Везунчик Джим - Кингсли Эмис

— Я вовсе не хотела выглядеть в ваших глазах мученицей. Вы правы. Конечно, мне совсем не плохо живется и в основном везет. Только, видите ли, я столького не понимаю. Например, я не представляю, что делать в жизни.

Диксону стало смешно. Он попытался представить себе женщину ее возраста, менее нуждающуюся в такой информации, — и не смог. Примерно в этом смысле он и высказался.

— Нет, правда, — упиралась Кристина. — У меня до сих пор не было возможности испытать себя.

— Кристина, только не обижайтесь: по-моему, куча народу просто жаждет вам поспособствовать.

— Да. Понимаю, что конкретно вы имеете в виду. Только никто не пытается. Все думают, я сама знаю. — Теперь она говорила с жаром.

— Вот как? Интересно, откуда такие выводы?

— Наверно, оттуда, что я произвожу впечатление такой, знаете ли, уравновешенной, даже солидной особы. У меня вид, будто мне все известно о том, как себя вести, что делать и вообще. Мне это уже два или три человека сказали — значит, правда. А я… я просто так выгляжу.

— Действительно, вид у вас довольно самодостаточный, если, конечно, это подходящее слово. Временами вы даже кажетесь чопорной. Но это…

— Как вы думаете, сколько мне лет?

Диксон решил, что в данном случае подойдет честный ответ.

— Я думаю, года двадцать четыре.

— Вот! — торжествующе воскликнула Кристина. — Что и требовалось доказать. А мне только двадцать. Будет. В следующем месяце. Восемнадцатого числа.

— Я совсем не имел в виду, что вы выглядите недостаточно молодой и свежей. Я только…

— Да знаю я. Мне все столько дают. Из-за… внешнего вида.

— Похоже, вы правы. Только внешний вид сам по себе еще не все, верно?

— Простите: что значит «внешний вид сам по себе»?

— Я имел в виду, вы кажетесь старше и опытнее не только из-за внешности, но еще очень часто из-за манеры вести себя и говорить. Вы не согласны?

— Просто мне самой трудно судить. Я ведь не вижу себя со стороны.

— Пожалуй. Вы… вы все время… В общем, впечатление, будто вы, как бы сама того не желая, перескакиваете на высокомерный тон. Это трудно объяснить. У вас привычка говорить и вести себя как гувернантка. Впрочем, должен признаться, я никогда не имел дела с гувернантками.

— Неужели?

Хотя тон вопроса наглядно иллюстрировал его слова, Диксон, чувствуя, что сказанное им сути не изменит, выдал:

— Вот, вы даже сейчас это делаете. Когда вы не знаете, что делать или говорить, вы тут же и напускаете на себя высокомерие. Высокомерие, в свою очередь, подходит к вашему лицу; наверно, оно-то и натолкнуло вас на мысль вести себя высокомерно, я имею в виду лицо. А у людей впечатление высокомерной самоуверенности. Но вы ведь не хотите быть высокомерной, а только уверенной в себе. Ладно, хватит проповедей дядюшки Джима. Мы уклонились. Где связь с вашим «не ладится»? По-моему, вам не стоит огорчаться.

Кристина молчала, решалась; Диксон потел, досадуя на всплеск самонадеянности, словно вышедший в тираж комедиант, который вздумал стариной тряхнуть, тьфу. И вдруг Кристина выпалила:

— Под «не ладится» я имела в виду отношения с мужчинами. До прошлого года, когда я стала работать в Лондоне, я с мужчинами практически не общалась… Ничего, что мы все обо мне да обо мне? Это так эгоцентрично. Вы ведь не думаете…

— Не думаю. Говорите. Мне очень интересно.

— Тогда ладно. В общем… Я еще совсем мало проработала в книжном магазине, и вот заговаривает со мной мужчина, приглашает на вечеринку. Я, конечно, иду, там полно представителей богемы и даже пара человек с Би-би-си. Вы бывали на таких вечеринках?

— Можно и так сказать.

— Ну вот. Тут и понеслось. Мужчины постоянно меня куда-нибудь приглашали, в смысле проветриться, я, конечно, ходила, это же интересно. Я и сейчас люблю такие развлечения. Но они… мужчины… все время пытались затащить меня в постель. А я не хочу так. Вы понимаете? В общем, как только я убеждала очередного мужчину, что не согласна, он сразу исчезал. Я не очень огорчалась, потому что его место тут же занимал новый…

— Понимаю. Продолжайте.

— Наверно, вы бог знает что обо мне думаете.

— Продолжайте.

