О природе вещей - Тит Лукреций Кар

не подходит,

И равнодушно другим уступи это, ибо так надо».

Думаю, были б заслужены брань и упреки природы.

Ветхая старость должна уступать постоянно напору

Юности. Нужно, чтоб все возрождалось одно из другого,

И не нисходит ничто в пропасть ада и Тартар глубокий.

Силам материи нужно расти в поколеньях грядущих,

Кои в черед свой с утратою жизни пойдут за тобою.

Сущее ныне умрет, как все умерло бывшее прежде,

И непрестанно одно из другого родится вовеки.

Жизнь нам дается не в собственность, а во владенье на время.

Но оглянись ты на прошлое. Нас не касается вовсе

Та вереница веков, что прошла перед нашим рожденьем, —

Этим природа нам зеркало ставит, чтоб тут отразились

Дальние судьбы грядущих времен после нашей кончины.

Разве есть что-нибудь страшное там? Или кажется грустным

Это? Не сна ли спокойного вид восстает во всем этом?

Все, что, согласно преданью, на дне Ахеронта творится,

То, несомненно, уже в самой жизни находится нашей.

Млеет ли Тантал16 несчастный от страха под глыбой утеса,

Где-то повисшего в воздухе, как нам толкует сказанье?

Нет. Но тревожит людей в самой жизни их страх беспричинный

Перед богами, и всякая их устрашает случайность.

И в Ахеронте лежащего Тития17 птицы не мучат.

Да и притом, прокопавшись всю вечность в груди его мощной,

Птицы уже для себя ничего в ней найти не могли бы,

Как велико бы там ни было тела его протяженье

И хоть бы члены его занимали не только лишь девять

Югеров, но покрывали бы даже собою всю землю.

Кроме того, еще вечно мучений сносить он не мог бы,

Как ни могло б доставлять его тело питания вечно.

Тот из нас Титий, которого недуги страсти любовной

Будто бы коршуны жрут и терзают тревожные страхи

Или которого мучит тоска похотливых желаний.

Также стоит и Сизиф18 у нас в жизни всегда пред глазами.

Тот, кто задумал добиться в народе почета и стражи

Ликторской19, должен с печалью назад отступить, побежденный,

Так как стремление к власти есть труд безуспешный, напрасный

И сопряженный притом постоянно с тяжелой заботой.

Вот что и впрямь называется вскатывать силой на гору

Камень, который, достигнув вершины, обратно катится

И с быстротой устремляется снова на ровное поле.

Далее. Вечно питать существо ненасытное духа,

Кучу сокровищ копить, никогда не довольствуясь ими, —

Вот, полагаю, что значит цветущего возраста девы,

Льющие воду в бездонный сосуд, как толкует преданье,

И не могущие все же его совершенно наполнить20.

Это бывает, когда времен года чреда круговая

Нам беспрестанно приносит плоды и другие утехи

И вместе с тем никогда нашей жизни не может насытить.

Да, в самом деле ни Цербер, ни Фурии, ни беспросветный

Тартар, из пасти своей изрыгающий страшное пламя,

Не существуют и существовать никогда не могли бы.

Между тем в жизни боязнь наказания за злодеянья

Очень значительна. Для наказанья проступков бывают

Тюрьмы, сверженье преступников вниз со скалы, заточенье,

Розги, смола, палачи, раскаленные бляхи и пытки.

Даже без этого совесть, виновная в скверном деяньи,

В страхе последствий приемлет уколы и кары боится.

И не предвидит она, где границы таким всем невзгодам,

Где отыскать она может конец наказаньям жестоким.

Кроме того, еще совесть боится и мук после смерти.

Этим путем у безумцев становится жизнь Ахеронтом.

Далее вот еще, что ты б сказать себе мог между прочим.

Свет созерцать перестали глаза добронравного Анка,

Хоть он и лучше тебя, нечестивого, был по деяньям.

Также и множество прочих царей и властителей мира

Кончило жизнь, хоть народами славными повелевало.

Сам даже тот, кто когда-то проник чрез великое море,

Кто проложил чрез пучины своим легионам дорогу,

Кто научил проходить по соленым волнам, как по суше,

Кто на коне нападал, презирая угрозы стихии, —

Света лишился и выпустил душу из смертного тела.

Сам Сципион, молньеносец сраженья, гроза Карфагена,

Предал земле свои кости, как всякий невольник безродный.

Изобретатели разных наук и изящных творений,

Братья-певцы с Геликона, из коих Гомер лишь единый

Царским жезлом овладел, все почили, как прочие люди.

И наконец, Демокрит, когда он уже в старости поздней

Стал замечать, что слабеет в нем память и сила рассудка,

Сам добровольно понес свою голову смерти навстречу.

Умер и сам Эпикур, когда жизненный путь не был пройден;

Он, тот что гением род весь людской превзошел и затмил всех,

Как затмевает взошедшее солнце все звезды в эфире!

Будешь ли ты колебаться, досаду являть перед смертью,

Ты, что живой и глядящий на свет, уже к смерти столь близок?

Ты, что во сне свою жалкую жизнь большей частью проводишь?

Даже во бденьи хранишь ты и сны непрестанные видишь,

Свой возбужденный рассудок виденьями тщетно пугая.

И между тем как кидаешься в стороны ты, будто пьяный,

И среди волн переменчивых духа блуждаешь в потемках,

Не в состояньи ты выяснить то, что во вред тебе служит.

Если бы люди могли распознать и изведать, откуда

Тяжесть души происходит и что их гнетет постоянно;

Если б постигнуть могли те причины, которые столько

Муки приносят им, стольким трудом удручая им сердце, —

То не вели бы так жизни, как видим мы большею частью.

Ныне не знает никто, чего жаждет, но всякий хлопочет

Место менять и как будто желает сложить с себя тяжесть.

Часто иной из большого дворца своего убегает,

Так как ему тут наскучило, но возвращается снова,

Чувствуя также себя и вне дома нисколько не лучше,

Иль, иноходцев своих погоняя, стремится в поместье,

Точно торопится помощь подать он горящей постройке,

Но начинает зевать, лишь достигнув пределов поместья.

То погружается в сон, то забвения ищет он всюду,

То он торопится снова