Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

Мы с почтительной признательностью посетили Веймар в первый и в последний раз. Чтобы дополнить картину, я приведу отрывок из моего «Королевства любви». Там я описал, как мы, двое жалких чиновников, смогли потратить на Веймар не целый месяц, а лишь чуть больше недели.

«В летний отпуск они вместе отправились в путешествие в Веймар и всего лишь на один месяц. В первый раз они имели возможность поклониться пламенной силе гения Гёте в его родном городе, в то же время оба они находились под воздействием модного в то время пренебрежительного отношения к его величию. В этом случае они не нуждались во взаимном влиянии – единственным результатом, возможно, было то, что они лишь усиливали чувства друг друга. Более того, у друзей не возникло желания изучить Веймар, и они жили там словно на летнем курорте, каждый день купались в городском бассейне. По вечерам они съедали по целому блюду отменной клубники в ресторане на Городской площади. Кроме всего прочего, они намеревались хорошо отдохнуть.

Но все, что касалось Гарты, принимало особые формы – не в соответствии с желаниями самого Гарты, а исходя из его натуры – честной и правильной (что шло не от головы, а от сердца). Можно было наблюдать, как расцветало крошечное нежное чувство между ним и милой дочерью смотрителя дома Гёте. Назвать это любовью было бы слишком поспешно: это была стыдливая, дразнящая, возможно, немного болезненная радость видеть друг друга. В результате Гарта и Кристоф вместе с ним попросили у смотрителя комнату, которая находилась рядом с мемориальными комнатами Гёте. Из нее был выход в сад, и можно было ходить по комнатам Гёте в те часы, когда не было наплыва туристов. Они представляли себе, что принадлежат семье Гёте – пусть и на далеком расстоянии, сквозь глубину древности. Как призрак бродило эхо музыки Гёте во время их радостных встреч с дочерью смотрителя в наполненном благоуханием роз саду, чьи древние стены были увиты зеленым плющом. И повсюду ощущался дух Гёте, везде незримо присутствовал этот царственный старик.

Остальные достопримечательности Веймара – даже те, которые были связаны с Гёте, – они осмотрели очень поверхностно. Жизненный опыт Гарты всегда был полон пробелов. Единственное явление он понимал до конца, с проникновением в самую глубину, – человеческую любовь. Других вещей он не мог полностью постичь. Это могло бы обернуться стереотипной гордостью: активная жизнь не требовала записей впечатлений. Но Гарта считал это не своим достижением, но лишь своей личной слабостью, недостатком, состоящим в том, что он не имел достаточных способностей для полного проникновения в суть вещей, и когда он встречал человека, обладающего даром постижения действительности, или полагал, что тот при желании способен это сделать, то восхищался им без всякой меры. Исходя из многих признаков, можно было предположить, что Гарта считал Кристофа первоклассным представителем этого рода – возможно, не совсем корректно. Как бы то ни было, они оказывали друг на друга чрезвычайно благоприятное воздействие. Поэтому они были немного травмированы, когда им надо было разлучиться после совместного пребывания в Веймаре. Кристоф отправился домой, Ричард – на оздоровительные процедуры в горы Харца. Они немного проехали вместе на поезде. На узловой станции, где их пути расходились, Кристоф с неожиданным наплывом чувств обнял своего друга и легко поцеловал его – только один раз – в щеку. Когда друзья вместе вновь оказались дома, они не разлучались ни на один день и не могли наговориться. Много дней они провели в старом плавательном бассейне Праги «Зивил», лежа на раскаленных досках под осенними каштанами, или около Влтавы, которая становилась все холоднее. Свои проблемы по поводу работы, семьи, впечатления о первых встречах с девушками – все это они поверяли друг другу».

Путешествие в Веймар было примечательно еще и тем, что наш путь проходил через Лейпциг, где я познакомил Франца с Эрнстом Роволтом и Куртом Вольфом, работавшими в издательском доме. Я долго лелеял мечту увидеть книги моего друга напечатанными.

Отношение Франца к моему желанию было противоречивым. Он хотел этого и вместе с тем не хотел. Некоторые свои работы он считал готовыми к опубликованию, а многие – не подходящими для этого. Иногда перевешивало его нежелание, особенно в то время, когда он, вернувшись в Прагу, принялся за работу и стал отбирать короткие отрывки прозы, достойные, по его мнению, опубликования. Иначе говоря, это были отрывки из его дневников, и он придавал им окончательный блеск, что происходило со значительными колебаниями и сомнениями. Этот процесс также сопровождался изучением словарей, и Кафка приходил в отчаяние оттого, что не вполне точно знал правила орфографии и пунктуации. Издатели наконец выразили готовность опубликовать его произведения (о, это были счастливые дни!) после того, как просмотрели образцы прозы, которые я взял с собой в Лейпциг. Теперь дело оставалось только за Францем – представить выбранную рукопись. И в этот момент он стал буквально отбиваться от меня – серьезно и настойчиво, – говоря, что все написанное им ничего не стоит и все эти старые «никчемности», собранные вместе, не позволят ему продвинуться дальше и написать что-нибудь стоящее. Но я не мог этого допустить. Кафка писал в дневнике о том, как он оказывал мне сопротивление, но это ему не помогло. Когда оказалось, что количество отобранного Францем материала, который он считал стоящим публикации, очень мало, издатели решили напечатать «Наблюдения» – таково было название книги – необычайно крупным шрифтом. Первое издание, теперь очень редкое, состояло из восьмисот экземпляров по девяносто девять страниц, заполненных гигантскими буквами, и напоминало старинные манускрипты.

И таким образом, с помощью тех редких случаев, которые, согласно Шопенгауэру, не имеют в себе ничего случайного, глубинный характер его великой прозы был непревзойденно выведен наружу.

Итак, сопротивление Франца было сломлено и обернулось победой добрых сил, которые в те легендарные дни противостояли злой воле мира.

Годом раньше, когда мы были в Лугано, я настаивал на том, чтобы мы с Кафкой вместе стали писать «Ричарда и Сэмюэла». Мы начали. Работа вскоре остановилась. Я все же написал значительную часть произведения, которая была напечатана Вилли Хаасом в «Herderblatter». В этом произведении говорится о том, что дружба переживает взлеты и падения, и о сложности дружеских взаимоотношений. Во время путешествия между друзьями возникла ссора, произошел конфликт по многим вопросам, и только угроза холеры в знойном Милане, когда я довел Франца до слез, умоляя его пристрелить меня, прежде чем я умру здесь, на чужбине, возродила из пепла наши былые чувства. «Путешествие закончилось для двух друзей решением объединить свои силы и создать новое литературное произведение», – говорится в предисловии к опубликованной главе. Два друга, конечно, не были брошены на произвол судьбы, и Сэмюэл тоже, который намеревался стать практичным, богатым и независимым. И все-таки мы изрядно повеселились над характеристиками, которые Ричард дал Кафке и которые я дал Сэмюэлу, несмотря на то что мы шли к этому разными путями. Но Франц был против этой работы, и хорошо, что, в конце концов, я хотя бы некоторое время смог поучительно потыкать его носом в его ошибки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});