Записки научного работника - Аркадий Самуилович Дыкман

для себя, он понял, что дети слышат разговор.

— А вы чего здесь сидите, уши греете? А ну, немедленно в кровать, особенно ты, самый молодой! — обратился он ко мне. Наверное, чтобы успокоить мать, он громко приказал: — Всем чистить зубы, мыть руки и лица! Идите выполняйте.

Возвращаясь из ванной, я нарочно уронил полотенце на пол, и мне удалось услышать вопрос матери:

— Сёма, ты слышал, что арестовали профессора Вовси[24] и он во всем сознался?

— Да, это правда, Женя.

Мать буквально подпрыгнула на стуле:

— Сёма, о чем ты говоришь?! Моя подруга работала вместе с ним и очень много рассказывала о нем. Это прекрасный человек и врач-волшебник.

— Женя, я не говорил тебе, что Вовси плохой человек или врач. Я сказал, что он арестован и признался в том, что ему инкриминируют. А действительно он делал что-то плохое или нет — другой вопрос.

Обычно отец не целовал меня — считал, что мужчину надо воспитывать без этих женских штучек. Но в этот вечер, вероятно думая, что я сплю, он прижал меня к себе и поцеловал. Я с ужасом понял, что у отца мокрая щека. Это было первым испугом и потрясением — никогда раньше я не видел отца плачущим. После того вечера липкий страх надолго вселился в меня.

Со временем он начал уходить. Я прекрасно помню, как, наверное, через месяц после ночного визита дворника отец пришел домой счастливый с бутылкой портвейна «777» — по тем временам он считался алкогольным деликатесом, — и коробкой пирожных.

— Вы слышали?! — обратился он к матери и сестрам. — Слышали, какую шутку придумали наши хохмачи? «А профессор Вовси не виновен вовсе». Врачей выпустили, они ни в чем не виноваты, а следователя, который вел дело, наоборот, посадили за пытки.

На душе полегчало. Пришли почти вегетарианские хрущевские времена. Хотя система время от времени напоминала о себе. Я помню лето 1962 года, выступление Хрущёва по телевизору и его слова: «А кто будет не согласен с социалистическим образом жизни, тех будем одергивать».

— Папа, что значит «одергивать»? — спросил я.

— Ты только не задавай ненужных вопросов, сынок, — несвойственным ему тоном сказал отец.

Обиженный таким отношением к себе, я вышел во двор. На скамейке сидел любимец детворы — инвалид войны дядя Миша. Он ходил на костылях, ногу ему оторвало под самым Берлином. Как правило, он был пьян, причем степень опьянения зависела от даты выдачи пенсии. Мы его очень любили, потому что он не донимал нас воспитательными нравоучениями, а когда были деньги, угощал леденцами.

По его внешнему виду я понял, что пенсии давно не было. Он был трезвый, а значит, злой на весь мир.

— Дядя Миша, что такое «одергивать»? — спросил я, желая понять, почему родители так всполошились из-за моего вопроса.

— А где ты это слышал?

— Да по телевизору Хрущёв сказал, что, если кто-то будет делать что-то не так, его будут одергивать.

— Хрущ — сволочь кукурузная! — с необычной для него ненавистью произнес дядя Миша. Он зачем-то оглянулся вокруг и продолжил: — Представляешь, Аркаха, мужикам на заводе в Новочеркасске зарплату снизили, а цены на продукты повысили. Они работать прекратили и вышли на демонстрацию. Так он войска, сволочь, прислал и дал приказ стрелять. Больше ста человек убил, а главное, — огромные кулаки дяди Миши сжались так, что отчетливо стали видны вены на руках, — ребятишки вроде тебя на деревьях сидели, любопытно, видать, им было, посмотреть хотели. Наверное, некоторые солдатики пытались стрелять поверх голов и детишек кучу покалечили, сволочи. Мне об этом мой однополчанин два дня назад рассказал. Он лично в этом участвовал почти месяц назад, до сих пор в себя прийти не может. По-черному мы с ним два дня пили, думали, забудем, а видишь — до сих пор, как представлю, выть от бессилия хочется. Слушай, пацан, выручи меня, пожалуйста! Переворачивает меня, а пенсия через два дня. Жена говорит, что ни копейки дома нет. Сходи к родителям, попроси у них для меня в долг на бутылку, а с пенсии я точно отдам, отец знает.

Ворвавшись в квартиру, я первым делом рассказал родителям про события в Новочеркасске. Не знаю, что меня больше испугало, — то, что я услышал от соседа, или реакция отца на мою скороговорку. Отец побагровел, встал и жестким тоном сказал:

— Слушай, сынок, если ты кому-нибудь повторишь рассказ дяди Миши, нас с матерью посадят, а что будет с вами тремя, я не знаю. — Он никогда так со мной не говорил ни до этого, ни после. — Сынок, ты же у меня умный ребенок и, думаю, все понял. Женя, если есть водка, заверни мне, пожалуйста, вместе с двумя стаканчиками и какой-нибудь закуской. Надо вдвоем с Мишей посидеть и выпить, чтобы хоть немножко успокоиться.

Я сидел и чувствовал, что захлебываюсь в вязкой тине страха, которая накрыла меня. Причем я одинаково был потрясен как рассказом инвалида, так и предупреждением отца. Потом страх начал уходить — дети вообще все достаточно быстро забывают, но не до конца. Ощущение полной беззащитности перед жестокостью окружающего мира еще долго меня преследовало. Наверное, сильнее всего меня испугало не столько осознание собственной беззащитности, сколько неспособность отца-фронтовика, офицера и просто смелого человека защитить своих детей, в которых он души не чаял.

После прихода к власти Брежнева в сознании людей многое изменилось. Во-первых, люди достаточно быстро перестали верить в светлые идеалы, которые с высоких трибун провозглашали наши вожди. В 1961 году при правлении Хрущёва на XXII съезде партии была принята программа строительства коммунизма, которая активно пропагандировалась по радио, телевидению и в газетах. Согласно этому документу, через двадцать лет советские люди должны были жить при коммунизме. На пионерском сборе нашего класса, организованном в честь этого великого события, одна девочка предложила встретиться всем классом ровно через двадцать лет — 12 декабря 1980 года — и пойти в кафе-мороженицу на Большом проспекте Петроградской стороны, чтобы отпраздновать переход страны из социализма в коммунизм. Причем кто-то из ребят сообразил, что мороженое будет бесплатное, — ведь при коммунизме от каждого по способностям, но каждому по потребностям. Мы стали думать о наших будущих потребностях в сладком. До сих пор помню, каким счастливым я себя чувствовал, идя домой с этого наивного, по сегодняшним стандартам, мероприятия.

Лет через десять большинство поняли, что количество благ в будущем зависит исключительно от способностей и энергии каждого индивидуума. Если бы моя одноклассница выступила с предложением встретиться через двадцать лет не в 1960, а в 1970