Искусство уводить чужих жен (сборник) - Андрей Ефремов

Между ней и Максом была целая комната, и если не стараться, то страшного рычания можно было и не услышать. Она попробовала закрыть глаза, чтобы заснуть, но с закрытыми глазами этому ужасу добавилось громкости. Мелко вздрагивая, почти не дыша, вцепившись в рыхлое одеяло, она смотрела, как муж выложил на стол нож (страшным этим ножом, словно невзначай, он уже пугал ее позавчера), обтер этот нож носовым платком и убрал снова. Соня сразу поняла, чья на ноже кровь, но нисколько не испугалась. Она откуда-то знала, что с Кукольниковым не случилось ничего страшного. Легко раненный любовник дезинфицировал свою рану где-то в ночи, и у него были и бинт, и постель, и ужин. Знание это успокоило ее настолько, что она сразу забыла обо всем, кроме мужа. Он же тем временем беззвучно переходил с места на место, пока не сел у окна. С непостижимой легкостью, без стеклянного дребезга и лязганья шпингалета он растворил вечно перекошенную оконную раму и поднял лицо к темному куску неба, вырезанному двором-колодцем. Потом он долго кашлял и то ли из-за боли, то ли из-за тугой повязки никак не мог откашляться. Наконец кашель, а вместе с ним и рычание оборвались. Неподвижный, темный, чужой и страшный Макс яростно и исступленно глядел в небо. При этом он делал головой и шеей такие движения, словно хотел рассмотреть что-то скрытое за обрезом крыш. Подергиванья были так настойчивы, что завороженная их ритмом Соня забыла страх, отбросила одеяло и села. Ей показалось необычайно важным увидеть то, что силился отыскать в небе Макс. Она придвинулась к краю постели и, стоя на коленях и сложив руки на груди, вытянулась всем тоненьким телом в сторону окна. Макс плакал.

– Послушайте, Соня, – сказал Филипп, – если вам неудобно хромать, так что вы, в самом деле? Мне совсем не требуется, чтобы вы хромали.

Соня рассмеялась коротко и глуховато.

– Меня Бог наказал, – сказала она. – Я вчера в самом деле с кровати упала, ножку подвернула. Ах, Филя, знали бы вы, какой вчера был Макс… И представьте себе, что в этом виновата одна я. Гоша виноват тоже, но я – больше. Вот если бы мы оба красиво и благородно… Как вы считаете, Филя?

– Я вас не пойму, – сказал Филипп, – куда мы идем, что это за экскурсия по дворам? Или вы в самом деле собрались на физиотерапию? А как же Гоша на Красного Курсанта?

– Эх, Филя, Филя, – сказала Соня. – Мы идем самым правильным путем в поликлинику, а Макс идет себе потихоньку за нами и смотрит – дойдем мы до поликлиники или не дойдем.

– Я так не могу. Нужно звонить Кукольникову.

– Не нужно. Мы зайдем в поликлинику и выйдем.

– Блин! Мы выходим, а там Макс со своими кастетами и ножами.

– Перестаньте, – сказала Соня устало, – в поликлинике может появиться Гоша. Макс не задержится там, где бывает Кукольников.

– Какого черта? – сказал Филипп. – Уменя крыша едет. А как же все эти кровопролития?

– Ну, – Соня сделала красивое неопределенное движение ладошкой, – спрашивать я боюсь, но мне кажется, они договариваются заранее. И вы, Филечка, тоже не спрашивайте. Так у них хоть какой-то порядок, а начнете вы догадываться, куда им деваться?

Они вошли в поликлинику и уселись на облезлый диван против окошек регистратуры.

– Филечка, подите посмотрите, как принимает зубной врач Бобовников. Идите, идите, не можем же мы сразу выйти.

– В баню Бобовникова! Нет у нас времени на Бобовникова. Слушайте, Сонечка, сейчас на пересечении Большого и Красного Курсанта нас ждет одна девушка. У нее консультация! – сказал Филипп строго, заметив, как вспыхнули Сонины глаза.

Соня нацелилась в Гордеева указательным пальчиком.

– Это Лизочка, которая была с телефоном.

Филипп опешил.

– Ну, конечно, Лизочка. Она же с моей работы, я же должна знать, как ее зовут. Вот я ее назвала Лизочка, и она все поняла. А она – студентка! Филипп, милый, наконец-то у вас роман со студенткой!

– Такую мать! – сказал разъяренный Филипп. – У меня с ней курсовая работа! Эволюция, блин, представлений о супружеской измене в русской прозе ХХ века. Вот вам! И зовут ее не Лизочка, а Наденька. Надежда Мамай!

Соня прижала к груди точеные ладошки и захохотала.

– Ой, сдохну! Ой, Филя! Тут тебе теория, тут и практика.

Они не заметили, как дошли до перекрестка. Надежда Мамай в изумлении глядела на приближающуюся развеселую хромую Соню, на покореженное досадой лицо Филиппа и даже подалась назад, словно бы отдаляя момент встречи. Однако быстро что-то поняла, недоумение в ее глазах улеглось, и, приноравливаясь к Сониному скоку, она пошла рядом.

