Сирия - перекресток путей народовм - Ханс Майбаум

Мне показалось, что я неправильно понял, но Лейла подтверждает, что в ее классе, который рассчитан на 25–30 учеников, их 60, а у ее коллеги даже по 70 человек в каждом классе.

Сирийские женщины завоевывают сегодня право участвовать в общественной жизни

Тут снова вмешивается Ахмед и говорит, что 15 лет назад в большинстве сирийских деревень вообще школ не было и что за это время построены сотни новых школ. Я подтверждаю, что не встретил ни одной деревни, где не было бы школы. Как правило, самое современное здание в деревне — это школа.

Когда я справляюсь о причинах низкого процента посещения школ девочками, Лейла насмешливо кривит губы и оглядывает сидящих вокруг мужчин. Затем она обращается к каждому в отдельности. Завязывается горячий спор, после чего Лейла обращается ко мне:

— Все присутствующие здесь мужчины, за исключением, естественно, Ахмеда, имеют дочерей. Все посылают их в школу и поэтому считают себя очень умными и очень прогрессивными. Но хотя закон о школе предусматривает обучение до двенадцатилетнего возраста, только один из них позволяет дочери так долго посещать школу. И это в Хомсе, в третьем по величине городе страны! Двое мужчин живут в деревне. Их дочери ходили в школу только два года, потом их из школы взяли. И такое в деревне — норма.

— Значит, большинство девочек из сельской местности могут немного научиться читать и писать? — спрашиваю я.

— Так оно и есть на самом деле, — подтверждает Лейла. — Больше полови мы деревенских девочек совсем не посещают школу, а тех, кто посещает, обычно через два года забирают — практически они неграмотны.

— Но почему же девочки не ходят в школу дольше, если существует закон о всеобщем обязательном обучении?

— Почему? — в раздумье повторяет Лейла мой вопрос и затем нерешительно и медленно говорит: — Может быть, лучше спросить: для чего? — Взгляд ее очень серьезен. — Зачем им учиться? Для девочки профессия — вещь с самого начала бесперспективная. В стране не хватает работы даже для мужчин. Безработица еще велика. К тому же у мужчин предвзятое мнение относительно трудовой деятельности женщин.

Ее большие карие глаза обращены прямо на Ахмеда, усердно занятого шнурками на своих ботинках.

— У вас в Европе имеется столько возможностей для женщин, а здесь практически никаких, она не может даже работать ни машинисткой-стенографисткой, ни продавщицей, ни официанткой, — добавляет Лейла.

Это действительно так — я нигде не видел, чтобы женщины работали в магазинах или ресторанах. Уже само посещение большинства ресторанов женщине запрещено.

— Единственная профессия, — продолжает Лейла, — доступная жаждущей знаний женщине, которая хотела бы работать вне, дома, — это профессия учительницы. Но и эта возможность существует в том случае, если есть вакантные места. Я, может быть, охотнее стала бы архитектором или инженером. Но в стране для девушек пет полных средних школ со сроком обучения 12–13 лет, ориентирующихся на естественнонаучные и технические дисциплины. Школы такого рода предусмотрены только для юношей. У нас в учебном плане преобладают такие предметы, как литература, язык и «женские искусства».

Лейла смотрит на меня с упреком, так как это название предмета вызвало у меня улыбку, но я тут же опять становлюсь серьезным. Может быть, под таким названием здесь преподают домашнее хозяйство?

— Таким образом, только три процента студентов, изучающих технические дисциплины, составляют девушки.

В разговор снова включается Ахмед. Он говорит о живучести отсталого образа мышления, сложившегося в результате многовекового существования феодальной структуры в стране и преодолеваемого шаг за шагом. Он говорит также о громадных трудностях, стоящих на пути передовых сил к прогрессу.

Лейла рассказывает о своей деятельности во Всеобщей федерации сирийских женщин, где она работает в свободное от школы время, помогая на курсах обучать взрослых чтению и письму. Внезапно она кивает на одного из присутствующих мужчин, который смущенно заулыбался, не понимая, почему на него вдруг все обратили внимание.

— Этот человек мой брат, — говорит Лейла. — Его уважают, он председатель крестьянского союза в своей деревне, по дочь он взял из школы в семь лет, так как договорился с родителями одного юноши, которому сейчас 14, что дети через несколько лет поженятся. И семья «жениха» потребовала, чтобы девочка не общалась больше со своими сверстниками по классу; кроме того, она должна готовиться к своей будущей деятельности по дому, где ей больше никогда не придется взять в руки книгу, кроме Корана, а для этого ее скромных познаний вполне достаточно.

Я вопросительно смотрю на Ахмеда, по он подтверждает: да, девочка бросает школу, как только ей находят мужа.

— Разве ты не заметил, что в старших классах хорошеньких девочек становится все меньше? — спрашивает он.

Но лучше бы он этого не произносил.

— Он циник, — говорит Лейла.

Однако и я получаю свою порцию, но эта реакция типична, вероятно, не только для арабов. Мужчины здесь не любят умных женщин. Женщина, у которой на Востоке хватает сил учиться, вряд ли имеет шанс выйти замуж.

Беседа принимает крутой оборот. Пытаюсь шутить: но ведь она живое доказательство противоположного — красива, умна и почти замужем! Однако комплимент не возымел нужного действия. Она сердито кривит рот и комкает носовой платок.

— Я не о себе говорю, а об арабских женщинах, которые завидуют своим европейским сестрам, потому что на них мужчины смотрят как на равноправных партнеров.

Лейла, разумеется, сказала это с достоинством, без патетики, но беда в том, что она переоценила уровень развития европейских стран и абсолютно не видит разницы в положении женщин, проистекающей из различного общественного порядка этих стран. Я вспоминаю, что в Германии в начале нашего столетия учащаяся женщина тоже была редким исключением и что в ФРГ только недавно перестали иметь хождение глупые шуточки в адрес женщин с университетским образованием, а в ГДР 50 процентов всех студентов — женщины. Хотя в ФРГ и нет неграмотных, но мнение, что женщина бросает работу, как только выходит замуж, еще очень широко распространено. В Сирии же я сам был свидетелем того, как под влиянием прогрессивных сил, с изменением социально-экономических условий меняются идеи и идеалы. Я рассказываю о молодой девушке, домашней работнице одного моего сирийского знакомого, которую я однажды видел возвращающейся домой с книгами под мышкой. Оказалось, что девушка не умеет ни читать, ни писать: родители не пускали ее в школу. Она решила, что позже, на вечерних курсах, наверстает упущенное, так как ее идеалы современной женщины разошлись в этом отношении с идеалами ее родителей, а пока девушка повсюду носила книжки с собой, желая уже сегодня походить на этот свой идеал.