Бесконечная война - Джо Холдеман

Вам, ребята, нужно приготовиться к этому. Города теперь мало напоминают случайные агломерации зданий, к каким привыкли вы. Большинство больших городов были сожжены и разрушены во время голодных бунтов в 2004-м, перед тем, как ООН взяла в свои руки производство и распределение пищи. Восстанавливались они уже по новым функциональным проектам.

Париж и Лондон, например, были полностью перестроены. Так же и большинство мировых столиц. Вашингтон, впрочем, уцелел. Сейчас это просто кучка монументов и административных учреждений, подавляющее большинство живет в окружающих комплексах – Рестоне, Фредерике, Колумбии.

Потом Шири отвечал на вопросы – каждый хотел узнать, что сталось с его родным городом, – и в общем картина вырисовывалась не такая уж мрачная, куда лучше, чем мы думали.

Кто-то грубо поинтересовался, почему Шири употребляет косметику, и сержант ответил, что так теперь все делают, независимо от наклонностей. Я решил, что буду отщепенцем, и пускай моя физиономия выглядит как она есть.

Мы присоединились к уцелевшим членам экипажа «Надежда II» и на их крейсере отправились в путь к Земле. Ученые и техники тем временем занимались анализом повреждений нашей «Годовщины». Капитан в скором времени должен был давать показания о случившемся, но, насколько я знаю, судить его не собирались.

На обратном пути жилось нам довольно вольготно. За семь месяцев я прочитал тридцать книг, научился играть в го, прочел курс лекций по основам физики – весьма устаревший к тому времени, – и еще больше привязался к Мэригей.

Глава 7

Пусть меня это не слишком волновало, но на Земле мы стали своего рода знаменитостями. На посадочном поле нас лично встречал сам Генеральный секретарь – невысокий чернокожий человек по имени Якубу Ойукву, – и еще сотни тысяч, если не миллионы зрителей собрались в округе посмотреть на прибытие.

Генеральный секретарь выступил перед собравшимися с речью, потом офицеры «Надежды II» тоже что-то там такое с бумажки пробормотали, пока все мы остальные потели в тропическом зное.

Большущий чоппер доставил нас в Джексонвиль, где находился ближайший международный аэропорт. Сам город был перестроен и выглядел примерно так, как и описывал сержант Шири. Впечатляющее зрелище, должен я вам сказать.

Сначала мы увидели монолитную серую гору, этакий слегка неправильный конус серого цвета, поднимающийся навстречу из-за горизонта. Гора сидела посреди бесконечного пространства, занятого разноцветными заплатками обрабатываемых полей, к основанию ее сходились десятки шоссейных и железных дорог. Видимость была прекрасная, четко выделялись белые ниточки дорог с махонькими жучками машин, ползущих по ним, но мозг отказывался воспринять зрелище в правильном соотношении размеров. Очень уж громадный он был, этот комплекс.

Мы подлетали все ближе и ближе – слегка потряхивало в зонах восходящих потоков, – пока здание-город не превратилось в светло-серую стену, закрывавшую все поле виденья с одной стороны. Приблизившись еще больше, мы начали различать черные точечки людей. Одна точечка была на самом краю балкона, возможно, махала нам рукой.

– Ближе нам не подойти, – сказал пилот по интеркому, – иначе управление перехватит городская система и посадит нас на крышу. Аэропорт находится севернее.

И мы свернули в сторону, пронесясь сквозь тень города.

Аэропорт ничего особенного собой не представлял – таких больших, конечно, мне еще видеть не приходилось, но конструкция была обычной: центральное здание вокзала походило на ступицу гигантского колеса, от него множество монорельсовых дорог вели к расположенным в километре или около того вспомогательным терминалам, где совершалась посадка и высадка пассажиров. Но наш чоппер приземлился прямо на поле рядом с стратолайнером, идущим в Швейцарию. Мы двигались по коридору, который охрана расчистила среди восторженной толпы встречающих. Думаю, имея в запасе шесть миллиардов ничего не делающих, собрать такую толпу труда не составило.

Я боялся, что опять придется терпеливо выслушивать чьи-нибудь речи, но мы поднялись сразу на борт лайнера. Стюардессы и стюарды угощали нас сандвичами и напитками, пока поле очищали от посторонних. Просто слов нет, какой вкус у сандвича с цыпленком после двух-то лет на дерьмовой сое, а про холодное пиво и говорить нечего.

Мистер Ойукву объяснил, что мы направляемся в Женеву, в резиденцию ООН, где нас сегодня вечером будет приветствовать Генеральная Ассамблея. Будет глазеть на нас скорее, подумал я. Он сказал, что родственники большинства из нас уже находятся в Женеве.

Пока мы набирали высоту, я обратил внимание, что вода в Атлантике кажется неестественно зеленой, и решил позже спросить стюардессу. Но тут все стало ясно – мы пролетали над океанской фермой – четыре больших плота, – я не знал, на какой высоте мы находимся, и не мог оценить их размеры, – двигались цепью, оставляя за собой полосы чистой голубой воды, которые постепенно исчезали, затягивались зеленью. Еще до посадки мне удалось узнать, что плоты собирают какой-то вид тропической хлореллы, ею откармливают скот.

Женева тоже представляла собой здание-город, похожее на Джексонвиль, но поменьше размерами. Возможно, окружавшие ее настоящие горы создавали такую иллюзию. Внешние стены и крыша были покрыты снегом. Было очень красиво.

Сквозь вихри снежинок – как здорово, оказывается, под открытым небом! – мы перешли из лайнера в чоппер, он доставил нас на крышу города, потом мы опустились лифтом, проехали на движущейся дорожке, снова спустились на лифте, снова дорожка, потом уже нормальный коридор, и вот мы на Трансштрассе, 2818, комната 45 – так сказано было на адресной карточке у меня в руке. Мой палец задержался на кнопке звонка, я вдруг оробел.

Я уже свыкся с мыслью, что отца больше нет на свете – подобного рода информация была заботливо приготовлена для нас на Старгейте, – и меня куда больше волновала сейчас перспектива увидеть маму, которая стала вдруг восьмидесятичетырехлетней. Я едва не рванул в сторону, чтобы отыскать местный бар и немного приглушить чувства, но решил идти напролом и нажал кнопку.

Дверь тут же открылась. Мама постарела, конечно, но внешне почти не изменилась, только больше стало морщин и волосы были совсем седые. Мы посмотрели друг на друга и обнялись, и мне стало удивительно хорошо, что я так рад снова ее видеть.

Она взяла у меня шапку и проводила в гостиную номера, и тут я встал на пороге как вкопанный: там стоял мой отец, улыбался, но лицо серьезное, в руке – неизменная трубка. На мгновенье я послал проклятье армейским растяпам, неправильно меня информировавшим, но тут же понял, что это не мог быть мой отец, что таким я видел его еще в детстве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});