Анжелика. Тулузская свадьба - Анна Голон

Анжелика видела, что имена этих двух ученых почти незнакомы прелату, который, между тем, считался эрудитом. Она беспокоилась, как бы дискуссия не приобрела более резкий тон и Жоффрей не стал бы провоцировать собеседника.

«Какая необходимость у мужчин спорить о вещах, не стоящих булавочной головки?» Но больше всего она боялась, что ловкие отступления архиепископа преследуют только одну цель — заманить Жоффрея де Пейрака в ловушку.

На этот раз архиепископ не смог скрыть свои чувства. На его бледных гладковыбритых щеках выступила краска, он прикрыл глаза, и на лице появилось выражение коварного превосходства, которое испугало молодую женщину.

— Господин де Пейрак, вы говорите о власти. Власти над людьми и над вещами. Задумывались ли вы когда-нибудь, что ваши успехи могут показаться многим подозрительными и особенно привлечь пристальное внимание церкви? Ваше богатство, растущее изо дня в день, ваши научные работы, которые привлекают к вам ученых, состарившихся над книгами. В прошлом году я беседовал с одним из них — немецким математиком, — он читал некоторые ваши работы. Ученый в недоумении, как вам удалось разрешить, словно играючи, проблемы, над которыми напрасно бились великие умы нашего времени. Вы говорите на двенадцати языках…

— Пико делла Мирандола[70], живший более чем полтораста лет назад, говорил на восемнадцати языках.

— Ваши таланты многочисленны, вы великолепно рифмуете, вы достигли совершенства, — простите меня, мадам, — в искусстве обольщения женщин…

— А это?

Анжелика с болью в сердце догадалась, что Жоффрей де Пейрак показал на изуродованную щеку.

Смущение епископа переросло в раздражение:

— О! Я не знаю, как вы это устраиваете, но заставляете забыть об этом. У вас много талантов, поверьте мне.

— Ваши обвинения удивили и потрясли меня, — медленно проговорил граф. — Я до сих пор не знал, что настолько привлекателен. Мне наоборот казалось, что я представляю собой ужасное зрелище.

Он наклонился, и его глаза заблестели, как если бы он только что нашел повод для хорошей шутки.

— А знаете ли вы, монсеньор, что я в некотором роде мученик-гугенот?

— Вы гугенот? — воскликнул прелат.

— Я сказал: в некотором роде. Вот моя история. После моего рождения мать перепоручила меня кормилице, которую она выбирала не по религиозным соображениям, а по пышности груди. Кормилица была гугеноткой. Она увезла меня в свою деревню в Севеннах, над которой возвышался замок мелкого сеньора-протестанта. Неподалеку, как и полагается, был другой сеньор и католическая деревня. Не знаю, с чего все началось. Мне было три года, когда католики и гугеноты схватились между собой. Моя кормилица и другие женщины из деревни нашли убежище в замке дворянина-гугенота. Но к полуночи католики взяли замок приступом. Убивали всех без разбора, а потом подожгли замок. А меня, после того как исполосовали саблей лицо, выбросили в окно, и я упал со второго этажа во двор, покрытый снегом. Снег смягчил падение и спас от горящих вокруг веток. Утром один из тех католиков, кто вернулся поживиться, признал во мне сына тулузского сеньора; он подобрал меня и положил в заплечную корзину вместе с моей молочной сестрой Марго — единственной уцелевшей во время резни. Он попадал несколько раз в снежные бури, прежде чем вышел на равнину. Когда он достиг Тулузы, я еще был жив. Моя мать вынесла меня на солнечную террасу, раздела и запретила врачам приближаться ко мне — она сказала, что они залечили бы меня до смерти. Только к двенадцати годам я начал ходить. А в шестнадцать я сел на корабль. Вот откуда у меня была возможность учиться: сначала благодаря моей болезни и неподвижности, затем благодаря путешествиям. Здесь нет ничего подозрительного.

После некоторого молчания архиепископ задумчиво произнес:

— Ваш рассказ многое объясняет. Меня больше не удивляет ваша симпатия к протестантам.

— Я не испытываю симпатии к протестантам.

— Хорошо, скажем иначе: ваша антипатия к католикам.

— Я не испытываю антипатии к католикам. Я, сударь, человек прошлого и плохо уживаюсь с нашим нетерпимым временем. Мне бы родиться на век или два раньше, в эпоху Возрождения, даже звучит приятнее, чем Реформация. Родиться в то время, когда французские бароны открывали для себя Италию, а за ней блистательную Античность: Рим, Грецию, Египет, библейские земли…

Архиепископ сделал почти незаметное движение, которое, однако, не ускользнуло от Анжелики.

«Он все-таки заманил Жоффрея, куда ему хотелось», — подумала она.

— Давайте поговорим о библейских землях, — мягко сказал архиепископ. — Не говорится ли в Библии, что именно царь Соломон был первым магом; он отправлял свои корабли в Офир[71], где, скрытый от посторонних глаз, превращал простые металлы в драгоценные. История сообщает, что его корабли возвращались нагруженные золотом.

— История также говорит, что, вернувшись домой, Соломон удвоил налоги, а это доказывает, что он привез немного золота и точно не знал, когда сможет пополнить запасы. Если бы он владел секретом превращения металла в золото, то не поднимал бы налоги и не утруждал бы себя снаряжением кораблей в Офир.

— Он был мудрым человеком и, возможно, не хотел, чтобы его тайнами злоупотребляли в государственных делах.

— А я скажу, что Соломон не мог узнать, как превратить металлы в золото, потому что это невозможно. Алхимия — ложная наука, глупая мистификация Средневековья, которая скоро станет полной нелепицей, так как никто никогда не сможет совершить превращение.

— А я вам заявляю, — бледнея, воскликнул архиепископ, — что собственными глазами видел, как Беше погрузил оловянную ложку в приготовленный им состав, и ложка стала золотой.

— Ложка не стала золотой, а покрылась золотом. Если бы этот славный малый потрудился соскоблить верхний золотой слой, то непременно обнаружил бы под ним олово.

— Это правда, но Беше утверждает, что это начало превращения, первая стадия самого явления.

Повисло молчание. Рука Жоффрея скользнула по подлокотнику кресла Анжелики и коснулась запястья молодой женщины.

Граф де Пейрак спросил безразлично:

— Если вы убеждены, что ваш монах нашел магическую формулу, то о чем, собственно, вы пришли просить меня?

Архиепископ смотрел прямо.

— Беше убежден, что вы знаете высшую тайну, позволяющую завершить превращение.

Граф расхохотался.

— Никогда не слышал более нелепого утверждения. Чтобы я занимался подобными глупостями? Несчастный Беше, я охотно оставляю ему все волнения и надежды этой фальшивой науки, которой он занимается и…