За окном - Джулиан Барнс

А что Мишель одобряет? Пип-шоу, массажные салоны, порнографию, тайских проституток, алкоголь, виагру (помогающую преодолеть воздействие алкоголя), сигареты, цветных женщин, мастурбацию, лесбиянство, секс втроем, Агату Кристи, двойное проникновение, фелляцию, секс-туризм и женское белье.

Возможно, вы заметили в списке некоторые странности. Фредерик Форсайт у него слабоумный, а книги Джона Гришэма годятся только для того, чтобы сбрасывать в них сперму при онанизме: «Я со стоном удовлетворения выплеснул между двумя страницами, они склеятся, но это неважно: такие книги не перечитывают». Зато Агата Кристи получает две страницы комплиментов, в основном за роман «Лощина», в котором она показывает, что понимает «грех отчаяния». Это грех «изоляции себя от любых теплых человеческих контактов», которым, конечно, страдает Мишель. «Именно в отношениях с другими людьми, — говорит он, — мы получаем ощущение самих себя, и именно это в основном делает наши отношения с другими невыносимыми». И далее: «Отказаться от жизни — дело самое простое». И еще: «В жизни может произойти любое, в особенности ничто».

Грех отчаяния усугубляется, когда грешник — гедонист. «Платформа» в основном посвящена туризму, сексу и сочетанию первого со вторым. Сейчас туризм является крупнейшей отраслью на планете, в которой предложение — чисто местное, а спрос сознательно культивируется. Для автора одним из наиболее привлекательных моментов темы является психология туризма — и не в меньшей степени флоберовская ирония по поводу того, что ожидание и воспоминания (лживые обещания счастья в рекламном проспекте и фальшь снимка на отдыхе) зачастую оказываются более яркими и надежными, чем сам пережитый момент. А для романиста главная опасность — которой не всегда удавалось избежать в этой книге, — это легкость злословия: туристы — нетрудная добыча не только для террористов.

Уэльбек отправляет Мишеля в поездку туда, где солнце и секс; среди его в основном неинтересных компаньонов оказалась и сносная, даже явно привлекательная дама Валери, сотрудница их турфирмы. Сюжет построен в основном на попытках Валери и ее коллеги Жан-Ива возродить дышащий на ладан филиал корпорации, в которой они работают. Все это неплохо описано, при том что традиционное повествование не относится к числу сильных сторон и интересов Уэльбека-писателя. Его подход к месту действия и теме напоминает мне анекдот, долго ходивший в кулуарах Европейского союза. Британский представитель в какой-то комиссии Евросоюза излагает предложения своей страны, по-британски прагматичные, разумные и аргументированные. Французский делегат, кивая головой, долго обдумывает их, прежде чем вынести свой вердикт: «Что ж, я вижу: ваш план осуществим на практике, но осуществим ли он в теории?»

Таким образом, первичным и очевидным связующим звеном между сексом и туризмом являются плотские межличностные (и безличные) сношения. Но для Уэльбека не менее важно установить теоретическую связь. Что он и делает: как секс, так и туризм являются примерами свободного рынка в самом либеральном его виде. Секс всегда казался Уэльбеку проявлением капитализма. Вот формулировка из его первого романа «Расширение пространства борьбы»:

При экономической системе, в которой запрещено несправедливое увольнение, каждый человек так или иначе ухитряется найти свое место. При сексуальной системе, запрещающей адюльтер, каждый человек так или иначе находит себе сожителя. При абсолютно свободной экономической системе определенные лица накапливают значительные состояния, а некоторые прозябают в нужде и безработице. При абсолютно свободной сексуальной системе некоторые ведут разнообразную и захватывающую половую жизнь, а некоторые обречены на онанизм и одиночество.

Такого рода прямая и решительная увязка — это Уэльбек в лучшем его проявлении; ничто не доставляет ему большего удовольствия, чем писать о том, что в романе «Элементарные частицы» он назвал «североамериканским либидо-гедонистическим выбором». Любопытно, однако, что его собственные пассажи о сексе в «Платформе» одновременно порнографичны и сентиментальны. Порнографичны они в том смысле, что все движения и образы взяты из порнографии: кто поместил то-то туда-то и двигал им до конвульсивного стона-выплеска; кроме того, написаны они на уровне порнолитературы среднего пошиба. Сентиментальны они в том, что милые и искренние персонажи романа — это восточные массажистки и проститутки, изображенные без недостатков, болезней, сутенеров, пагубных зависимостей или ломки. Порнографичны и сентиментальны они потому, что половой акт никогда не срывается: партнеры всегда достигают пневматического блаженства, никто никогда не говорит «нет», «стоп» или «подожди»; к тому же достаточно подать знак девушке на веранде, и она впорхнет в комнату, снимет платье, под которым нет бюстгальтера, и легко вольется в секс, составив трио. Уэльбек хорошо видит подоплеку всего в нашем мире, кроме коммерческого секса, который он описывает — возможно, справедливо, — как человек, верящий каждому слову и фото туристического проспекта.

