Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Этих патентованных трусов, карьеристов и негодяев ничем не удивишь, — сказал Войнаральский.
— Верно, Порфирий Иванович, но я буду говорить не для них, а для народа, для пользы нашего дела.
— Пусть говорит Мышкин! — предложил Ковалик.
— А я ему набросок своей речи дам, — восторженно откликнулся незнакомый Мышкину молодой голос.
— Значит, согласны? — спросил Ипполит Никитич.
Его голос дрожал, в глазах всплеск радости, как у человека, который, наконец-то достиг давно желанного.
И молодежь, стоявшая по обеим сторонам забора, поняла, что именно он, Мышкин, сумеет донести до суда всю их боль, все их чаяния, все, что они передумали и перечувствовали в мрачных одиночках.
— Пусть говорит Мышкин!
Доверие товарищей растрогало Мышкина: он хотел поблагодарить их, сказать им, что речь уже давно сложилась у него в уме, он хотел тут же прочесть начало своей речи, но горло словно веревкой перетянуто.
Пришла на помощь Фрузя:
— Ипполит, напишите свою речь и передайте ее…
— Ковалику! — подхватил Войнаральский.
— Муравскому! Отцу Митрофану! — предложила одна из девушек.
— Рогачеву! — воскликнул Ковалик.
Послышался мощный бас Рогачева:
— Я предлагаю такую очередность. Мышкин передаст свою речь Муравскому, или, как его тут называют, «отцу Митрофану». Он автор «Безвыходного Положения», и его замечания будут ценны для Мышкина. Затем Муравский передаст речь со своими замечаниями по цепочке остальным.
На этом закончилось тюремное собрание.
Мышкину дали бумагу, карандаши, и он приступил к работе. Правда, отвлекали стуки справа и слева, и на эти стуки надо было отвечать. Весь корпус принимал участие в составлении речи: каждый вносил в нее что-то свое. Получил Мышкин и труд Муравского, его «Безвыходное Положение». Это была толстая, хорошо сброшюрованная тетрадь. Убедительно и остроумно Муравский доказывал, что прокурор Желиховский, автор обвинительного акта, шулер, что все его обвинение основано на лжи и клевете.
Работа Муравского привела Мышкина в восторг. Каждая строка «Безвыходного Положения», каждая фраза восстанавливали правду относительно событий и лиц, и это было очень важно, ибо Мышкин все же боялся, что личные испытания могут толкнуть его на путь преувеличений.
18 октября 1877 года повели 193 человека в суд. Чуть ли не целый дивизион жандармов с шашками наголо окружил измученных, изнуренных юношей и девушек, из которых многие передвигались на костылях, многие еле ноги волочили, многие кашляли надрывно. Но все были возбуждены, взволнованы.
Приветственные оклики, объятия, всхлипывания, слезы…
Странное шествие докатилось до здания суда и бурным потоком хлынуло в зал заседаний.
Суетятся приставы, нервничают жандармы, покрикивает толстый полковник.
Наконец разместили обвиняемых. 37 женщин усадили на скамьях для адвокатов; Мышкина, Войнаральского, Рогачева, Ковалика и Муравского устроили на особом возвышении, окруженном перилами, — эту клетку тут же прозвали «Голгофой»; остальные — на скамьях, предназначенных для публики.
— Суд идет! Встать!
Сияют звезды на шитых золотом мундирах, сверкают муаровые ленты, бренчат ордена. Сенаторы опустились в кресла, настороженно осмотрелись.
Кресла — глубокие, мягкие, а господам сенаторам неуютно. Совсем недавно они судили в этом же зале 50 человек, и один из них, бородатый мужик Петр Алексеев, занес над ними свой увесистый кулак и предрек им близкую кончину… «Ярмо деспотизма разлетится в прах…»
А эти подсудимые? Что готовят они? Сколько среди них Алексеевых? Неведомое беспокоит, угнетает, страх заползает в сердце… Потому-то так вежлив Ренненкампф, этот мордастый первоприсутствующий сенатор!
