Моя сто девяностая школа - Владимир Поляков

– Хорошо, я подумаю.

– Селиванов, что у тебя?

– У меня неважно, – оказал Селиванов. – Я не понимаю закон Архимеда.

– А что тут сложного: "Каждое тело теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость".

Это же очень просто.

– А почему тело теряет?

– Ты ванну когда-нибудь принимаешь? В воду погружаешься?

– Я хожу в баню, – оказал Селиванов. – Там никуда не погружаются. Там шайки и души.

– А в реке ты когда-нибудь купался?

– Конечно, купался.

– А ты не заметил, что когда ты погружаешься в воду, то уровень воды поднимается?

– Это когда бегемот погружается, а когда я погружаюсь, не заметно.

– Ну хорошо. Если ты в полный стакан воды бросишь камень, то часть воды из стакана выльется?

– Я никогда не кидал камни в стакан с водой.

– Товарищи, он из нас делает идиотов, – сказал Розенберг.

– По-моему, их не нужно делать, они уже готовые, – сказал Селиванов.

Розенберг зазвонил в председательский колокольчик.

– Я призываю к серьезности, – сказал он. – Если вы уважаете общественное мнение и считаетесь со своими товарищами, то вы должны подтянуться. Хотите, мы выделим хорошо знающих физику и прикрепим их к вам. Они будут c вами готовить уроки. Попросим Гольцман и Купфер.

– Лучше я приму ванну, – сказал Селиванов.

И тут встала Зоя Тереховко и сказала:

– Как вам не стыдно?! Вы кладете пятно на весь класс!

– И даже на всю школу, – добавил Розенберг. – В чем же будет состоять наше самоуправление, если вы не будете с ним считаться? Вы же сами избрали ШУС, мало того: вас самих в него избрали – я имею в виду Селиванова, а Селиванов острит, вместо того чтобы взяться за уроки. Государство оказывает нам внимание, заботится о нас, бесплатно нас учит, чтобы мы стали полезными людьми, а мы треплемся, манкируем уроками и в результате приходим к зачетам, ни черта не зная.

– Ладно, – сказал Селиванов, – довольно. Все ясно.

Я постараюсь получить по физике хорошую отметку.

– И я, так и быть, постараюсь, – сказал Старицкий.

– А со мной пусть позанимается Купфер, – сказал Попов. – Может, что-нибудь и получится, хотя я сомневаюсь.

– Я уверена, что получится, – сказала Аля Купфер, – ведь ты не такой тупой, (Каким кажешься.

На этом чрезвычайное заседание ШУСа закончилось.

ПРОМЕТЕЙ

У нас был школьный сторож. Это был высокий, совершенно седой старик с длинной кощеевокой бородой.

Все его лицо было в морщинах, маленькие хитрые глазки были почти прикрыты густыми бровями. Говорил он сильно окая, всегда был суров, мрачен, несловоохотлив. Жил он в крохотной комнатке в вестибюле, и комнатка эта была набита всяческим хламом. На столе стоял сломанный будильник, теснились какие-то пустые банки и склянки, валялись тряпки, гвозди, старые замки и ключи. В углу висела, поблескивая бисером, маленькая икона Серафима Саровского Сторож верил в бога, был старообрядец и не выносил ребячьего шума.

– Вот так и живу, как прикованный к этой школе, – говорил он.

Мы его звали "Прометей". Знали, что он Павел Кириллович, и никто, по-моему даже заведующий школой, не знал его фамилии.

– Не ребята, а свиньи прямо какие-то, – говорил он, – мусорят, мусорят, а я должен подбирать, будто бы я для этого произведен на свет…

Очень он не любил убирать за нами. Да и за собой тоже. Хлам не переводился в его комнате.

Мы побаивались сердитого Прометея, но привыкли к нему и даже любили его в глубине души.

Как-то я не приготовил урока по химии, меня выставили из класса и сказали, чтобы пришли мои родители.

Грустный, расстроенный я шел вниз по лестнице, и меня увидел шедший со щеткой Прометей.

– Чего нос повесил? – спросил он.

– Из класса выгнали, – сказал я. – С химии.

– Плохое дело химия, – сказал он. – Идем ко мне.

И он повел меня в свою конурку.

– Садись на постель, – сказал он.

И я сел на постель, застланную одеялом из разноцветных лоскутов.

– А кому нужна эта химия? – сказал Прометей – Господь создал сушу, и воду, и небо и не знал ни про какой кислород и водород. И зверей создал он, и гадов всяких, и насекомых, и все это безо всякой химии.

– Но ведь даже вода состоит из кислорода и водорода, – сказал я, сверкая своими знаниями – Вода – это Н2O.

– Еще чего, – сказал он. – Не знаю я никакого "аш" и знать не хочу. И "О" – тоже.