Теперь они с Филиппом говорили, а Соня, склонив темно-русую головку, слушала. Замечаний, которых побаивался опытный Филипп и инстинктивно опасалась Надежда, не было вовсе. Неспешным шагом они дошли до темнокирпичных корпусов фабрики „Красное знамя“, и Соня остановилась.

– Лизочка, – сказала она, – не в службу, а в дружбу – вон в том ларьке возьмите мне жвачку. Пока мы шли, Филечка купил мне пирожок с луком. А я – не устояла. С луком – обожаю.

Надя скорым шагом двинулась к ларьку, который они оставили позади, а Соня освободила локоть и шагнула к ближайшей парадной. Парадная была та самая.

– Филипп, – сказала Соня, – Лиза – девушка некрасивая, но на редкость породистая. Имейте это в виду. Мужчины обычно не врубаются, а вы посмотрите – какой у нее высокий подъем, какие запястья, а скулы, скулы какие! Не упустите, Филечка. Локти будете кусать.

– Соня, она замужем.

– Вижу, не слепая, – сказала Соня, – Только при чем здесь это? А тему она сама выбрала? То-то. Молчу, молчу. Молчу. Вот. Она сейчас купит жвачку и вернется. Я пойду. Зачем ей знать, где у нас гнездо разврата?

Когда Соня пришла в условленное кафе, Филипп сидел один. Осторожно ступая, Соня подошла и улыбнулась ему печально и ласково. Филипп принес кофе, и они посидели молча. Потом неожиданно бойко Соня спросила:

– Вы назначили Лизе свидание? Ладно, Филя, называйте это консультацией, если вам так спокойнее. Только знайте – это все равно, что прятать голову под одеяло. Скажите, она смотрела на вас вот так? Ага. А она делала вот так?

– Мы сидели по разные стороны столика.

– Очень разумная девушка. Ей, кажется, можно доверять. Очень нужны люди, которым можно доверять. Я могу доверять только вам, Филя. Вообразите, Филя, человек, которого я люблю больше жизни (а чего ее любить жизнь-то?), этот человек в беде или, например, чем-нибудь заболел. Чем-нибудь противным и заразным.

Вы бы, Филя, могли бы этого человека лечить и вытирать за ним, а на всех студенток наплевать?

Филипп вспомнил, как он бинтовал Кукольникова, и сказал, что может.

Соня приставила кончик пальца к носу и сказала „ага“.

– Филечка, – спросила Соня, – значит, я для вас главнее всех? Это потому, что вы меня не любите. Это удивительно. Если бы вы меня любили… Знаете, я сегодня сказала Кукольникову, что он должен или меня убить, или сам… Лучше, конечно, сам. Потому что если меня, то это делу не поможет. Так они и будут друг на друга кидаться, пока один другого не убьет. И знаете, что он? Он стал хохотать и целоваться. Если бы он меня не любил, он бы задумался посерьезнее.

А потом еще хуже. Начал меня уверять, что нечего мне беспокоиться, потому что он Макса с Литейного моста швырнет. Макса-то за что, Макс в чем виноват? Короче – один утонет, другого посадят. Ох, да вы, Филечка, про это уже говорили. Как вы думаете, Филя, один порядочный человек может другого убить и остаться порядочным?

– Да что вы, Соня, такое говорите? Как такое возможно?

– Это плохо, – опечалилась Соня, – это очень плохо. А вам очень нужно оставаться порядочным?

И последовало высказанное просто и прямо предложение убить Кукольникова. Поначалу Гордеев онемел. Потом у него мелькнула мысль: а не сошла ли с ума Соня? Но не похоже было. Глядела себе настойчиво и печально в глаза Филиппу и ждала ответа. Ждала ответа, как будто попросила у него сто пятьдесят рублей до завтра!

– Блин! – сказал Гордеев наконец. – Да как у вас язык повернулся?

– Язык тут ни при чем, – сказала Соня. – Я никому ничего не скажу, никто ничего не узнает, и вы останетесь порядочным и благородным. Только нужно, чтобы все было аккуратно и чтобы Гоша не пугался и не мучился. Раз – и все.

Филипп схватил Соню за нежный локоть и выволок на улицу.

– Лахудра! – сказал он Соне. – Кукольников мне друг! Понимаете вы это?

– А мне – любимый! – твердо возразила Соня. – У меня тоже рука не поднимается.

– Любимого можно, – неожиданно для себя сказал Филипп. – Это, знаете, Сонечка, дело даже совсем обыкновенное. И потом, вы чушь порете. Как можно убить друга и остаться порядочным? И какая разница, знает об этом кто-нибудь или нет?

– Большая разница, – сказала Соня мрачно. – Если вы не понимаете, нечего студенткам консультации устраивать.

Они стояли против Геслеровских бань, распаренные люди выходили из дверей, и ощущение тягостного кошмара становилось все явственней. Был момент, когда, оглядев Соню, Филипп почувствовал неожиданное и такое сильное омерзение, что ему нестерпимо захотелось зачерпнуть из ближайшей лужи ком грязи и с руганью размазать, размазать по ней сверху донизу! Но тут плечи ее поникли, она махнула рукой и, хромая, пошла прочь. Филипп догнал ее. Слезинки стекали по смугловатым Сониным щекам.