Город принял - Аркадий Вайнер

Припухшее лицо с темными размытыми пятнами, спутанные волосы из-под платка, дрожащие руки, с посиневшими ногтями. Она руками бережно обхватывала свой живот, будто боялась уронить его, и видно было, что она сейчас не чувствует ничего во всем мире, кроме биения маленькой нарождающейся внутри нее жизни. Она сама себе была безразлична, как безразлична собственная судьба кокону, из которого сейчас должна вылететь в мир бабочка…

Задирака выехал на Калининский проспект, несколько секунд выжидал, пропуская машины, включил сирену и прямо через резервную зону, навстречу движению рванул наискосок улицы. Тормознул, и Тихонов не допускающим возражений тоном скомандовал:

— Рита, останешься с женщиной…

«Уазик» уже тронулся, а Тихонов высунулся в окно и крикнул Ушаковой:

— Мы за тобой на обратном пути прие-е-дем…

— …Милиция слушает!

— Мне врач в поликлинике бюллетень не дает. А я…

— С этим вы немножечко не к нам обратились…

Разговор в час «пик»

34. Станислав Тихонов

— Окна куда выходят? — спросил я у участкового.

Он показал высоко вверх, на возносящуюся под самое небо стену многоэтажного дома.

— Вот эти три…

— Черный ход?

— Нету.

— Кто сообщил в милицию?

— Сосед: слышимость через стенки-то отличная, а этот прохвост спозаранок воюет с женой, на водку тянет…

— Характеризуется плохо?

— Да уж не подарок — привлекали мы его дважды. Зашибает крепко… Эх, ведь хотели недавно посадить его за хулиганство, так жена сама же умолила: ребенка не сиротите, нас, мол, хотя бы пожалейте. Вот он сейчас их там жалеет!

— Ребенок в квартире? — спросил Скуратов.

— А где же ему быть? Конечно. Вот на папкины подвиги любуется. Шесть лет парнишке…

Мы вошли в лифт. Халецкий подошел ко мне поближе:

— Нуте-с, что будем делать?

— Не знаю, что-нибудь сейчас придумаем, — неуверенно сказал я.

— Там ребенок, — напомнил мне Халецкий.

— Да, там ребенок…

Ухал, гудел в шахте лифт, глухо грохнул замком на шестом этаже. Здесь стояли несколько полуодетых жильцов. Выше их не пускал постовой милиционер.

— Ну-ка, граждане, всем немедленно уйти отсюда — скомандовал я и приказал милиционеру: — Мгновенно очистите лестничный марш…

Сержант стал выдавливать с лестницы зевак, а Скуратов спросил участкового:

— Из чего стреляет?

— Охотничье, по-моему, шестнадцатый калибр. Он уже дважды врезал в дверь медвежьим жаканом…

Жестом я велел всем оставаться на месте, и мы с участковым бесшумно поднялись еще на один этаж, стали под прикрытием стены по обе стороны двери. Было слышно, как в квартире течет из крана вода, чей-то злой голос матерился, и раздавался женский негромкий плач.

Я постучал рукояткой пистолета в пробитую пулями филенку, а участковый закричал:

— Эй, Матюхин! Перестань с ума сходить! Открой дверь, брось ружье!..

— Я те открою, потрох сучий! Я те брошу!.. — раздался хриплый рык из квартиры, и одновременно грохнул резкий гром выстрела, пронзительно полоснул женский крик и вылетел из двери кусок дерева — пуля ударилась в противоположную стену.

Я махнул участковому рукой, и мы снова спустились на полэтажа, где нас дожидались остальные.

— Мне кажется, его взять пора. Он, черт, опасный, — сказал я.

Юра Одинцов продолжил:

— Если дверь высадить, можно Юнгара пустить…

— Пока мы ее высадим, этот прекрасный Матюхин успеет двух из нас положить, — сказал с усмешкой Скуратов. — А я еще так хотел поучиться в адъюнктуре…

— Будет тебе кривляться, — сказал я ему вяло. Он был бледен, все лицо у него подсохло, — нет, я не думаю, что он струсил: чего-чего, а этого никто за ним никогда на замечал. Просто нервишки играют. А может быть, ему теперь есть что терять. Больше, чем нам. Не знаю. Мы с ним разошлись.

Я спросил участкового:

— Балкон лестничной клетки рядом с балконом Матюхина?

— Рядом, да не совсем — на полэтажа выше.

— Это ничего, — я посмотрел вниз: расстояние между балконами метра три.

— Может, вызвать пожарных с лестницей? — предложил Задирака.

