История одиночества - Дэвид Винсент

в FLW, это было задачей отца – читать матери, «пока она гладила»[391].

Вне дома

Уединенный отдых у себя дома в большинстве своих форм был роскошью, обусловленной вкусом. Наличие свободных денег, времени и места в доме было необходимым условием для возможности ухода от компании. На дне общества выбор оставался минимальным. В 1883 году журналист Джордж Симс совершил «путешествие с пером и карандашом в регион, расположенный прямо у нас за дверью, – на мрачный континент, что в нескольких минутах ходьбы от Главного почтамта»[392]. Трущобная жизнь, которую он там увидел, не давала возможности ни для одного из тех занятий, описания которых заполняли страницы компендиумов Битон и Касселя. Так, он посетил жилище, где «женщина с мужем и шестью детьми живут, едят и спят в одной комнате, и за это они платят три шиллинга в неделю»[393]. Постоянный труд по содержанию семьи и физическая невозможность избежать ее присутствия в переполненном помещении исключали всякую перспективу насладиться моментом физического или же сосредоточенного уединения. Не было ни пустых комнат, ни свободных минут, ни лишних денег на покупку периодических изданий и различных аксессуаров, ставших теперь доступными для расплодившихся домашних развлечений.

Все, что оставалось симсовым обитателям трущоб, – это всеобщая привилегия, о которой шла речь в предыдущей главе: открыть дверь и покинуть пределы дома. В своем самом простом и обычном проявлении это было бесплатное удовольствие, более доступное для одиноких женщин из рабочего класса, нежели для тех, кто занимал более высокие ступени на социальной лестнице. В течение XIX века досуг вне дома открывал новые возможности для физического отстранения и мысленного абстрагирования. Наиболее распространенная его форма являла собой как расширение дома, так и выход из его ограниченного пространства. Сад, в отличие от загородного поместья, все чаще рассматривался не только как дополнение к интерьеру жилого помещения, но и как определяющий элемент домашнего быта[394]. Дом включал в себя участок земли, отделенный от другого участка физической границей в виде живой изгороди или забора, которая была так же важна для частной жизни семьи, как и стены дома. Члены семейной ячейки имели беспрепятственный доступ к внутренней и внешней частям их частного владения.

Садоводство – сложный пример неравномерного распространения тихих развлечений и возможностей частного и общего досуга. Лавина садоводческих изданий в этот период позволила вновь уделить внимание как функции, так и практике выращивания цветов и овощей. В самых широких трактовках эта деятельность возводилась в ранг универсального убежища от давления современной жизни. Томас Хогг, автор серии справочников по видам растений, писал о более общей цели избранного им вида деятельности:

Цветочный сад – это место, где неугомонные и бурлящие страсти, которые тревожат и волнуют грудь человека в часы оживленной и напряженной гонки жизни, утихают и уступают место более легким и приятным чувствам души: все здесь рассчитано так, чтобы внушать покой и радость. … Для человека, отдыхающего в уединении, садоводство – занятие одновременно умственное и приятное; оно сочетает в себе utile dulci [полезное с приятным] и дает здоровье и отдых как телу, так и разуму; лопата, мотыга и грабли не позорны даже в руках джентльмена, когда применяются для столь благотворных целей. Немощным и болезненным, равно как и страдающим от душевных болей и мучений это приносит утешение и облегчение, что порой ослабляет боль и придает мукам слабую улыбку радости. Особенно женщины, как молодые, так и старые, получают наивысшее удовольствие от цветочного сада, и чем тоньше их вкус, тем изысканнее это удовольствие. ‹…› Сад также является личным святилищем благочестивого человека и местом его размышлений: цветок для него – одновременно текст и проповедь[395].

Домашний сад наследовал монашеской традиции первых отцов церкви[396]. Он был местом духовного размышления и обновления. Физический труд среди Божьей щедрости служил формой безмолвной молитвы. Разнообразная работа в согласии с садоводческим календарем поглощала ум и упражняла тело. Растения занимали место людей. Уход от компании делал возможным благополучное возвращение в общество, стоило лишь отмыть от земли руки.

Одиночество садовода было в одно и то же время фундаментальным и условным. Два человека не могли вскопать один и тот же клочок земли, но, орудуя лопатой, человек принимал участие в ряде социальных взаимодействий. Как мы уже видели, литература по садоводству давала возможность одинокому приверженцу этого занятия взаимодействовать с широким сообществом энтузиастов и специалистов. На практике существовали различия в зависимости от пола. Книги для женщин-садоводов издавались по меньшей мере с начала XVII века, и по мере того, как в XIX веке рынок становился более специализированным, они обретали собственную литературу, такую как «Указания по садоводству для дам» (1840), составленные миссис Лаудон[397]. Согласно книге под названием «Каждая леди – сама себе садовник», «цветоводство стало главным увлечением среди британских леди»[398]. Было неуместно, однако, чтобы уважаемые женщины выращивали овощи, да и, по словам влиятельного мужа миссис Лаудон, было пока еще «очень мало леди, способных разбить цветочный сад» – в противоположность тому, чтобы за ним ухаживать[399]. Разделение труда было более четким среди садоводов из рабочего класса, которых можно было встретить как за городом, так и в растущих городских центрах. В то время как женщины могли выращивать цветы прямо в доме, их мужчины, внутри жилища делившие с ними лишь немногие обязанности, отвечали в основном за работу на открытом воздухе и вносили практический вклад в домашнее хозяйство, поставляя продукты для стола.

Существовало два основных различия по классам. Трудовая беднота была более уязвима, чем высшие классы, перед лицом интенсификации городской жизни в XIX веке. Те, кто не мог позволить себе переехать в расширяющиеся пригороды, страдали от ленточной застройки, в лучшем случае предусматривавшей небольшие мощеные дворики, и от связанного с этим загрязнения воздуха. «В затхлых дворах и переулках», как гласило руководство по городским садам,

желтушники, левкои и мускусные растения покупаются каждую весну и расцветают в разбитых чайниках, кастрюлях, цветочных горшках – навеки проклятых зеленой или коричневой краской – или в гнилых коробках, наполненных тем, что называется плесенью, но выглядит как пыль от сгинувшей мумии. Спустя четыре дня после посадки они становятся черными, а еще через три дня умирают от полного удушья, и до последнего мгновения жаждут света и воздуха[400].

Для садоводов из рабочего класса, которые не могли позволить себе жилье классом повыше, единственной альтернативой была аренда земельного участка на окраине городского центра. Один яркий пример: в середине века вокруг центра Ноттингема насчитывалось более