Стрельба по бегущему оленю - Геннадий Головин

Тренев? Человек для черной работы. Небесполезен. Тем хотя бы, что всегда и во всем ищет простейшие пути. Не воспаряет. Чертит по линейке, а не по лекалу.

Вот Володя Туляк — этот, пожалуй… Нюх есть у юноши! Самое главное, что необходимо сыщику, у него есть — нюх! Гляньте-ка, едва-едва сунулся в бумаги, а эк ловко и точно выстрелил: „Обычным грабежом тут и не пахнет…“»

И Вячеслав Донатович словно бы в раздумье произнес вслух:

— Да-с… Обычным грабежом тут и не пахнет.

Все мгновенно замолкли.

— Эти сапожки офицерские… это колечко обручальное… — Вячеслав Донатович начал говорить намеренно тихим, почти невнятным голосом. Так говорят актеры, когда хотят вызвать в зале мертвую тишину. — Не перстень, заметьте, — на перстни вороватый народ охоч, — а именно колечко. Опять же удивительная дисциплина и вежливость. Прямо-таки реликтовая вежливость…

Шмельков почти бубнил себе в усы. Всем приходилось напрягать слух. Однако никто не роптал — внимали.

— Бандитов, понятно, хватает. Грабежи — чуть ли не каждые два часа. Фокус, однако, в том… — Шмельков вдруг возвысил голос: — Весь фокус в том, что здесь работали отнюдь не бандиты! В этом я уверен. И, между прочим, весьма доволен тем, что мой юный коллега, — поклон в сторону Туляка, — также разделяет мою точку зрения.

Хорошо, что в комнате было почти темно. Иначе все бы заметили густой румянец, вдруг заливший щеки Туляка: перед Шмельковым он втайне преклонялся.

— …Он, правда, не обратил внимания на то, что во всех показаниях свидетелей склоняется один прелю-бо-пытнейший тип. — Быстро отыскал в листках нужное место, стал читать: — «Страшный… руки красные, в шелухе… уши будто жеванные, страшные… голос сиплый». Это, милостивые государи, — Ванька с пятнышком. Авторитетный человек среди блатных: в феврале семнадцатого года именно он сжег уголовный архив. Сдается мне, что он-то и был единственным профессионалом среди тех, кто грабил. Не случайно, что именно его-то запомнили. Настоящего убийцу жертвы нутром чуют…

Вячеслав Донатович затолкал в рот ус, стал сердито пожевывать его, о чем-то глубоко задумавшись.

Все почтительно молчали. Наконец Шмаков осторожно спросил:

— Каковы же будут ваши предложения, Вячеслав Донатович?

Тот дернул головой, с некоторым удивлением огляделся и произнес очень невыразительным, необыкновенной тусклости голосом:

— В качестве первой меры нужно установить наблюдение за домом князя Николая Петровича Боярского. Живет он на Литейном, во флигеле особняка, который до недавнего времени принадлежал ему.

Шмаков даже привстал от изумления:

— Кто-о? Что за князь? Почему?

Вячеслав Донатович прокашлялся и актерским, влажным баритоном стал разъяснять:

— Еще, кхм, от старых времен остались у меня кое-какие знакомцы, каковые время от времени рассказывают мне разные интересные новости. Так вот, некое золото в больших количествах — я бы сказал, почти легендарных количествах — упоминалось не так давно в туманной связи с каким-то князем. Сегодня, после ознакомления с этими вот материалами, я уверен, что разговор шел именно о князе Боярском. Почему?

Отвечать на свой же вопрос Шмельков не стал торопиться. Извлек откуда-то из-под пальто папиросу (пайковую махорку он набивал в гильзы, оставшиеся от старых времен), долго мучился с зажигалкой, высекая огонь. Наконец продолжил:

— Почему? Обратите внимание на состав похищенного. Здесь чувствуется отбор, и отбор истинного знатока. Так вот, князь Боярский — один из авторитетнейших в прошлом коллекционеров старины. В составе комиссий, которые при временном правительстве занимались описью царских имуществ и музейных фондов, фамилия эта — Боярский — постояннейшим образом присутствовала. Он и сейчас в экспертной комиссии Внешторга.

Сознаюсь, что из любопытства я не поленился понаблюдать за теми тремя-четырьмя князьями, которые еще обитают в Петербурге, — виноват, Петрограде. Дом князя Боярского мне не понравился! Постоянно задернутые шторы. Постоянные гости, явно офицерского облика, этак, знаете ли, преступно чем-то озабоченные… Подозрительно для меня и то, что Боярский чуть ли не с первых дней новой власти пошел на службу в советское учреждение. Не такой это человек — по отзывам знающих его, — чтобы сделать подобный шаг искренне…

На мой взгляд, есть несомненная, хоть и не прямая, связь между всеми этими фактами. Слухи о большом количестве награбленного золота — в связи с каким-то князем, живущим в Петрограде. Несомненное знание Боярским реестра наиболее уникальных ценностей и возможных мест их хранения — это два. Время ограбления Музея и какая-то организационная суета в это же время вокруг дома Боярского — это три. И четыре: наличие людей офицерского покроя среди налетчиков и среди многочисленных гостей Боярского.

