Вошедшие в ковчег - Кобо Абэ

— Честно говоря, я могу сообщить это только вам... девочка серьезно больна.

— Больна? Что с ней?

— Рак. Поражен спинной мозг. Врач предупредил — ей осталось жить не больше полугода.

Я с трудом сдержал смех. Кто из них врет? Скорее всего, оба. Желая половить форель на живца, они, не договорившись заранее, забросили свои удочки одновременно. Но не исключено, хоть и маловероятно, что они оба говорят правду. Можно, например, предположить, что они случайно познакомились в приемной больницы... Это возможно. Но спросить его я не решался. Если каждый из них, не зная, что и сам болен, поддерживает другого... Нет, было бы непростительной жестокостью отнять у них «сертификаты на право выжить».

Прямо перед нами, в метре друг от друга, в ряд расположены три входа в штреки. Правый, где были проложены рельсы, шел под уклон, центральный сразу же кончался тупиком, а левый плавно поднимался вверх — сбоку были выдолблены ступени. Зазывала наклонил голову.

— Вот чуднó, не вспомню, по какому же я шел?..

— Если добрался до канала — по левому.

— Не обратил внимания. Мне казалось, все три идут параллельно... Наверное, потому, что тогда я совсем голову потерял... Где-то здесь я его, сволочугу, уже было совсем догнал.

— Правый тоже кончается тупиком — там был обвал.

— Все-то вы знаете.

— У меня ежедневный урок. Утренняя зарядка, а потом не менее двух часов топографические съемки. Я еще не пропустил ни одного дня.

Дорога стала ровной, а потом вдруг резко пошла вниз. Мы решили спускаться по лестнице. Подул ветер — видимо, из-за перепада температур. Пахнýло водой и водорослями, чувствовался и еще какой-то острый, металлический запах.

— Вода из того канала, внизу, попадает в море, да?

— Частично, думаю, питает источник в храме наверху. А над тем местом, где канал выпрямляется, находится несколько закусочных, где кормят лапшой и форелью...

— Спуск в унитаз шестивалентного хрома не повлиял еще на эту воду?

— Пока не слышно.

— Вы мне потом покажете свой топографический план. У вас ведь он есть?

— Краткая схема висит в зале заседаний (я еще не решался назвать это помещение оперативным штабом).

— Вы же делали промеры. Записи результатов у вас тоже есть?

Еще бы им не быть. Записи есть, причем довольно подробные. Шестнадцать листов планиметрических проекций, на съемки которых ушло полгода. А вот стереоскопические проекции у меня почему-то не получились. Когда я пытался представить себе проекцию в перспективе, в голове у меня начинались оползни да обвалы. Не все ладно было и с техникой топографических съемок, и с моими чертежными способностями. Но были, я думаю, и другие серьезные причины, по которым никак не удавалось сделать объемную схему, в первую очередь — беспорядочная разработка каменоломни. Здесь нет ни одной прямой линии, ни одного прямого угла. Расхождения и нелепости нагромождаются одна на другую, точно на картинке-загадке, — в какой-то момент штольня, идущая в юго-западном направлении, поворачивает на юго-восток, другая, куда нужно спускаться по лестнице, вдруг начинает подниматься вверх. Но все равно, объяснять мои огрехи одной лишь бесплановостью и ошибками в прокладке штолен было бы неверно. Четверо конкурировавших предпринимателей, игнорируя существовавшее между ними соглашение, вгрызлись в одну и ту же гору и рыли четыре разные штольни. Предприниматель A. пролезал под брюхом предпринимателя B. и блокировал все проходы, предприниматель B. обгонял предпринимателя C. и не давал ему двигаться вперед, предприниматель C. копал яму для предпринимателя D., предприниматель D. залезал в самое нутро предпринимателя A. Что ни день, случались обвалы, кровавые столкновения, но все оставалось шито-крыто.

— Я сейчас как раз изготовляю измерительный прибор новой конструкции. Он будет соединять в себе термометр, гидрометр и ветромер, с его помощью я надеюсь получить нечто вроде изобар на карте прогноза погоды и горизонталей на топографическом плане...

— Значит, он никуда не годится?

— Что?

— Топографический план. Ну что вы колеблетесь? Думаете, если покажете, это вам повредит?

— Если ты его и увидишь, это тебе ничего не даст.

— Даст или не даст — решать мне.

Не нравился мне его тон. Он говорил со мной так, словно предъявлял претензии по поводу того, что у него болит кулак, которым он избил меня.