– А без этого "О" вы бы не могли жить, – сказал я – "О" – это кислород. Вы им дышите. Даже растения без него жить не могут.

– Ну да! – рассердился Павел Кириллович. – Вот у меня фикус стоит. Растет безо всякого кислого рода.

Чепуха это все. Сказать можно что угодно. Все от бога.

– А зачем же тогда учиться?

– А и не надо. Читать и писать надо уметь – вот и все. Для того и школа.

– Но ведь должен я быть кем-нибудь, когда вырасту?

– Человеком будь. Че-ло-ве-ком.

– А специальность?

– А ты кем быть решил?

– Еще не знаю. Мама хочет, чтобы я был врачом…

– Не надо. Бог дал жизнь – бог и возьмет. И никакой врачеватель не поможет. Это ведь все выдумки – скорлатина там, либо дифтерит, или онгина, или инфлуэнция. Это все просто болезнь. Как ее ни называй.

Захочет бог, ты выздоровеешь, не захочет – помрешь.

– Бога нет, – сказал я. – Это все сказки. Религия – это опиум для народа.

– А я не курю, – сказал он. – Ни табак, ни этот твой опиюм. А если бога нет, откуда же ты взялся?

– От мамы, – сказал я.

– А мама?

– От своей мамы.

– А она?

– От (своей.

– Ну, а первая мама откуда?

– От обезьяны, – сказал я.

– А обезьяна?

– От своей мамы.

– А первая обезьянья мама?

Я не знал, что ответить.

– Без бога и обезьяны бы не было.

– Наверно, я буду инженером, – сказал я. – Электриком. Потому что у нас сейчас век электричества.

– Электричество, электричество! Нет никакого электричества. От создания мира была молния, и она зажигала такую иллюминацию, что безо всякого электричества светло было. И был гром, и была божия гроза, и никаких тебе киловаттов.

– Молния – это электрический разряд, – сказал я. – Вы ведь сами, Павел Кириллович, пользуетесь электричеством.

– С чего ты взял?

– Да вот у вас лампочка висит.

– А что же мне делать, ежели провели мне лампочку. Не-ет, инженером не надо.

– А математиком?

– Это совсем лишнее Что это за А плюс Б? Я хочу жалованье получать. Больше пятидесяти рублей все равно мне не дадут. Что же мне считать? Больше ста я и не умею. А икс плюс игрек я получать не хочу. Мне математика не нужна. Я ее не уважаю.

– А вот Булка Майковокий собирается быть артистом. И Таня Хлюстова хочет.

– Это позор. Будет девушка на сцене ногами дрыгать. Кто ее замуж возьмет. Или этот Мойковокий. Бог дает человеку смех и слезы. Бог сделал людей добрыми и злыми, пугливыми и храбрыми. Такими и быть должно. А изображать из себя другого человека никому не дозволено. Это грех большой.

– Тогда я стану естествоиспытателем.

– Еще хуже. Бог создал и человека, и льва, и обезьяну, и лягушку. А ваша Собунаева на уроке вчера лягушку резала. Лягушка – живая тварь Ей скакать и квакать положено, а она ее в разрезе показывает. На что это похоже? Вот ты про обезьян говорил. Это вам ваша Собунаева объясняет и говорит, что это открыл какойто иностранец по фамилии Дарвин. Я о таком иностранце не слышал. Может, этот иностранец и произошел от обезьяны. За границей, может, это бывает, но русские люди произошли от господа бога, и не случайно он пишется с большой буквы. Нет, я не одобряю это ваше учение.

– А вот меня за то, что плохо учился по химии, из класса и выставили.

– И не огорчайся. Это тебе господь бог зачтет на том свете Непременно в рай попадешь. Песнопения ангелов слушать будешь, блаженство испытаешь, вечный покой обретешь.

– Хорошо, – оказал я – Если есть бог, почему он меня не наказывает за то, что я его не признаю?

– А почему ты знаешь, что не наказывает? Может, поэтому ты таким дураком и вырос. Это и есть тебе его наказание.

– Не верю я в эти предрассудки, Павел Кириллович.

– А не веришь, дак и иди отсюда, и нечего ко мне в кабинет ходить! Давай, давай отсюда, хулиган, химик! Чтоб духа твоего здесь не было! Провались ты в тартарары, несчастный!

И Павел Кириллович распахнул дверь и подтолкнул меня к выходу.

В комнату влетела, как обезумевшая, худая серая кошка.

– Кис, кис, кис, – сказал Павел Кириллович, – иди сюда, кошка, мы с тобой понимаем друг друга.

Я услышал эти слова и вернулся.

– Кошку вы понимаете, – сказал я, – а человека понять не можете. И ваш господь тоже вам не поможет.

В это время на улице прогрохотал гром и сверкнула молния.

– Вот! – сказал Павел Кириллович. – Понял?

РЕЛИГИЯ И ЖИЗНЬ