Первоприсутствующий приступил к опросу подсудимых о звании, вероисповедании, занятиях, летах…
— Ваше вероисповедание, обвиняемый Мышкин?
Прозвенел гибкий, бархатистый голос Мышкина:
— Я крещен без моего ведома по обрядам православной церкви.
На опросы ушло все утро. Председатель был сдержан, терпелив, а обвиняемые отвечали кратко, сухо.
Мышкин неотрывно следил за поведением судей, он видел, что они растеряны.
— Смотрите, — обратился он к Войнаральскому и Ковалику, — эти гордые павлины растеряли перья.
Скандал вспыхнул неожиданно. Когда формальный опрос был закончен, подсудимые потребовали перенести судебное заседание в более просторное помещение.
— Здесь нет публики! Вы устроили закрытое заседание! Вы лишаете, нас гласности! Отказываемся приходить на ваш Шемякин суд! — выкрикивал Рогачев.
— Удалить его! — распорядился первоприсутствующий.
Но, когда пристав хотел привести в исполнение это приказание, понеслись возгласы:
— Пусть выводят всех!
— Все разделяют это мнение!
Стоял шум, рокот сотен голосов.
И этот шум помог Ренненкампфу выйти из неловкого положения: удалить всех он не мог и не мог также оставить свой приказ невыполненным.
— Объявляю заседание закрытым!
Опять жандармы с шашками наголо, опять кольцо, и обвиняемых повели в… столовую.
Столы, накрытые белыми скатертями; салфетки, сложенные в виде митры католического епископа.
Мышкин уселся рядом с Фрузей. Она в белой блузке. Два золотых локона выбились из прически.
— Ип, какая роскошь!
— Улыбка палача.
— Но я благодарна палачу за эту улыбку! Я с тобой, близко-близко! Ип, милый, сколько раз я мечтала о таком счастье! Помню, однажды в камере было сумрачно, за окном лил дождь, на душе было очень скверно, и вдруг… ты зашел в камеру, взял меня за руку. Ип, это не была галлюцинация, я ощущала тепло твоей руки, я слышала твое дыхание, я видела, как блестят твои глаза… Милый, мне было так хорошо, как… тогда… помнишь…. на берегу Москвы-реки… в то утро…
— Господа! — раздался взволнованный голос у двери, — принес вам неприятную новость!
Это был один из адвокатов.
Все вскочили с мест.
— Какая еще новость?!
— Сенаторы решили разбить всех обвиняемых на группы и каждую группу судить отдельно. Они утверждают, что судить всех скопом невозможно. Что вас слишком много для нормального процесса.
— Новая гнусность! — воскликнул Войнаральский.
— Ведь все привлечены по одному делу! — возвысил голос Мышкин. — Такое решение несогласно даже с их собственными законами!
Поднялся шум.
С. М. Кравчинский.
Д. М. Рогачев.
С. Ф. Ковалик.
П. И. Войнаральский.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Петр Алексеев - Леон Островер - Биографии и Мемуары
- История моего знакомства с Гоголем,со включением всей переписки с 1832 по 1852 год - Сергей Аксаков - Биографии и Мемуары
- Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии - Юрий Зобнин - Биографии и Мемуары
- Писатели за карточным столом - Дмитрий Станиславович Лесной - Биографии и Мемуары / Развлечения
- За столом с Пушкиным. Чем угощали великого поэта. Любимые блюда, воспетые в стихах, высмеянные в письмах и эпиграммах. Русская кухня первой половины XIX века - Елена Владимировна Первушина - Биографии и Мемуары / Кулинария
- Фрегат «Паллада» - Гончаров Александрович - Биографии и Мемуары
- Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин - Биографии и Мемуары
- Царь Соломон - Петр Люкимсон - Биографии и Мемуары
- Зеркало моей души.Том 1.Хорошо в стране советской жить... - Николай Левашов - Биографии и Мемуары
- Я русский солдат! Годы сражения - Александр Проханов - Биографии и Мемуары