— О-о, вода шумит.

— Да, уже близко.

Начался спуск, ноги заскользили. Стены стали шершавыми. Повсюду валялись осколки камней. Я без всякого умысла обернулся и направил свет карманного фонаря в то место, где рельеф начал меняться. Вместе с рельефом изменился и цвет камней. Породы шли пластами, переходя от густо-зеленого до цвета сухой полыни. Вдоль полос там и сям виднелись углубления. Шероховатость сменялась выбоинами. Второе углубление сверху... На первый взгляд оно ничем не отличалось от остальных, но для меня эта выбоина имела особый смысл — в ней заложена взрывчатка. В критическую минуту динамит может быть взорван простым нажатием кнопки. И тогда каменоломня разделится надвое — на внутреннюю часть корабля и внешнюю. Одновременно и план всего, что находится за пределами этой штольни, утратит смысл. Стоит мне вернуться на несколько шагов и нажать на выключатель, и зазывала окажется запертым в этом несуществующем пространстве — ни вперед, ни назад ему уже хода не будет.

Он слишком самонадеян, если рассчитывает, воспользовавшись одним лишь планом, захватить корабль. Явно меня недооценивает. Взрывчатка заложена не только здесь, но и по всему кораблю, в девяти местах. Провода, ведущие к детонаторам, сходятся в определенном месте, и достаточно одного движения, чтобы все заряды взорвались (для страховки система продублирована). Выключатель присоединен к тому же инфракрасному датчику, который используется для освещения капитанской каюты. Только провести взрыв с помощью панели дистанционного управления, которая всегда при мне, сложнее, чем просто включить свет. Взрыв должен послужить сигналом к отплытию ковчега. Корабль завибрирует, в мгновение ока отгородится от внешнего мира, и раздастся сигнал: «По местам!» И в ковчеге сконцентрируется весь мир.

Вначале я долго колебался, в каких местах лучше всего заложить взрывчатку. Дело в том, что тоннаж корабля представлялся мне неограниченным. Когда восемь лет назад добычу камня прекратили, в соответствии с правилами все входы в штреки были плотно замурованы, и муниципалитет официально объявил, что в каменоломню попасть невозможно. Действительно, за исключением входа у мандариновой рощи и штрека, ведущего из котельной здания муниципалитета, проникнуть в каменоломню вроде бы неоткуда. Однако в случае ядерной войны все примет совершенно иной характер. Нельзя игнорировать даже самое крохотное отверстие. Обследование каменоломни привело меня к печальному выводу: она дырява как решето. В ней масса небольших входных отверстий, через которые когда-то проходили линии электропередач, трубопроводы, водостоки, вентиляция. И по мере продолжения своих исследований я обнаруживал все больше таких дыр. Пришлось искать новый подход к решению проблемы. Если каменоломню невозможно целиком изолировать от внешнего мира, зараженного радиацией, значит, существует только один путь — отказаться от большей ее части. И тогда я решил выбрать места, где легче устроить завалы, и заложить динамит там. Размельченная горная порода могла послужить хорошим фильтром. Правда, не будучи ни геологом, ни инженером-строителем, я не мог точно определить, к каким результатам приведет взрыв. И был способен лишь ответить на вопрос: в какой части каменоломни мне бы хотелось находиться в момент ядерной катастрофы. Участок от машинного до второго трюма я считал наиболее безопасным. Это, безусловно, были расчеты дилетанта, но все же они основывались не только на оптимизме. «Водяной камень» любит соседство с водой: чем выше влажность, тем гуще его зеленый цвет. Исходя из густоты цвета породы, я решил сердцем ковчега сделать машинный трюм. И мне оставалось лишь верить в правильность такого выбора. Если взрыв динамита приведет к гибели всего корабля, я ведь ничего не потеряю — так или иначе пришлось бы погибнуть от ядерной катастрофы. Сохранять до самого последнего мгновения желание жить даже важнее, чем выжить. К тому же, мне обеспечено грандиозное надгробие, не уступающее египетской пирамиде.

— Двигаться дальше будет трудно, — сказал я.

Путь преграждали груды щебенки. Камни, скорее всего, дробили на месте. Кое-где высились целые горы — кому нужен был этот сизифов труд. Вскоре туннель кончался. Дальше шла пропасть глубиной метров десять, не меньше. По замыслу именно здесь проходила граница моих владений.

Мы вступали на территорию противника. Лампа почти ничего не освещала. Может быть, потому, что со дна пропасти вдруг начал подниматься туман.