А из квартиры Матюхина снова рванулся женский крик, стук падающих предметов и тонкий пронзительный детский крик:

— Папа… папа… папочка… не надо… папочка… не надо…

— Нет времени! — крикнул я. — Поднимайтесь и сильно стучите в дверь. Одинцов, пусть Юнгар гавкает — больше шуму дайте… — и побежал наверх…

— …Дежурный пятого отделения Сергиенко!..

— Кто? Сергиенко? Что-то мы с вами первый раз встречаемся.

— Я новый…

Разговор по телефону

35. Рита Ушакова

— Меня зовут Клава, — сказала она мне, прежде чем закрылась за ней дверь приемного отделения.

Ее увезли на каталке, раздираемую огромной болью рождения самого трудного, самого прекрасного творения природы — нового человека. Эта неслыханная боль скоро превратится в великую радость — и появится крохотный кричащий комочек, маленький человечек. И боль эта возвышенна, громадна и прекрасна — ибо она есть жизнь. А жизнь — ничего уж тут не придумаешь! — есть боль. Боль и радость. И живы мы, пока способны ощущать это несокрушимое и обязательное двуединство…

Нянечка, обходя меня, протирала шваброй кафельный пол. Остановилась:

— Сродственницей тебе приходится?

— Да, — сказала я.

— Ты не сиди тут, это дело долгое. Часа через три позвони в справочную — сообщат, коли кто родится…

Я вышла на улицу, и в этот мир прорвалось сквозь тучи солнце, небо стало теплым, необычного зеленого цвета.

Я вглядывалась в лица идущих мимо меня людей и чувствовала себя почему-то счастливой. Бессмысленно улыбалась, ни о чем не заботилась, просто вспоминала: «…И пришел сквозь леса дремучие, безлюдные, полные зверей и опасностей, на берега полноводной реки шестой сын Иафета, и звали его Мосох, с женой своей верной по имени Ква, и здесь поставили они жилище свое. И нарекли они реку у порога своего по именам своим. И родились у них сын по имени Я и дочь по имени Вуза, и стали они звать самый большой приток реки, давшей им жизнь и пропитание, именами детей своих — Яуза. А от детей повелось племя людей прекрасных, сильных и радостных…»

Стас, дорогой, назови меня именем Ква…

Долго стояла я на тротуаре, поглядывая, не появился ли наш желто-голубой автобусик. И вдруг в сердце кольнуло обломком километровой льдины, нестерпимым холодом — обожгло предчувствием беды.

Показалась «Волга» с зеленым огоньком, я махнула рукой и крикнула шоферу:

— Люсиновская, дом шестнадцать… Только быстрее…

— …Можно замдежурного Микито?

— Он на происшествии.

Разговор по телефону

36. Инспектор Тихонов

Я бегом поднялся по лестнице, вышел на балкон, посмотрел вниз. Ой, как далеко внизу город! Машины как спичечные коробки, люди, как куклы. Все, больше вниз смотреть нельзя. Перелез через перила и смотрел все время на стену дома, серую, толстую, пористую — такую прочную, надежную… Теперь надо устойчивее пристроиться. Ноги, не дрожите, предатели! Пружиньте сильнее, вернее…

Встал на закраине балкона и взгляд на соседний балкон переводил медленно, скользя глазами по стене. Надо точно примериться, ошибки быть не должно — внизу асфальтовая пропасть, мгновенная боль и — минус-время. Нет, я должен прыгнуть точно, и я прыгну точно!

Прикрыл на несколько секунд глаза — главное, не смотреть вниз. Несколько раз глубоко вздохнул. Бейся, сердце, ровнее, дыхание — тише! Теперь переложу пистолет в правую руку. Левая рука, не подведи — разожмись мгновенно, надо только перешагнуть через пустоту…

Снизу загрохотал, забился стук в дверь, взлетели разом крики: «Матюхин, открой дверь!», яростный лай Юнгара, треск выстрела.

Еще раз глубже вздохнул. И прыгнул.

Приземлился сразу на четвереньки, разбил колени, но боли не ощутил — как под наркозом. Осторожно поднял голову и заглянул в окно. Спиной ко мне стоял верзила в разорванной синей майке, в руках ружье.

Рядом валялся фанерный ящик из-под болгарских помидоров. Я взял его в руки, примерил перед лицом, как хоккейную маску — может от стекол защитит…

Приподнялся над подоконником, чтобы в прыжке выбить стекло.

Но тут Матюхин обернулся, увидел меня и выстрелил…

— …Товарищи дежурные! Прошу не отходить от телефонов!.. У кого нашелся черный портфель с документами на имя Алфимова?…

Распоряжение по циркуляру

37. Анатолий Скуратов

Я стоял за каменным простенком рядом с изрешеченной пулями дверью, думал, что там Тихонов балансирует над бездной, на узеньком краешке балкона, и прислушивался не к тому, что происходит в квартире, — я слушал тяжелые удара страха в сердце.