Год вольфрама - Рауль Герра Гарридо

какая? лучше помолчать, Монсен вынул из стеклянной коробки мягкий сыр, вытащил из кармана перочинный нож — пилочка, ножницы, напильник, — чудо, а не нож, отрезал идеально правильный ломтик, рука тверда, как у хирурга, и внимательно посмотрел на него, как если бы это был не сыр, а по меньшей мере философский камень.

— Этот сыр мне подарила одна крестьянка из местных, знаете, как он называется?

— Круглый сыр, местные его называют «бабья грудь», из-за формы.

— До Handkäse[17] далеко, но кушать можно. Даже на таком примитивном примере, как сыр, легко проиллюстрировать всю сложность жизни.

Он положил ломтик сыра на пол. Кошка Мисифус, названная так в честь одной родственницы, героини басни, на днях родила шестерых котят, один из малышей подполз и стал обнюхивать сыр. Гельмут Монсен развивал свою философию:

— Сыр — пища мышей, кошка — естественный враг мышей, поэтому котенок интересуется сыром, обнюхивает его, хотя кошки сыр не любят или, но крайней мере, любят не так, как мыши, этот маленький дурачок рискует жизнью из-за сыра, который ему безразличен.

Монсен взял пустую коробку из-под сыра и быстрым, четким движением накрыл ею любопытного котенка, бедняге не хватало воздуха, он стал задыхаться и биться о стенки.

— Видите?

Акилес с трудом сдерживался, ему хотелось ударом ноги выбить и отбросить подальше эту незамысловатую душегубку, в которой задыхался котенок, но он предпочел скрыть свою нервозность и прикусить язык, почему молчит Шнойбер?

— Котенок умрет из-за своей глупости, но тот, кто сотрудничает с нами, в безопасности.

Монсен поднял крышку коробки, точным и даже деликатным движением руки — все его движения отличались какой-то особой точностью и аккуратностью — вытащил котенка и погладил по шейке, бедняга издал звук, похожий на жалобное всхлипывание.

— Нас окружают враги, жизнь сложна, и ее легко лишиться.

Трупик он выбросил в корзину для бумаг, все произошло в одно мгновение: поглаживая котенка, он очень точно надавил на шейные позвонки, бедняга не успел даже пикнуть.

— Вернемся к интересующему нас вопросу. Итак, вы будете сотрудничать с нами, скупая ворованный вольфрам?

— Как скажете.

Странные люди, глупо пытаться понять немцев, в Кереньо у них официальный склад вольфрама, известно, что они переправляют вольфрам контрабандой в Португалию, ему рассказывал один таможенник, с которым они вместе выпивали как-то в воскресенье, вроде бы умные и серьезные люди, но понять их невозможно, какая-то мелочь, вроде мухи, севшей на стол, способна вывести их из себя, да ну их, может быть, удастся подзаработать на этом деле, отказаться все равно нельзя, Акилес интуитивно понимал, что с этим Гельмутом, говорящим загадками, шутки плохи, откажешься и можешь заказывать панихиду.

— Наше соглашение, естественно, должно остаться в тайне, для всех вы просто незаконный скупщик вольфрама и все. Тринитарно Гонсалеса знаете?

— Кто его не знает.

— Так вот, вы скупаете вольфрам для дона Тринитарно, весь товар должен попасть на его рудник «Хосе».

— Ведь у него оловянные рудники.

— Не задавайте лишних вопросов. Ваше дело усвоить то, что я говорю.

— Слушаюсь.

— Сумеете контролировать весь черный рынок?

— Со временем, наверно, сумею.

— Не позднее чем завтра вы должны информировать меня о ценах и предложении.

— Завтра? Вряд ли я сумею…

— Сумеете. Возьмите сыр, я вам его дарю, вы, кажется, сказали, что любите сыр, или я ошибся?

Ледяной взгляд Монсена не просто скрепил печатью заключенную договоренность, было в нем что-то еще, и, выйдя из конторы, Акилес почувствовал себя пленником, нигде не спрятаться от этих глаз, даже в сортире они будут преследовать его, жизнь вообще полна противоречий, но здесь что ни шаг, то неожиданность, подумать только, до сих пор он отвечал за всех работающих на рекуперационных столах, за Великана и ему подобных, за все время работы ни одного нарекания, а сейчас он должен организовать хищение многих килограммов этого металла, по крохам выносимого с рудника в судках для супа, кисетах, в бинтах, которыми перевязывали здоровые пальцы, и всякими другими хитроумными способами, только этого ему не хватало. Взору открывалась сказочная земля, в небе парили ястребы, вдалеке вырисовывались контуры священной горы Лакиана с ее Поляной Ритуальных Танцев, где язычники совершали обряд плодородия, плоскогорье Морредеро, где осуществлялись жертвоприношения, заблудиться зимой в этих местах — значит погибнуть, в легендах всегда борются противоположные начала: жизнь и смерть, любовь и ненависть, многие жители здешних мест клянутся, что собственными глазами видели крылатого льва, парящего над Поляной Ритуальных Танцев, другие божатся, что на плоскогорье Морредеро их преследовала стометровая змея, в Саламанке их бы подняли на смех, хоть сто раз клянись на Библии, а здесь это обычное дело, нет уж, со мной эти штучки не пройдут, я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь, приехал сюда заработать и точка, надо перетерпеть, лишь бы удержаться на этом месте, черт с ним, с этим мягким сыром, видеть его не могу, наплевать, съем в обед и не подавлюсь.

— Он все сделает как положено, потому что боится, и при этом будет молчать как рыба.

Фридрих Шнойбер не был сторонником подобных методов, но предпочел не возражать, лишь улыбнулся в ответ на улыбку Монсена, что за вопрос, конечно, сделает все, что поручено, ему вспомнился плакат, который он видел в Берлине во время последней поездки в отпуск: «Мужчины сражаются на фронте, женщины работают на военных заводах. А что делаешь ты?» Кто-то написал карандашом: «Дрожу». Обсуждать приказы не положено.

13

Переднюю дырку, место командира, я великодушно уступил ему, в конце концов это самолет, был бы корабль, другое дело, сам я просунул голову в заднюю дырку, второй пилот, теперь мы готовы.

— Спокойно! Улыбочку, сейчас вылетит птичка… Готово.

Мы выбрали военно-воздушный сюжет, другая декорация рассчитана на буржуазные вкусы почтенных отцов семейства, тоскующих о былом изобилии: банкетный стол, достойный Пантагрюэля, дырка для головы самодовольного папеньки, возглавляющего трапезу, еще одна дырка для его же руки, в которой зажат жареный цыпленок. Наш самолет имитировал истребитель, на борту бравый девиз: «Вперед на врага!», на фюзеляже нарисован испанский флаг, самолет летит среди облаков, изготовленных из прорезиненной ткани и закрепленных на фанерных дощечках, все выглядит весьма мило, фотограф — симпатичный малый, умело завлекающий клиентов, за нами выстроилась целая очередь, «всего один час — и вам гарантировано бессмертие».

— Простая бумага или паспарту?

— Паспарту.

Мы с Ховино прогуливаемся по ярмарке в Какабелосе, сегодня девятое число, у меня назначены три встречи, от которых зависит все мое будущее, суета и шум ярмарки напоминают детство, особенно вон та лавчонка, где торгуют