Яблоневое дерево - Кристиан Беркель

ведь тоже Шарлю?

Сала покраснела.

– Почитай Пруста, ma p’tite, и поймешь гораздо лучше. Ален – скульптор, он работает для монетного двора. Несколько лет назад я устроила его в Эрмес, чтобы видеться постоянно. И я до сих пор с ним. Два мужчины, разные, как огонь и вода.

– И кто Роберт?

– Вода.

Обе расхохотались.

– А Роберт не ревнует?

– Прежде всего, он великодушен и, возможно, совсем немного ревнив. – Лола вновь рассмеялась. – Но что за жизнь без щепотки ревности? В любви без боли не обойтись, иначе она станет на вкус привычной, как жареная картошка.

Что сейчас делает Отто? Почему она не задавалась этим вопросом прежде? Он привлекателен внешне, хотя и небольшого роста. К тому же, может рассмешить любую женщину. В его руках можно взлететь под любую музыку на любом танцполе, и в постели он ничем не хуже. Женщины сразу такое чувствуют.

– Я бы так долго не выдержала.

Лола насмешливо на нее посмотрела.

– Я тоже.

19

Первые три месяца пролетели незаметно. «Уже ноябрь», – думала Сала, очнувшись от короткого сна. Она отодвинула в сторону занавеску. За окном испарялась утренняя роса, словно лето хотело вернуться и в последний раз выманить на улицу элегантных дам в одежде новых расцветок, придуманных Лолой.

Немного позже, тем же утром седьмого ноября, когда семнадцатилетний Гершель Гриншпан пронесся мимо неторопливо гуляющего посла Иоганна фон Вельчека, взбежал по ступеням посольства Германии в Пале-Богарне и взволнованно потребовал разговора с секретарем, после чего его без дальнейших формальностей проводили прямо в кабинет к Эрнсту фом Рату, которого Гриншпан обозвал «грязным бошем» и застрелил пятью выстрелами из купленного днем ранее за 235 франков револьвера, заявив, что действует от имени двенадцати тысяч преследуемых евреев, Сала накинула на плечи подаренный Лолой шелковый платок Эрмес, нацепила на нос восхитительно экстравагантные, по ее мнению, темные очки и отправилась на восток от французского парламента, мимо резиденции посла, к Гар д’Орсе, знаменитому вокзалу, построенному в 1900 году ко Всемирной выставке. Пока она предавалась воспоминаниям, наблюдая за приходящими и уходящими поездами, Гершеля Гриншпана схватили. В кармане пальто у него была открытка от сестры, которая с ужасом сообщала о принудительной депортации из рейха нескольких тысяч польских евреев, сначала на нейтральную территорию между Германией и Польшей, а через несколько дней – в лагерь под Збоншинем, на западе от Познани. Она в панике зачеркнула сроки, в которых умоляла брата прислать им через дядю Авраама хоть немного денег.

Сала любила вокзалы. Скрежет поездов навевал воспоминания о Монте Верита, Берлине и Мадриде. Иза, Отто, Сала, Жан. Странные люди, подумала она. Прогнанные отцами, брошенная матерью, с погибшим до рождения отцом. Интересно, как выглядят ее бабушка и дедушка из Лодзи? Сала решила тем же вечером попросить у Лолы фотографии.

В музыку железной дороги вмешался вой полицейских сирен. Несовершеннолетнего Гершеля Гриншпана поместили в тюрьму для подростков Фрэн под Парижем. Следователь Теснье в тот же день предъявил ему обвинение в покушении на убийство, а два дня спустя, после смерти Рата, оно было переквалифицировано на умышленное убийство. Перед этим Гитлер отправил в Париж своего личного врача Карла Брандта и хирурга Георга Магнуса. Они полностью взяли на себя лечение и заботу о пациенте, который скончался удивительно быстро.

Вечером 10 ноября Селестина подавала в библиотеку Лоле и ее мужу Роберту ежедневный сухой мартини – по указанию Лолы она всегда делала его из 5 сантилитров лучшего лондонского сухого джина и ½ сантилитра вермута, когда вбежала раскрасневшаяся Сала.

– Мяты для мадемуазель?

Сала кивнула. Она заметила всеобщую растерянность. Опустив голову, Селестина исчезла. И только тогда Сала заметила разбросанные по полу газеты. В заголовках то и дело мелькали имя Гриншпана, Хрустальная ночь и Гитлер, а еще Геббельс, Геринг и Гиммлер.

Сала опустилась на колени рядом с тетей и начала читать. Уже 8 ноября Йозеф Геббельс отправил в Париж юриста Фридриха Гримма, который должен был представлять на суде интересы Германской империи. Вместе с французскими адвокатами Гримм подал дополнительный иск от родителей и брата фом Рата. Таким образом, предполагал комментатор, Геббельс хотел доказать, что за убийством стоит всемирный еврейский заговор, и развязать из-за покушения войну. Начались разорения и осквернения синагог и еврейских молелен, залов заседаний, магазинов, квартир и кладбищ, которые достигли своего пика в ночь погрома с 9-го на 10 ноября, хотя начались еще 7-го числа в Кургессене и Магдебурге и пронеслись по всей Германии. Сала потянулась за следующей газетой. Журналист возмущенно описывал подлость штурмовиков СА, СС, членов гестапо и гитлерюгенда, которые вышли на улицы в штатском и, изображая обычных горожан, быстро разожгли пожар народного гнева. В другой газете цитировали чиновника из министерства пропаганды: «Стрельба в немецком посольстве в Париже не только положит начало новому немецкому отношению к еврейскому вопросу, но также, хочется надеяться, станет сигналом для тех иностранцев, которые до этого момента не признавали, что взаимопониманию народов препятствует лишь международный еврей». В нескольких местах было написано: «Сотни евреев были убиты или вынуждены совершить суицид». Буквы расплывались у Салы в глазах. Она понимала, что должна плакать, но ничего не чувствовала. И сидела, тупо уставившись на узор ковра в стиле ар-деко. Чуть позднее они сели за стол. На ужин подавали морской язык.

– Браво, Селестина, на вкус, как море, – сказал Роберт. – Восхитительный вкус, – буднично добавил он. Его голос одиноко затих в элегантной столовой, а потом слышался лишь стук приборов о тарелки. Сала не съела ни кусочка. После еды она молча отправилась спать.

Сала лежала без сна. Как долго она пялилась в потолок? Она не знала. В левой руке она сжимала письмо от Отто. Он писал из Берлина – рассказывал о последних событиях и говорил, как скучает. О чем она думала, читая его строки? Неважно, что могло из этого выйти: оно исчезло, будто никогда не было. Она периодически размышляла о возвращении. Но теперь все. С утра начнется ее новая жизнь здесь, в Париже. Она потеряла родину за одну ночь.

20

Сала изучала в Сорбонне французский и испанский. Она овладела обоими языками и стала говорить без акцента, и вскоре в ней невозможно стало распознать как немку, так и еврейку. Париж стал ее новым отечеством. Она ходила с Лолой во Франсез, Театр Мольера, как называли здесь Комеди Франсез. Она посещала выставки и концерты, периодически помогала в магазине, познакомилась с богемными друзьями Лолы – Колетт,