— Раз вы настаиваете… Так прошло несколько месяцев, и появился Бертран. Это было в марте. Мне казалось, он не такой, как все, главным образом потому, что он не начал с того, чтобы попытаться сделать меня своей любовницей. А еще, понимаете, он бывает очень мил… хотя нет, насчет «Бертран мил» — это не к вам. Мы сколько-то встречались, и я стала привязываться к нему, и в то же время — это очень странно — он стал меня утомлять в некоторых вещах. А я все сильнее привязывалась. Но к Бертрану нельзя подходить с общей меркой. Он — многоплановый. В нем столько заложено — целые пласты, вот.

Мысленно обозначив субстанцию, по его личному мнению, составляющую эти пласты, Диксон уточнил:

— В каком смысле?

— Бертран может быть очень чутким и добрым, а через минуту — капризным, как малое дитя. С ним как на вулкане — никогда не знаешь, что будет и чего ему надо. Порой мне кажется, его настроение зависит оттого, как продвигается очередная картина. В общем, мы стали ссориться. Каждый раз со скандалом. А я не выношу скандалов, особенно потому, что Бертран все поворачивает, как ему надо.

— Это как?

— Ну, он затевает скандал, если знает за мной какую-нибудь оплошность, и в результате скандала в ней обвинит. Или вынуждает меня начать скандал, и ведет дело так, что начавший скандал — то есть я — выходит виноватым. Он и сегодня скандал устроит, и я буду виновата, как всегда. А на самом деле это он виноват, он один. Например, эти его дела с миссис Голдсмит — не бойтесь, я вас расспрашивать не собираюсь, — но я же знаю, что-то происходит, а Бертран запирается. Постоянно. Не думаю, что там серьезно — он просто несколько волнуется, когда… Но мне ничего не говорит, хоть тресни. Если спрашиваю — прикидывается, будто ничего нет, а потом сам спрашивает, может, я правда подозреваю, что он за моей спиной крутит, вот и приходится говорить «нет, не подозреваю», а не то…

— Кристина, это, конечно, не мое дело, только я вам как друг скажу: Бертран своим поведением напрашивается на отставку.

— Нет, я не могу с ним порвать, если только… Просто не могу. Поздно отступать. Все должно идти как идет. Такой уж он человек, ничего не поделаешь.

Диксон, боясь задуматься, что подразумевается под «все» и как конкретно это «все» идет, поспешил уточнить:

— Так у вас с Бертраном планы на будущее?

— Лично я пока ничего не планировала, а он, похоже… он планировал. Планирует… Мне кажется, он хочет жениться на мне, хоть об этом и не говорил.

— А вы хотите выйти за него?

— Я не знаю.

Все, кажется, больше из нее пока не вытянешь. Диксону пришло в голову, что, кроме голоса, у него ни единого доказательства наличия Кристины в такси. Он посмотрел направо, но наткнулся всего-навсего на тень, гуще и неопределеннее остальных теней. Кристина как застыла, не шуршала ни платьем, ни обивкой. Духами от нее не пахло — то ли она ими не пользовалась, то ли Диксон не улавливал. И был еще очень далек от мысли, что проверить можно, если протянуть руку. Плечи и шляпа таксиста, смутно различимые за счет фар и приборной панели, в известном смысле казались реальнее. Диксон уставился в боковое окно. Перед глазами замелькали коттеджики, садики; Диксону вдруг стало хорошо-хорошо. Поздняя поездка была из абсолютного меньшинства событий желательных. В кои веки Диксон делал то, что хотел, — и был готов расплачиваться. Арабская пословица, одобряющая такую жизненную позицию, явно не закончена: к «бери что хочешь и плати за это» следует добавить: «что гораздо лучше, нежели по принуждению брать что не хочешь и платить за это». Еще один аргумент в пользу его теории приятных вещей, которые приятнее вещей неприятных. Неразделенное присутствие Кристины вещь очень приятная, до такой степени приятная, что чувства перегружены, как желудок обжоры. А голос! Чудесный, удивительный! Чтобы послушать еще, Диксон спросил:

— А каковы картины Бертрана?

— Вообразите, мне он их не показывает. Принципиально. Не хочет, чтоб я рассматривала его как художника, пока он сам себя так не рассматривает. Но мне говорили, что картины хорошие. Правда, говорили приятели Бертрана.

Каким бы возмутительным бредом ни веяло от этой позиции, саму позицию Диксон расценил как заслуживающую некоторого уважения или как минимум удивления. Велик, наверно, соблазн предъявить доказательства своей профессиональной состоятельности, польстить ближнему ролью критика и в то же время показать себя милягой и скромнягой, критики жаждущим и критику учитывающим; вдобавок прозрачно намекнуть на залежи духовных богатств. Диксон порой сам жалел, что личностный рост не подтверждается у него писанием стихов.