Салка Валка - Халлдор Лакснесс

Вслед за ним шла высокая величественная женщина в исландском костюме, с шалью на плечах. Она не оборачивалась ни вправо, ни влево, никого не замечала, ни с кем не здоровалась. Казалось, сердце этой благородной, гордой женщины превратилось в камень. Они направились к пароходу. Одни приезжают в Осейри у Аксларфьорда, другие уезжают. Дождь льет, не переставая…

Несколько дней спустя установилась хорошая погода. Воздух был морозный, иней покрыл дворы, огороды.

Салка Валка поднялась на холм, остановилась перед красивой деревянной калиткой, ведущей в усадьбу Коф. Она хотела открыть ее, но оказалось, что калитка забита гвоздями. Девочка перелезла через забор. Кто-то выкопал и унес все овощи. Приходский судья приказал заколотить окна досками. Над дверным замком красовалась таинственная печать, напоминая о тех, кто ушел и никогда уж не вернется, — возможно, королевская печать. Через несколько дней дом будет продаваться с аукциона. Судя по слухам, распространившимся в поселке, приходский судья получил приказ из банка на Юге конфисковать все имущество старого Йоуна, движимое и недвижимое. Все было описано — дом, земля, обстановка, кредит в лавке — все. Прошлой зимой старик поставил свою подпись на какой-то бумаге для своего зятя. За это он поплатился всем имуществом. Такие бумаги называются векселями. Конечно, старик мог остаться на своей должности в лавке, ничем другим Йохан Богесен не мог помочь бедняге. Он сам последние годы терпит большие убытки из-за плохих уловов. Но Херборг и слышать об этом не хотела. Говорили, будто она ждет ребенка.

Новые обрученные готовились к свадьбе скорее платонически. Особых хлопот не замечалось, разве только Юкки попросил Свейна, крестьянина из Южного Оса, продать ему немного пуха для одеяла с расчетом через контору Йохана Богесена. Да еще будущий супруг предложил своей невесте купить материи для исландского костюма за его счет. Жена шорника согласилась сшить его. Но когда платье и все остальное было готово к свадьбе, над фьордом пронесся страшный ураган и разгулялась такая непогода, какой даже старики не припомнят. Проливной дождь лил без конца, море бушевало, чуть не каждый день в фьорде случалось несчастье. Буря причинила массу убытков. Пропала без вести одна из лодок Йохана Богесена со всей командой в пять человек. Почти у каждого рыбака осталась большая семья. Ветер срывал крыши с хижин и трепал их. Клочья от них летали по поселку, ударялись в окна соседних домов и, поднимаемые ураганом, летели над фьордом, пока наконец не погружались в воду.

Лишь немногие смогли подготовить свои жилища к зиме. В остальных домах дождь проникал в любую щель, на полу образовывались лужи и постели промокали До последней нитки. Дождь превратился в град, затем в снег, снег повалил в дома, на кроватях лежали сугробы. Наконец непогода утихла, потеплело, даже наступили солнечные деньки. Снег растаял.

Многие, наверное, думают, что непогода — всего лишь непогода, миновала она — и дело с концом. Но дурная погода в небольшом поселке на берегу моря вторгается в жизнь человека серьезнее, чем принято думать. Она подрывает здоровье, опрокидывает планы женитьбы, меняет всю дальнейшую судьбу человека, не говоря уже о том, что часто по ее милости не один рыбак — кормилец семьи вообще не возвращается домой, где его ждет гурьба ребятишек и жена, разбавляющая молоко своими слезами. В некоторых домах ненастье оставляет после себя сильнейшую простуду или воспаление легких, которое в здешних местах обычно переходит в бронхит или плеврит и кончается туберкулезом.

Прошлой осенью в такую непогоду в первый раз захворал мальчик в Марарбуде. Что-то неладное произошло у него с легкими. Потом привязалась золотуха: у него болело горло, припухли веки, появилась непрекращающаяся течь из ушей и глазок. Летом он отогрелся на солнышке, поправился и выглядел почти здоровым, у него поджили нос и ушки. Но при нынешней непогоде он опять расхворался, как и в прошлую зиму. Болезнь опять подобралась к легким, ребенок потерял аппетит, у него начался жар. Снова вскрылись болячки, началась течь из ушей и носа, снова дом огласился его плачем, раздирающим душу, мучительным, как крик животного, подвергающегося истязанию. Болезнь малыша стала серьезным препятствием на пути к предполагаемому браку. Было ясно: пока мальчик не поправится, он не будет большим приобретением в хозяйстве в Квиуме.

