Мудрость йоги - Свами Вивекананда

Это факт, что наш мир – Танталов ад, мы ничего не знаем о Вселенной и в то же время не можем сказать, что вообще ничего не знаем. Я не могу сказать, что эта цепь (указывая на часовую цепочку) существует, но когда я думаю о ней, то знаю, что она существует, хотя это, может быть, и иллюзия моего ума. Я, может быть, все время вижу сны. Может быть, мне грезится, что я беседую с вами и что вы слушаете меня. Никто не может доказать, что это не так. Само существование моего ума, может быть, иллюзия, так как никто никогда не видел своего ума; и все-таки мы считаем существование его доказанным. То же самое и относительно всего прочего. Я не считаю несомненным существование моего тела и в то же время не могу сказать, что оно не существует или что оно не мое. Таким образом, мы стоим между знанием и незнанием, в таинственной полутьме, где истина смешивается с заблуждениями, но где именно они встречаются – никто не знает. Мы бродим среди грез, наполовину спящие, наполовину бодрствующие, проходя всю нашу жизнь в тумане. Это участь каждого из нас. Это судьба любого чувственного знания, любой философии, всей нашей хваленой науки. Такова Вселенная!

Обо всем, что вы называете материей, умом, духом или чем хотите, так как вы можете давать им какие угодно названия, мы не можем сказать, что они есть и в то же время не можем сказать, что их нет; не можем сказать, что все они – одно, и не можем сказать, что они – многое. Эта вечная игра света и тьмы – многообразная, неразборчивая, неясная, неделимая, заставляющая вещи казаться фактами, и в то же время не фактами, всегда кажущаяся реальностью и заставляющая нас верить, что мы бодрствуем и в то же время спим, – называется майя. Она – простое утверждение факта. Мы рождаемся в майе, живем, думаем и грезим в ней. В ней мы философы и религиозные люди, дьяволы и даже боги. Расширьте любую вашу идею насколько можете, направляйте ее все выше и выше, называйте ее бесконечной или какими хотите именами, и все-таки эта идея будет в майе. Иначе и быть не может. Все человеческое знание – только обобщение майи, только усилие узнать ее, как она есть в действительности. Это дело нама-рупы, имени и формы. Все, что имеет форму, все, что вызывает в уме идею, – все в майе. Немецкие философы говорят, что все подчинено законам времени, пространства и причинности. Но все это тоже в майе.

Вернемся немного назад, к ранним идеям о Боге, и посмотрим, что сталось с ними. Мы прежде всего замечаем, что при настоящем положении вещей идея о некоем существе, вечно любящем нас, – употребляя слово «любовь» в нашем собственном смысле – вечно бескорыстном и всемогущем и в то же время управляющем этой Вселенной, невозможна. Чтобы высказать эту идею о личном Боге, требовалась смелость поэта. Поэт спрашивает: «Где ваш справедливый смысл и милосердный Бог? Разве он не видит, как погибают миллионы миллионов его детей в форме людей и животных, не могущих прожить ни одного мгновения, не убивая при этом других существ. Можете ли вы вдохнуть хоть один раз воздух, не уничтожив тысячи жизней? Вы живете потому, что миллионы умирают. Каждый момент вашей жизни, каждое ваше дыхание – смерть тысяч, каждое ваше движение – смерть миллионов. Каждый кусок, который вы едите, – смерть других миллионов. Почему же они должны умирать? Есть старый софизм: «Они такие низкие существа». Может быть. Но мы в этом не уверены. Кто знает, кто более велик, – муравей ли по сравнению с человеком или человек по сравнению с муравьем? Кто докажет то или другое? Не потому ли человек выше, что он может строить дома и изобретать машины? Но тот же аргумент с таким же успехом можно употребить и иначе: так как муравей не может построить дома и изобрести машину, то поэтому он более велик. В одном случае не больше основания, чем в другом».

Оставляя даже этот вопрос в стороне, признавая несомненным, что это очень низкие существа, почему они должны умирать? Если они очень низки, то имеют еще больше права на жизнь. Они более склонны к физическим проявлениям и потому сильнее, чем вы и я, чувствуют удовольствие и боль. Кто из нас может есть с тем же увлечением, как собака или волк? Наша энергия не в чувствах; она в разуме и духе. У собаки же вся душа в чувствах, она сумасшествует, увлекается, наслаждается вещами так, как мы, человеческие существа, не можем и мечтать, и ее физические страдания пропорциональны ее наслаждениям.

Количество наслаждения измеряется той же мерой, как и количество страдания. Если удовольствие испытывается животным гораздо сильнее, то и чувство боли животного в тысячу раз сильнее, чем то же чувство у человека. И они должны умирать! Несомненно, что боль и страдания, испытываемые животными, в тысячу раз больше, чем у человека, и мы все-таки убиваем их, не смущаясь их страданиями. Это – майя.

