Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг. - Владимир Козлов

После амнистии 1953 г. ГУЛАГ уменьшился вдвое. Начавшееся и набиравшее темпы освобождение политических узников обещало сокращение лагерного населения еще чуть ли не на треть. Бесконечная череда восстаний, бунтов и волынок заключенных, как политических, так и уголовных, не просто делала весь ГУЛАГ неработоспособным, она захлестнула именно «районы освоения» — «севера», Казахстан, Сибирь. Именно на севере и востоке страны советское руководство наиболее остро чувствовало давление политических и социальных факторов, оставленных в наследие сталинским режимом. Часть заключенных (при Сталине — весьма значительная) после освобождения оставалась в этих краях — либо отбывать ссылку, либо на постоянном жительстве в привычных местах. Помимо бывших заключенных в этих же районах концентрировались многочисленные спецпоселенцы: бывшие кулаки, которым юридические права были лишь частично возвращены в 1946 г., лица, служившие в немецких строевых формированиях, легионеры и полицейские, «члены семей украинских националистов», «члены семей литовских националистов», «члены семей активных немецких пособников и „фольксдойч“», люди, выселенные «по общественным приговорам за злостное уклонение от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведение антиобщественного, паразитического образа жизни» и т. д., народы, депортированные из Поволжья, Крыма и с Кавказа. В конце 1940 г. на учете органов МВД СССР состояло 2 307 410 выселенцев и спецпоселенцев (вместе с членами семей).[204] Для того, чтобы избавиться от старых социальных стрессов, просто вернуть людей в прежние места обитания, тем более найти эффективные формы замещения принудительного труда вольным, требовалось время. А его, как всегда, не хватало. Сотни тысяч людей, оторванных от привычного уклада жизни, двигались по стране навстречу друг другу, перемешиваясь в целинных и новостроечных районах.

Напряженность ситуации усугублялась быстрой урбанизацией страны (на рубеже 1950–1960-х гг. численность городского населения впервые превысила число жителей села), массовыми миграционными потоками молодежи, вырванной из привычной среды обитания и вышедшей из-под обычного контроля семьи и локальных сообществ. Часть молодежи попала в места нового строительства по комсомольским путевкам, была преисполнена энтузиазма и слабо представляла себе масштаб будущих бытовых трудностей и испытаний. Другие прибывали по оргнабору и после демобилизации из армии. Всех ждала неустроенная жизнь, часто начинавшаяся практически на пустом месте, палаточные городки, которые романтично выглядели только в пропагандистских публикациях газет и возвышенных фильмах, перебои в снабжении продовольствием, иногда нехватка простой питьевой воды, необычные для нормальных ситуаций половые пропорции во вновь возникавших сообществах (преимущественно мужской состав) и т. п.

Затронутые массовой маргинализацией (утрата прошлого социального статуса и неопределенность нынешнего) эти группы целинников и молодых строителей в принципе были сравнительно устойчивы против различных криминальных влияний, находились под контролем партийных, профсоюзных и комсомольских организаций. Однако под воздействием длительных неурядиц, связанных в их глазах уже не с неизбежными для новых строительств объективными трудностями, а с субъективной деятельностью «начальства», бюрократов и т. д., нередко и с должностными злоупотреблениями, эти молодежные группы могли стать агрессивной и неуправляемой толпой, восстанавливающей нарушенную, по ее мнению, социальную справедливость с помощью криминальных и полукриминальных коллективных действий.

Неудовлетворенность ситуацией могла быть реализована как во внутренних конфликтах, разлагающе действующих на сообщество, так и в межгрупповых столкновениях, в которые выплескивалась накопившаяся агрессивность. В ряде случаев по пытки властей вмешаться и навести порядок в ходе подобных межгрупповых столкновений и драк направляли острие атаки непосредственно на представителей власти, прежде всего на милицию. Еще менее управляемы были временные коллективы, попадавшие на целину или на новостройки по мобилизации через военкоматы, по направлениям фабрик и заводов (обычно на уборку урожая), команды военнослужащих, использовавшиеся на сельскохозяйственных и строительных работах, а также группы взрослых рабочих, завербованных для работы в неосвоенных районах по так называемому организованному набору рабочей силы (оргнабору) — среди них можно было встретить людей с криминальным прошлым или просто с неустроенной судьбой.

Весь этот огромный поток людей, вырванных из привычного социума, вливался в неустойчивые сообщества с ослабленными коллективными связями и отношениями, неэффективными регуляторами индивидуального и группового поведения (общественное мнение, моральные санкции и т. п.). Слабость обычных форм социального регулирования и/или административного контроля в ряде случаев компенсировалась элементами стихийной самоорганизации, созданием группировок, защищавших своих членов от агрессивных действий «чужих» и требовавших взамен подчинения слабых сильным, и всех вместе — принципу круговой поруки.

