Кто приготовил испытания России? Мнение русской интеллигенции - Павел Николаевич Милюков

тираны были прежними демагогами и приобрели доверие народа нападками на дворянство».

Как видим, и «царь», и «тиран» преследуют цель сохранения социального мира при классовой борьбе. Но «царь» сохраняет этот мир в интересах дворянства, делая народу необходимые уступки, а «тиран» (конечно, «благоразумный») сохраняет мир в интересах народа, делая неизбежные уступки высшим сословиям.

Царь старинного вида, легитимный («законный») монарх, союзник знати, очевидно, совсем не у места после революции, в которой народ одержал победу. Но, быть может, возможен демократический глава, «тиран» или, по-современному, Бонапарт, «император» послереволюционной Франции или «цезарь» послереспубликанского Рима?

Этот путь бонапартизма, быть может, и открывал бы нашим монархистам кое-какие перспективы. Но беда в том, что такой исход вовсе не соответствует их личным и классовым интересам. Легитимная монархия нужна этим людям, как было нужно эмигрантам Французской революции царствование Людовика XVIII. Иначе откуда они получат свои миллиарды за потерянные земли? Вот почему наши монархисты вовсе не стремятся получить Наполеона и были бы довольны Людовиком XVIII.

Но ведь Людовик XVIII вернулся в Париж не путем народного плебисцита, а под защитой иностранных штыков. Это – т. е. иностранная интервенция – и было естественным путем русской монархической реставрации. Поэтому монархисты так и держались за интервенцию до последней возможности. Но теперь, после всех испытанных неудач, после того, как расцветавшие с каждой весной надежды на наступление окончательно поблекли, после того, как дальнейшее содержание организованной военной силы оказалось невозможным ни морально, ни материально, – теперь вожди монархизма стали пробовать уже сами ставить монархическое движение на новые рельсы. Ничего не уступая по существу, они пробовали и пробуют загримироваться под демократию – и даже приняли систему Советов, как «истинно русское» учреждение.

Они выдвинули смутную идею «демократического царя» и принялись искать путей ко всем возможным союзникам внутри России – к крестьянству, так же как и к армии.

Конечно, армия может сыграть активную роль. Это уже упомянутый раньше случай «бонапартизма». Но для «бонапартизма» необходим, прежде всего, Бонапарт: необходима наличность признанного вождя армии.

Созрела ли русская демократия?

Мы можем теперь сделать общий вывод из всего сказанного. Легитимная монархия невозможна без старого дворянства и осуждена историей. Бонапартизм не подготовлен действительным ходом событий. Парламентарная монархия для России есть слишком теоретическое и отвлеченное решение, не подготовленное достаточно нашим прошлым. Для нее нет ни соответствующего социального строя, ни политических преданий, ни надлежащего опыта у населения, ни, наконец, подходящего кандидата. Напротив, республика есть факт настоящего, понятный населению и дорогой ему, как вернейший способ охраны приобретенного.

Но остается еще вопрос, притом коренной. Готова ли русская демократия к правильной деловой работе каких бы то ни было демократических учреждений? Для сторонников возвращения к прошлому, так же как для защитников сохранения настоящего, «дикость» русского крестьянства есть последнее убежище. К нему они прибегают, чтобы только не отказываться от привычек мысли, созданных этой самой «дикостью».

Ответ на это не труден. Демократические учреждения сами воспитывают массы. Никакая демократия не осуществилась бы, если бы мы стали ждать, пока вся народная толща дорастет до полной политической сознательности. С другой стороны, надо признать, что русская народная масса не в такой уже степени не готова.

Уровень просвещения, правда, сильно упал. Но грамотность, которая давалась низшей школой, не есть единственный фактор гражданского правосознания. Сознательность масс в условиях гражданской войны развилась фактически до небывалых прежде размеров. Обилие печатной бумаги, брошенной туда, участие в выборах и даже борьба за своих излюбленных людей, – все это политически воспитывает массы. Самая необходимость быстро и активно приспособиться к изменившейся обстановке, должна была создать в массах необычную степень сознательного отношения к совершающемуся вокруг.

Этот рост сознательности обыкновенно сопровождает периоды массовых движений и национальных катастроф. Суровая школа жизни, коснувшаяся каждого и наглядно показавшая каждому его связь с целым, сделала больше, чем могла сделать народная школа и практика представительных учреждений в течение многих десятилетий.

Когда мы теперь говорим, что народ сам решит свою политическую судьбу, – это не голая фраза, а признание факта, созданного двенадцатью годами непосредственного участия масс в народной революции.

«Непредрешенчество»

Однако на это будущее решение самого вопроса ссылаются и люди, воздерживающиеся по тем или другим причинам от выражения своего мнения о желательной форме правления в России. Такое воздержание естественно в армии, воздержание армии от участия в решении народа совершенно правильно. Армия как таковая вообще не должна вмешиваться в политику. Это есть проявление уважения армии к будущей воле народа.

Но совсем другое дело, когда к такому же воздержанию призываются не вооруженные группы, могущие применить силу при решении вопроса, а политические партии и органы политической печати, которых профессиональная обязанность в том и состоит, чтобы готовить свободное и сознательное выражение воли народа. Можно доказывать, что наличные политические партии не годятся для этой цели. Но нельзя говорить, что партии и партийные программы вообще не нужны для свободной политической жизни. Это значило бы не понимать азбуки политического демократизма.

Дело, впрочем, тут не в непонимании. Умолчание о форме правления, так называемое «непредрешенчество», есть тоже вид политики, обыкновенно прикрывающей готовое антидемократическое решение, в котором неудобно сознаться публично.

Если угодно, такая конфузливая политика умолчания есть тоже косвенное признание, что вернуть Россию к монархии можно только путем молчаливого заговора – не с народом, а против народа.

Раскрыть этот заговор молчания есть тоже услуга народу. Эту услугу уже оказали отчасти республиканско-демократические группы – тем, что своим открытым выступлением за республику вынудили и врагов республики высказаться и поднять свое забрало. При этом и обнаружилась двусмысленность и лицемерие промежуточной позиции, не решающейся стать ни под то, ни под другое знамя и прикрывающейся принципом, что необходимо предоставить решение народу. Ясность в этом коренном вопросе русского будущего и нужна именно для того, чтобы народ знал, кто чего хочет и кто куда ведет, – и мог бы сделать свой выбор вполне сознательно.

Будьте демократами-республиканцами!

Если не будет налицо силы или обмана, выбор этот склонится, всего вероятнее, в пользу демократической республики. Но для этого нужно, чтобы были налицо – демократы-республиканцы. В России нельзя громко говорить о формах правления, а громадному большинству населения, весьма вероятно, просто некогда о них и думать. Это большинство – фактические республиканцы.

Эмиграция находится в лучшем положении. Издали республиканцам-эмигрантам лучше видны общие контуры процессов, ускользающие от местного наблюдателя в гуще жизни. Нам яснее и возможности перемен, и те опасности, которые могут грозить массам, если эти перемены произойдут без их сознательного участия. При таком положении демократическая эмиграция должна помочь народу определенностью и ясностью политического прогноза, не преследующего никаких задних мыслей