В доме Боярского нечисто. Это мне ясно как божий день. Вот вам, пожалуйста, маленькая, но красноречивая деталь: несколько раз в помоях, выплеснутых во двор, попадались мне на глаза куриные кости, огрызки хлеба, срезки с копченого окорока — набор, согласитесь, странный для пайкового Петрограда… Вот почему я считаю нужным начать с разработки Боярского и его окружения.

Шмельков закончил и стал протирать носовым платком пенсне. Руки его слегка дрожали.

— А если он, этот Боярский, просто спекулянт какой-нибудь? Или даже контра? — спросил Ваня Стрельцов. — Нам ведь задача — именно золото найти?

— Милый Ваня, — ответил Шмельков, — долгие годы работы в сыске убедили меня, что есть моменты, когда следует полагаться только на свой нюх.

Свитич брякнул с подоконника:

— Ню-ух! На буржуйские помои! Прикажете, что ли, все выгребные ямы в Питере облазить?!

— Если надо, — сказал, озлясь, Шмаков, — облазишь все до единой! Если надо революции!

Шмаков после выступления старого сыщика пребывал в некотором смущении. Уж слишком зыбкими, легковесными показались ему подозрения Шмелькова о связи Боярского с хищениями. Не убедил его Вячеслав Донатович. И, как оказалось, не только его одного.

— Вилами по воде! — раздраженно сказал Тренев. — Вилами по воде писано! Единственное, что похоже на правду, — это Ванька с пятнышком. Из этого единственного и надо исходить. А не разводить турусы на колесах! Нужно искать Ваньку с пятнышком! Юденич в Колпине! Нет ни времени, ни людей на «разработку», как оне выразились, князей.

Туляк оглянулся на Шмелькова, слабо возразил:

— Да, конечно, Ванька с пятнышком — это нить. Но доводы о возможной причастности Боярского — неопределенные, согласен, косвенные доводы, — их со счетов скидывать никак нельзя. Здесь и вправду чудится что-то такое…

— Когда что-то чудится, креститься надо! — злым и больным голосом буркнул Тренев, опять уходя лицом в поднятый воротник шинели.

Шмельков раздраженно барабанил пальцами по подлокотнику, ногу на ногу перекладывал, но ни слова больше не сказал.

* * *

— Ну, Шмаков, говори: на чем порешили?

— Порешили так. Двое — Свитич и Стрельцов — с сегодняшнего вечера начинают наблюдение за домом князя Боярского…

— Это еще кто такой?

— Крупнейший в прошлом коллекционер. Принимал участие в работе комиссий Временного правительства по царскому наследству и национализации музеев. Ходят в городе слухи о большом количестве золота и драгоценностей, похищенных неким князем. Возможно, что это Боярский.

— Есть какие-то данные на этот счет?

— Очень косвенные. В основном в этой версии мы полагаемся на Шмелькова. Из прошлого своего опыта он кое-что знает. Остальные направлены на поиски известного налетчика Ваньки с пятнышком. Его, по материалам дела, опознал все тот же Шмельков.

— Вот это уже кое-что. Чаю хочешь?

— Не до чаев.

— Тогда — все! Докладывай ежедневно. В любое время. Почувствуешь, что не хватает людей, — проси.

— А ты все равно не дашь… Как-нибудь, ладно, постараемся сами управиться.

4. ВАНЯ СТРЕЛЬЦОВ

Жизнь в доме бывшего князя Боярского протекала, судя по всему, скучно и мерно.

В восемь утра хозяин уходил на службу. Возвращался до темноты. Неторопливый человек, скромно, но добротно одетый, — сама солидность, невозмутимая покорность судьбе.

В доме он жил не один — с экономкой не экономкой, женой не женой. Эту даму Ваня Стрельцов сразу же окрестил «мамзелью». Была мамзель долгонога, русоволоса, голову несла надменно, — Ване, что скрывать, очень даже понравилась.

Мамзель из дома за время наблюдения отлучалась дважды — часов в двенадцать — на рынок. Расплачивалась: один раз — пуховым платком, другой раз — золотыми сережками и какими-то серенькими кружевами. Купила: хлеба — фунта четыре, картошек.

Однако — вот чудеса! — на второй день Ваня обнаружил в отбросах куриные кости и несколько пробок от нерусского вина.