Такие стихийно возникавшие группы легко уходили из-под контроля государственных и общественных институтов, а нередко еще и полностью выпадали из-под воздействия официальной пропаганды. Обещанная романтика покорения целины и строительства новых городов резко отличалась от того, что реально можно было видеть в неосвоенных районах. В принципе умный «начальник» или партийный руководитель Сравнительно легко мог справиться с проявлениями недовольства и всплесками групповой агрессивности, проявляя заботу об организации труда и снабжения, о развлечениях, а также контролируя снабжение новостройки алкоголем. Однако повышенная чувствительность временных коллективов к любым внешним воздействиям и раздражителям постоянно держала их на грани срыва, в преддверии стихийных форм протеста. Новостроечная лихорадка 1950-х гг., кампания освоения целинных и залежных земель наносили удар за ударом и по привычному укладу жизни местного населения, постоянно создавая дополнительные зоны напряженности — между местными и пришлыми, своими и чужими. В этих условиях любой индивидуальный конфликт мог включить механизм круговой поруки и вылиться в коллективную драку или массовые беспорядки.

Конфликтная ситуация на новостройках и целине, постоянно чреватая криминализацией группового поведения (массовое хулиганство, групповые драки, волнения и беспорядки), усугублялась тем, что Министерство внутренних дел СССР в принципе не успевало за процессом массового перемещения населения на Восток. Ему явно не хватало сил для обеспечения общественного порядка и выполнения рутинных полицейских функций в новых районах. Что же касается подчиненных МВД СССР внутренних войск оперативного назначения, прямой задачей которых была ликвидация волнений среди населения, то их численность с 1953 по 1956 г. сократилась более чем в три раза. Причем в начальный период освоения целинных земель и широкого индустриального строительства (особенно в 1954–1959 гг.) в зоне повышенной конфликтности (прежде всего в Казахстане, на Южном Урале и в Сибири) вообще не было оперативных войск МВД, как не было их и в большинстве городов Центральной России.

К счастью для власти, плохие пути сообщения, географическая удаленность и изолированность не позволяли волнениям перекинуться на сколько-нибудь обширные территории даже в самом Казахстане. Большинство локальных межгрупповых конфликтов прекращалось еще до серьезного вмешательства милиции — сразу после «первой крови». Однако при определенных условиях отсутствие дополнительных полицейских сил в зоне риска способствовало стремительному перерастанию конфликтов в массовые беспорядки, кровавые бунты, погромы и т. д. Не успевая погасить вспыхнувший конфликт в момент его зарождения, власти нередко сталкивались уже с массовыми и обостренными формами противостояния, способными спровоцировать выдвижение антиправительственных лозунгов, а значит, приобрести статус особо опасного государственного преступления.

В бурлящем котле целинных и новостроечных противоречий и страстей вырабатывались стихийные формы самоорганизации, появлялись доморощенные альтернативные лидеры, население демонстрировало власти свое недовольство, а иногда и формулировало претензии. Чем разрушительней были последствия подобных событий, тем быстрее доходил до властей сигнал обратной связи, заставляя «принимать меры» и «исправлять положение», обычно в сочетании с жестокими репрессиями по отношению к «зачинщикам» беспорядков.

Самая обычная форма разрешения межгруппового конфликта в районах Казахстана и Сибири (а также других новостроечных территорий) — коллективная драка. В принципе в этом случае мы имеем дело с вульгарным групповым хулиганством — заурядным уголовным деянием. Однако важная черта подобных конфликтов — наличие элементов самоорганизации (групповая иерархия, стихийно выдвинувшиеся вожаки, круговая порука, противопоставление «чужим»), так же как и повышенная предрасположенность к насильственным действиям — позволяет говорить о накоплении специфического опыта конфликтного противостояния, активизации традиционных форм асоциального поведения. Все это можно считать важной, а скорее всего, обязательной предпосылкой возникновения массовых беспорядков, активные участники которых не просто легко склонялись к насильственным действиям — они как бы «знали» и «помнили», как надо действовать в подобных ситуациях, чувствовали себя внутренне свободными от обычных моральных обязательств, ограничивающих агрессивность законопослушных и не имеющих криминального опыта людей. Конфликт мог отключить «социальные тормоза» даже у лояльных обывателей, но начинали насильственные действия, выкрикивали призывы и руководили толпой те, у кого эти «тормоза» уже «отключались» раньше, кто уже имел опыт неконтролируемых асоциальных действий, кто уже «выпадал» из социума. А таких людей в новостроечных и целинных районах было слишком много.