Круговорот - Милош Форман

Я надел его на булавку, после чего мы воздали должное роскошному завтраку. В конце концов, мы заплатили эти деньги, и ничто на свете, клопы в том числе, не могло помешать нам, но вскоре настало время покинуть отель.

Направляясь к выходу, мы задержались у стойки администратора.

— Простите, — спросил я важного клерка, — кто занимал президентские апартаменты до нас?

Ответ последовал сразу. Отель был открыт совсем недавно, и до нас только два гостя оказались в состоянии отдать по три куска за ночь: какой-то важный тип из Азии и советский министр путей сообщения.

— Так вот, один из этих господ забыл кое-что в номере, — сказал я и воткнул булавку с клопом в стойку.

Клерк пожал плечами и вернулся к своим бумагам.

Помешавшаяся домовладелица

Когда мы с Яной сняли собственную комнату, мы обалдели от счастья. У нас было всего лишь четыре стены в чьей-то чужой квартире, но теперь мы при желании могли целый день лежать вместе в постели. Мы даже могли повесить на стену несколько картин.

Мы снимали меблированную комнату в семействе Плацек. Эта комната принадлежала их единственной дочери, но она недавно вышла замуж за преподавателя физкультуры и жила у него.

Плацеки ложились рано, обычно не позже девяти часов, что было редкостью для города, где улицы были полны народу до полуночи, а мы с Яной приходили не раньше десяти. Все огни в доме были потушены, все двери закрыты. Мы прокрадывались к выключателю в коридоре, шли на цыпочках в комнату и не осмеливались включить радио.

В этом доме, если Яна слишком быстро переворачивала страницу книги, я подскакивал от резкого звука.

Как-то раз мы вернулись домой ночью и увидели, что все лампы горят, а двери открыты, но никого в доме не было. Это было странно, но нам не показалось, что в доме что-то случилось. Комнаты убраны, кровати аккуратно застелены, поэтому мы решили, что в семье просто что-то отмечают, и легли спать. Только я стал засыпать, как во всем доме захлопали двери. Несколько человек вошли в гостиную, какая-то женщина истерически смеялась на кухне.

— Похоже, что ее щекочут, — сказал я Яне.

— Бог с ними, — ответила Яна.

Женщина все смеялась и смеялась, она уже начинала икать.

— Но это вряд ли хозяйка? — спросил я.

— По-моему, нет.

Постепенно мы поняли, что, кроме этой женщины, никто не смеется.

— Господи, с ней все в порядке? — спросила Яна.

— Не знаю. Это очень странно, — сказал я.

Мы прислушивались, завороженные этим непрекращающимся смехом, а его звук становился все более и более странным.

— Милош, она не смеется. — Яна вдруг схватила меня за руку. — Она плачет.

Яна была права. Раньше я никогда не замечал, как похожи эти два сдавленных, всхлипывающих звука. Произошла какая-то страшная трагедия. Мы лежали еще несколько часов, мы не могли спать, а горестные звуки то затихали, то усиливались. Потом в коридор вышла пани Плацкова. Кто-то успокаивал ее, но она была безутешна. Мы слышали, как она судорожно хватает воздух, разражаясь рыданиями каждый раз, когда пытается заговорить.

— Ох, она сидела там и смотрела на меня… Она казалась такой живой… И это свадебное платье… О моя куколка, о мое дитя… Как будто сейчас она встанет и скажет: «Привет, мама…»

Потом мы узнали все. Пани Плацкова говорила о своей дочери, чью комнату мы снимали. Брак молодой женщины с физкультурником оказался неудачным. У него была любовница, и он практически уже не жил с женой, но раз в неделю он приходил на традиционный семейный обед и разыгрывал комедию счастливого брака перед тестем и тещей.

Так продолжалось некоторое время, но затем учителю физкультуры надоело притворяться. Дочь наших хозяев понимала, что не сможет его дольше удерживать, и решила, по-видимому, сделать последнюю ставку на его чувство вины. Она надела свое свадебное платье и уселась напротив двери. Когда она увидела в окно приближавшегося физкультурника, она открыла газ и приняла изящную позу, решив, что неверный муж войдет через несколько минут, спасет ее, одумается и снова «женится» на ней.

Учитель физкультуры вошел в дом и стал подниматься по лестнице. Скорее всего, он был в ужасе от предстоящего обеда, улыбок, болтовни, лицемерия. Уже много недель эта ситуация угнетала его, и именно в этот день, не дойдя несколько ступенек до двери, он наконец решил, что больше не может лгать. Впервые в жизни он нашел в себе силы повернуться, сбежать вниз по лестнице и уйти. Он решил покончить с этим браком, расстаться с женой и со всей семьей.

Плацеки появились через несколько минут. Они пришли на семейный обед вовремя, но никто не ответил на звонок в дверь. Они стучали, но никто не открывал. Потом они почувствовали запах газа. Они позвали домовладельца, которому пришлось выломать дверь. Там они увидели свою дочь, сидевшую в свадебном платье, с широко открытыми, устремленными на них глазами. Она была мертва.

Все эти детали выяснились уже после того, как наша жизнь у Плацеков превратилась в кошмар. Как-то утром, вскоре после трагедии, я распахнул дверь нашей комнаты, и она обо что-то с силой ударилась. Прикрыв дверь, я увидел пани Плацкову, лежащую на полу возле опрокинутого стула.

— О Господи! Прошу прощения, пани Плацкова!

Я бросился поднимать ее, но хозяйка посмотрела на меня с полным непониманием, вывернулась из моих рук и скрылась на кухне. Это была странная реакция, было похоже, что она немного тронулась. Я поднял стул, обычно стоявший в столовой, поставил его к стене и пошел в ванную.

Когда я возвращался, стула уже не было.

Яна как раз поднималась, она слышала шум в коридоре.

— Что случилось?

— Не знаю. Я не понял. Похоже, что старуха подслушивала под дверью или что-то вроде того.

С тех пор, когда бы мы ни посмотрели в замочную скважину, мы всегда видели пани Плацкову, сидевшую на стуле возле нашей комнаты. Глаза ее были закрыты, голова слегка склонена набок. Мы никогда не слышали, как она подходила, но она сидела так часами. Если мы открывали дверь, она смотрела на нас, хватала стул и быстро уходила, Казалось, она не испытывала никакого смущения, чего нельзя сказать о нас.

Я думаю, что пани Плацкову вывело из душевного равновесия ее горе, и она слушала звуки, доносившиеся из нашей комнаты, чтобы представить себе свою дочь живой. Она слышала, как мы ходим, слышала приглушенный голос Яны и думала, что в комнате по-прежнему живет ее дочка.

Наша жизнь в доме, полном скорби, стала невозможной. Хозяйка подслушивала под дверью день и ночь. Мы лишились личной жизни. Не могло быть и речи о том, чтобы повысить голос в споре. Чтобы выйти из комнаты, приходилось прибегать к хитрости. Я брал полотенце и громко говорил Яне:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});