Если мы допустим, что есть личный Бог, подобный человеческому существу, который сотворил как человека, так и животных, то так называемые объяснения и теории, пытающиеся нас уверить, что зло ведет к добру, неудовлетворительны. Пусть получится двадцать тысяч хороших вещей, но зачем они должны произойти непременно из зла? Следуя этому принципу, я могу перерезать другому горло, потому что это доставит удовольствие моим пяти чувствам. Это не основание. Почему же добро должно происходить из зла? Этот вопрос требует ответа, а ответ на него невозможен, и индийская философия должна была признать это.

Веданта была самой смелой из всех религиозных систем. Она ни перед чем не останавливалась. Но у нее было и преимущество. В Индии не было никаких жреческих сообществ, которые бы старались уничтожить всякого, кто пытался говорить истину. Там всегда была абсолютная свобода в религии. В Индии гнет предрассудков лежал на обществе, которое на Западе теперь очень свободно. В Индии не было свободы в социальном отношении, но в религиозном была полная свобода. Здесь человек может одеваться как хочет и есть что хочет, и никто ему не запретит и ничего не скажет; но пусть он попробует пропустить обедню, и г-жа Гренди тотчас набросится на него. Прежде чем думать об истине, он должен тысячу раз подумать о том, что скажет общество. В Индии, наоборот, если человек пообедает с не принадлежащим к его касте, на него обрушится все общество со всей своей подавляющей силой и так или иначе сокрушит его. Если он вздумает одеться не так, как одевались века назад его предки, он погиб. Я слышал об одном человеке, который был исключен из касты только за то, что прошел несколько миль, чтобы посмотреть на железную дорогу. Зато в религии мы свободны; у нас терпят атеистов, материалистов, буддистов и людей, проповедующих религиозные мнения самые неожиданные и ужасные. У самого входа в храм, наполненный богами, Брамин, будь сказано к его чести, позволил даже материалисту взойти на ступени и порицать богов.

Я помню одного моего знакомого, известного американского ученого, который восхищался, читая историю Будды. Но ему не нравилась его смерть, потому, как он говорил, что тот не был распят. Что за дикая идея! Чтобы быть великим, человек должен быть умерщвлен! В Индии таких идей никогда не было. Великий Будда ходил по стране, отвергая наших разных богов и даже единого Бога, Творца Вселенной, и говоря, что все это неправда; и тем не менее он умер своей смертью в глубокой старости. Он жил восемьдесят пять лет, пока не обратил в свою веру половину страны.

У нас были чарваки, проповедовавшие самые ужасные вещи, такой грубый и откровенный материализм, который даже в девятнадцатом столетии вы не осмелились бы провозглашать на ваших улицах. Но чарвакам позволяли проповедовать в разных храмах и городах, что религия – просто выдумки духовенства, что «Веды представляют собой собрание слов и писаний глупцов, мошенников и дьяволов» и что нет ни бога, ни вечной души. Если есть душа, говорили они, почему она не приходит после смерти назад, привлекаемая любовью своей жены и детей? Их идея заключалась в том, что если есть душа, то она должна и после смерти любить и желать хороших вещей для еды и изящной одежды. И никто не подвергал чарваков преследованиям за их взгляды.

Таким образом, в Индии всегда господствовала величественная идея религиозной свободы, величественная потому, что свобода – первое условие духовного развития. Это следует всегда помнить. То, чему вы не даете свободы, никогда не вырастет. Идея, что вы можете помогать росту других, всегда направляя их, руководя ими и сохраняя по отношению к ним роль учителя, – чистая нелепость, опасная ложь, замедляющая в этом мире рост миллиардов человеческих существ. Дайте людям свет свободы. Это единственное условие роста.

В нашей стране мы пользуемся полной свободой в духовном отношении, и оттого даже теперь у нас вы встретите громадную силу религиозного убеждения. Вы обеспечиваете свободу в социальном отношении и имеете совершенное общественное устройство, мы не предоставили никакой свободы проявлению социальных чувств, и наше общество корчится в судорогах. Но вы не давали свободы в религиозных вещах. Огнем и мечом вы поражали ее, и в результате получилось, что в европейском уме религия заглохла и выродилась. В Индии мы должны снять кандалы с общества, а в Европе – с духовного развития. Когда мы придем к убеждению, что позади всякого развития – духовного, нравственного и общественного – есть единство, что все они – одно целое и что религия должна объединять общество, охватывать всю нашу повседневную жизнь, тогда начнется быстрый прогресс. Такое убеждение есть религия в полном значении этого слова. Из объяснений веданты вы поймете, что все ваши науки – тоже проявления религии, так же как и все, что существует в этом мире.