Ну и любовь, конечно. «Я по-настоящему люблю женщин», — говорит нам Мишель на первой странице. Дальше он поясняет: «Преклонение перед пуськой — это одно из „немногих узнаваемых человеческих качеств“, остающихся у меня».

Несмотря на «любовь к женщинам», Мишель сознательно никогда не упоминает мать. И когда этот страдающий депрессией секс-турист, ставший стариком в сорок, вступает в связь с Валери, становится интересно, как Уэльбек с этим справится. В конце концов, то, что автор вообще заставляет такого персонажа влюбиться, — это просто дерзкий поступок в литературе. Так чем для Мишеля любовь отличается от коммерческого секса? К счастью, немногим. Оказывается, у Валери, которая вначале кажется робкой замухрышкой, замечательные груди; в постели она не уступает тайской проститутке; а что касается трио, она не просто готова к этому, но и проявляет в таком сексе инициативу. По природе она податлива, но при этом занимает хорошую должность с высоким окладом; как и Мишель, Валери с презрением относится к дизайнерской одежде. Ну и все, пожалуй. Они не занимаются старомодными штуками, вроде разговоров о чувствах или размышлений о них; редко бывают на людях вместе, хотя он водит ее в такие бары, где обмениваются женами, и в садомазохистские клубы. Мишель изредка готовит; она часто приходит с работы такой усталой, что делает ему минет только на следующее утро. Все это уже выглядит не столько дерзостью, сколько литературным разочарованием. Ах да: Валери, конечно, приходится умереть, когда она только-только обрела счастье и парочка приняла решение поселиться на райском острове. Организацию и осуществление этого лучше описал бы Гришэм или Форсайт.

Почему же, возвращаясь к началу книги, Мишель так ненавидит своего отца? Это естественный вопрос, который мог бы задать пытливый читатель, прочитавший сцену с обвинениями у гроба. Что мы узнаем об этом «старом ублюдке», этом «хитром п…е», этом «дебиле в шортах», этом «отвратительно типичном элементе» двадцатого века? Что он умер в возрасте семидесяти лет, что Айша его «очень любила», что он много занимался физкультурой и имел джип «Тойота Лэнд Крузер». Вряд ли достаточно для ненависти, подумаете вы. Но мы узнаем также, что это чудовище когда-то поразила внезапная и необъяснимая депрессия. «Его друзья-альпинисты неловко стояли вокруг, бессильные перед лицом болезни. Причиной того, что он так много занимался спортом, как он однажды объяснил мне, было желание притупить сознание и не думать». Это все в новинку (нам не говорили, что отец его был альпинистом) — и можно было ожидать, что поскольку Мишель сам подвержен депрессии, это могло стать основой для сочувствия. Но это все, что мы узнаем, и отец быстро исчезает из повествования, как и из мыслей Мишеля.

В рамках романа эта ненависть к отцу является просто некой необъяснимой данностью, но на литературных интернет-форумах (к которым не всегда стоит относиться с презрением) появилось интервью, которое Уэльбек дал несколько лет назад журналу «Lire» («Чтение»). Родители писателя оставили его в пятилетнем возрасте, передав под присмотр бабушки. «У моего отца, — говорит Уэльбек, — рано появилось чувство вины. Он сказал мне однажды очень странную вещь: он подвергал себя столь интенсивным физическим нагрузкам потому, что это позволяло ему не думать. Он был проводником в горах».

Почему бы романисту и не сделать такое странное признание? Но для убедительности его нужно подкрепить беллетристически. В «Платформе» расхождения между «Мишелем Р» и «Мишелем У» более серьезны, чем можно было бы предположить на основании этой мелкой биографической поправки. Есть сложности с повествованием: формально рассказ ведется Мишелем Р от первого лица, которое, однако, украдкой переходит в третье лицо, если нужно сообщить нам что-то, известное только Мишелю У (есть даже эпизод некомпетентности, когда Мишель Р высказывает суждение о персонаже, с которым еще не знаком). И внутри самого Мишеля есть любопытные сбои. Так, он отправляется на отдых с «двумя американскими бестселлерами, купленными почти наобум в аэропорту» (несмотря на снисходительное отношение к Форсайту и Гришэму), взял он с собой и «Guide du Routard». Нормально для секс-туриста, возможно, подумаете вы. Позже, немного неожиданно, он паникует по поводу того, что ему нечего читать. А еще позже, уже дома, выясняется, что он усердно читает Огюста Конта и Милана Кундеру; Мишель также свободно цитирует Канта, Шопенгауэра и теоретиков социологии. Можно ли поверить, что это тот же персонаж, или это некто, приспосабливающийся к сиюминутным потребностям?