Ребенок был единственным достоянием женщины, не считая, конечно, Иисуса Христа. Сигурлина ни на шаг не отходила от мальчика ни днем, ни ночью, пока кто-нибудь не сменял ее. Обрученные решили отложить свадьбу до весны. Невесте пришлось спрятать исландский костюм в сундук старой Стейнун. Если мальчик на минутку утихал ночью, она подходила к сундуку, доставала наряд и разглаживала гладкий блестящий материал красной распухшей рукой, вознося молитву Иисусу. Сколько страстных и проникновенных молитв посылала Сигурлина своему спасителю, когда она рассматривала свое подвенечное платье или когда с тоскою вглядывалась в личико ребенка и видела его ввалившиеся щечки, всегда открытый ротик, белый от молочницы, опухшие веки, покрытые корками.

— Боже всемогущий, — молилась она. — Ты единственный друг бедных и страждущих, протяни свою благословенную руку над моим любимым мальчиком…

Йохан Богесен не видел особых поводов для веселья и гулянья в этих местах. Поэтому он предоставлял свое помещение для развлечений только в самых исключительных случаях, например для благотворительных вечеров, и люди разумные не осуждали его за это. И вот между рождеством и Новым годом Богесен разрешил союзу женщин устроить вечер. Все, кто хотел, могли взять со своего счета наличными деньгами от пятидесяти эйриров до двух крон. А люди позажиточнее даже целых пять крон. Этот вечер устраивался в пользу вдов и сирот, чьи кормильцы погибли этой осенью во время урагана. Йохан Богесен с готовностью предоставил один из своих рыбных складов. Предполагалось, что доктор прочтет лекцию о так называемых рентгеновских лучах, потом с небольшой речью выступит сам Йохан Богесен. Союз женщин, возглавляемый теперь женой шорника, собирался торговать кофе. Союз надеялся собрать до полутора сотен крон в пользу вдов и сирот. Давненько не было в этих местах такого праздника, ведь не каждый же день в Осейри гибнет сразу столько рыбаков.

Теперь Салка Валка только и думала, что о предстоящем празднестве, хотя все говорили, что детей на танцы не допустят, а ей минуло только четырнадцать лет. Салка Валка никогда прежде не интересовалась этим и не стремилась на танцульки, которые после окончания лова устраивались в какой-нибудь из хижин. Но ей сейчас даже по ночам снилось, как она кружится по залу. Ей снилось, что мальчишки наперебой приглашают ее танцевать и она парит в воздухе, легкая и сильная. Она поговорила со своими сверстницами, и все они согласились, что это очень здорово и что никто не имеет права запретить девочкам повеселиться. Перед многими из них возникла серьезная проблема — во что одеться к такому торжеству.

— Подумаешь, — сказала Салка Валка, — Мы будем танцевать друг с другом. Я вовсе не собираюсь танцевать с мальчишками. Знаете, что мы сделаем: мы переоденемся и вымажем лицо сажей.

Но из увлекательного плана с переодеванием ничего не вышло. В тот самый день, когда намечался праздник, душа Сигурлинни тихо и мирно отошла в страну праведных. Все мысли о переодевании и веселье казались теперь кощунством. Последние сутки маленький совсем ослаб, он ничего не ел и не пил, не открывал глаз, не плакал, и ни единой искры жизни не было заметно в этом несчастном, измученном тельце, обтянутом сморщенной желтой кожей с темным пушком на голове. Он был уже мертв, когда Салка Валка вернулась с работы. Девочка застала мать на кухне. Она сидела за столом, подперев руками голову, и смотрела перед собой невидящими глазами, не замечая и не слыша ничего вокруг. Сколько бессонных ночей она провела, баюкая своего маленького, сколько выстрадала вместе с ним, так горячо его любила! В ее душе открывались священные грустные просторы, когда она смотрела по ночам, как содрогалось измученное невинное тельце, которое бог вызвал из глубины ее греха. Он послал ему страдания такие же, какие претерпел его собственный сын. Даже в самые последние минуты Сигурлина молилась и надеялась. Наверное, она и сейчас еще окончательно не осознала, что его уже нет.

Такова человеческая жизнь…

Сигурлина не подняла головы, не взглянула на Салку Валку, когда та вошла в комнату. Живые кажутся такими незначительными в сравнении с теми, что ушли навсегда. Старая Стейнун стояла у плиты, скрестив на животе руки, и рассказывала Сигурлине о том, как умирали от золотухи ее дети. Она никогда прежде не говорила, что в этом самом доме она потеряла четырех детей. Все они умерли вот в этой комнате.