Чувство вины - Александр Снегирёв

– Не могу выбросить. Посмотрим, что через месяц будет, – Серега погладил банки. – Мне иногда кажется, что из этой плесени кто-то родится.

По своим следам вернулись к еде и напиткам. Так, ступая след в след, ходят по снегу и грязи разведчики. Серега из-за своего немного маньяческого взгляда и вправду походил на еврейского диверсанта, отправившегося по русскому снегу в арабский тыл.

– Думаю, они из-за тесноты расстались. Однушка, двое детей, ссоры. Мать просто взяла и уехала в деревню. А эта, его последняя, была против того, чтобы мы общались. Боялась, мы на квартиру претендовать будем. Только недавно стали видеться. Он не сразу мне позвонил, когда диагноз узнал. Неудобно, говорил, было, вроде как я ему понадобился только, когда приперло… Знаешь, что он мне сказал перед тем, как… это?

Брат запрокинул голову, приоткрыв рот и закрыв глаза. Типа умер.

– Он сказал: «Будь здоров».

Мы выпили. И погрузились в думы. Особенно Серега, у него к раздумьям склонность. От умственной натуги глаза его взбухли, морда зажглась бурым.

– А что там, кстати, с квартирой?

– Все этой своей оставил. Я у нее попросил что-нибудь на память, угадай, что она мне отдала?

Серега подошел к шкафу, порылся, вытащил куклу Буратино с тряпичным туловищем, тонкими ручками-ножками-шарнирами из гладкого дерева и круглой головой. Без носа.

– Узнаешь?

Для меня встреча с безносым Буратино стала вроде очной ставки палача с жертвой. Это была любимая игрушка Сереги. Когда я начал ползать, отец решил, что длинный острый нос Буратино опасен для меня, и отрезал его. Положил голову Баратино на колено и спилил ему нос.

Серега протягивал мне Буратино. Деревянные ручки, ножки и изуродованная голова свисали.

– Зачем он это сделал? – спросил Серега.

Так на агитплакатах обезумевшие матери спрашивают фашиста, зачем он заколол штыком их дитя.

– Серега…

– Ты не виноват.

Брат всучил мне куклу, обхватил свою голову руками и начал тосковать.

– Он говорил, я не его сын. Не похож на него.

– Он шутил, – успокаиваю брата. – Ты вылитый отец. Нос, очки, лысина. Просто он не мог признать, что сам выглядит так же.

– Надо уезжать. Не могу я больше здесь, – сказал Серега, вскочил неожиданно и к вешалке.

Есть у него пунктик – в даль рвется. В пустошь какую-то. Или пустынь. В леса. По святым местам. Подальше. Смысла жизни искать. У него это всегда было, но как жена ушла – обострилось. Однажды он аж до вокзала добрался, где я его и подобрал. Проку никакого, только мать волнуется.

Над вешалкой, как специально, картинка висит, забыл, какого художника. Французы, в обрывках мундиров, замотанные в какие-то тряпки, еле передвигая ноги, идут сквозь русскую метель.

Я дверь своим телом перекрыл.

– Серег, а давай фотографии посмотрим!

Серега забился в уголок, подвывает. В пустошь свою тянется. А я потом за ним бегай. И куда ему, времена не те, не принято босиком с посохом по Святой Руси странствовать. К странникам нынче без всякого респекта относятся: или гопники отпиздят, или менты бутылкой из-под игристого оттрахают. Да и простудится он в такой-то мороз.

– Какие фотографии! Жизнь проходит, а ты со своими фотографиями!

– Наши детские фотографии. Я отсканировал и в фейсбуке выложил. Пойдем покажу.

Деревянного калеку я сунул под диван. Усадил Серегу. Включили экран. Вот и фотографии. Замотанный по-зимнему Серега с родителями на прогулке, я делаю первые шаги. Больше нет фотографий. Серега вообще фотографироваться безразличен, а я раньше имел к собственным изображениям большой интерес, но в последнее время как-то поубавилось.

– А ты что-то давно ничего не размещаешь, – решил разговором его развлечь.

– Чего размещать-то? – буркнул Серега.

– Давай к тебе на страничку зайдем, разместим что-нибудь!

Зашли к нему на страничку.

– Сколько у тебя сообщений непрочитанных!

Он открыл первое сообщение. Одноклассник. Второе – реклама. И целых три от миленькой блондинки. «Вы мне понравились… Вы выделяетесь среди других… Вы такой необычный, интересный человек…»

– Если девчонка пишет, что ты интересный человек, надо звать ее в гости. Кто такая?

– На свадьбе у коллеги познакомились.

Не думал, что он по свадьбам шастает.

Посмотрели ее альбом. Пляж, дача, кругленькая попка, высокий лоб, загорелые острые локти, десятилетний сын. Время, когда начинаешь крутить с матерями-одиночками, наступает незаметно.

– Пиши ей ответ!

– Сейчас нет настроения.

Жена с год как отчалила, а у него настроения нет! Серега целыми днями на работе, а остальное время тоскует. Думаю, он влюблен. В девушку, которой в природе нет. Ощутимые девушки, которые вот они, его угнетают.

Серега настукал начало: «Вы мне тоже понравились»…

– Сдурел?! Пиши: «Ты»… «Ты», а не «вы», ломай барьеры одним ударом! «Ты мне тоже очень понравилась, думаю о тебе, встретиться очень хочу, но свалился с простудой, пью кипяток, нет сил выйти в магазин, купить мед».

Написал. Слово «очень», правда, убрал, вышло, что она ему просто понравилась, а не очень. И насчет меда спорил. У него аллергия на мед. Но на меде я настоял. Мед сам по себе настроит блондинку на правильный лад. Проконтролировав отправку письма, я потирал ладони от удовольствия: не успеет он завтра проснуться, как блондинка напишет, что везет свою круглую попочку прямо к нему. А завтра как раз выходной. Притворится больным. В случае чего скажет, полегчало типа от одной мысли, что вот она к нему приедет. Я радовался его грядущему успеху, как своему. Нежеланные дети знают, как надо извернуться, чтобы стать желанными.

– Это что?!

Восклицание мое касалось его семейного статуса, указанного на страничке.

– Женат?! Вы же год вместе не живете! Удивляюсь, что тебе вообще кто-то пишет. Это надо Марией Магдалиной быть, чтобы с женатым связываться! Меняй сейчас же!

– Неудобно. Таня узнает.

– У нее же другой! Меняй!

Для романтики я предложил «вдовца», но Серега отказался. Долго выбирали между «без пары», «в поиске» и «свободные отношения». «Без пары» отдает безнадегой, «в поиске» звучит болезненно. Удачливый джентльмен не может быть в поиске. Он же не какая-нибудь Холли Голайтли, прилепившая на свой почтовый ящик «путешествует». Остановились на последнем варианте.

– Ну ты и еврей, – хлопнул меня по спине новоявленный и сразу осмелевший любитель свободных отношений, отдавая должное моей ловкости в амурных делах. – А чего это у тебя снежинка шестиконечная?

Я свернул голову так, чтобы видеть рукав свитера. На рукаве снежинка вышита. И вправду, шесть концов. Снежная звезда Давида. А я и не замечал. Ай да Серега, кровинушка материнская, не проведешь.

Братан повеселел. Даже спросил, не окунался ли я уже. Он, видите ли, вчера окунулся в ближайшем водоеме…

Возвращался домой на последней маршрутке. От остановки шел мимо озера. Почему бы в самом деле не окунуться? Так и помру неокунувшимся.

Мать уже спала. Разделся, только угги и пуховик оставил. И топор взял – наверняка прорубь прихватило.

Подбежал к проруби, скинул пуховик, угги и прыгаю, пытаюсь окунуться. Мороз такой, что даже небо опустело – звезд не видно, попрятались все. Подтаявшая днем тропка застыла отпечатками сапог. Трафаретные ледяные следы больно бьют по ступням. От ног отходит широкий черный крест отороченной снегом проруби. Фонарь светит в затылок, и, обладай я незаурядной фантазией, предположил бы, что крест – это тень, которую я отбрасываю.

Ну я и давай рубить. Лед оказался крепкий. Звон, осколки, густо-белые трещины по свинцовой глади пошли.

– Тебе жалко, что ли? – заискивающе улыбался я то ли льду, то ли воде подо льдом, то ли богу. – Петрович окунулся, все окунулись, даже Серега окунулся, а мне что, нельзя? Я ничего не испорчу, я из любопытства!

Ноги окоченели, со спины будто кожу содрали. Если увидит кто, не догадается, какого полу перед ним православный, так все съежилось. Как человек, оказавшийся в нелепом положении, я огляделся, желая показать возможным наблюдателям, что мне и самому смешно. Окна домов, выходящие на озеро, были темны, но ведь мой стук мог разбудить кого-нибудь, и сейчас один из моих соседей вполне может смотреть в окно и потешаться. «Видать, грехи не пускают. Все добрые люди вчера окунулись, а Израиль, вон, только сейчас опомнился! Все, поздно, вчера будьте любезны, а сегодня шиш с маслом!»

Тут окошко еврейского особнячка, бац, и зажглось. Торшерчик у них там такой уютненький. А вот и силуэт. Мужской. Значит, один из этих евреев смотрит, как я голый с топором скачу вокруг прорубленного во льду, замерзшего креста. Наверняка злорадствует. Сами-то наверняка не купались в святую ночь. А вот если бы прорубь в форме звезды Давида была, тогда бы искупались? Полезли бы эти чернявые носатые очкарики… да, носатые, носатые, носатые!!! Я не виноват, что Буратино нос отрезали! Я не просил! И что брат у меня носатый очкарик я тоже не виноват! И я носатый! И фамилия моя Израиль, а не Подковкин! Не знаю, кого больше люблю, маму или папу! Я не виноват, что евреи распяли Христа и устроили революцию в России! Не виноват, что евреи отняли у дедушки Петровича мельницу, убили тысячи русских! А может, даже миллиарды! Не виноват, что после перестройки евреи все украли! Не виноват, что еврейские танки что-то постоянно обстреливают, еврейские мудрецы жрут детей, еврейские соседи отравляют лес ядерными отходами! Что я теперь про нос не смогу думать, не испытывая вины!