Соки земли - Кнут Гамсун

Исаак с волнением ожидал, что будет. Озноб его не прекращался, от призрака исходил холод, мороз, должно быть, это дьявол. Тут Исаак попал, так сказать, на знакомую почву, возможно, что это и действительно дьявол, но что же ему здесь надо? И за что именно он вцепился в Исаака? Ведь он сидел и мысленно распахивал землю – не это же рассердило черта? Никакого иного греха Исаак за собой не знал, просто он шел из леса домой, он, усталый и голодный рабочий человек шел в Селланро, ничего плохого на уме у него не было…

Он сделал еще шаг вперед, но небольшой, и сейчас же попятился обратно.

Видение не исчезало, Исаак нахмурился, словно хотел сказать: тут что-то не то. Дьявол так дьявол, но высшей власти у него нет. Лютер чуть не убил его один раз, да и многие прогоняли его крестным знамением и именем Иисуса. Не то, чтобы Исаак бросал вызов опасности и издевался над ней, но он раздумал умереть и обрести блаженство, как уже было решил перед тем, и вот он сделал два шага по направлению к призраку, перекрестился и крикнул:

– Именем Господа Иисуса!

– Гм? Услыхав свой крик, он сразу очнулся и увидел Селланро вдалеке на откосе. Осины перестали шелестеть. Оба глаза исчезли из воздуха.

Он не мешкал на пути домой и не шутил с опасностью. Но стоя уже на пороге избы, громко в облегченно крякнул и вошел в горницу, полный сознания собственного величия, как настоящий мужчина, даже как человек, повидавший всякое.

Ингер вздрогнула и спросила, почему он так страшно бледен.

Он не стал таиться, что встретил дьявола.

– Где? – спросила она.

– Вон там. Напротив нас.

Ингер не выразила никакого неудовольствия. Она, правда, не похвалила его, но в выражении лица ее не было ничего похожего на сердитое слово или пинок ногой. Наоборот, за последние дни настроение у Ингер стало несколько светлее, и сама она сделалась ласковее, хоть и неизвестно, отчего; сейчас она только спросила:

– Это был сам дьявол?

Исаак кивнул головой и сказал, что насколько он может судить, – да, сам.

– Как же ты с ним разделался?

– Я пошел на него во имя Иисуса, – ответил Исаак. Ингер удивленно покачала головой, и прошло порядочно времени прежде, чем она собралась подать ужин.

– Во всяком случае, один ты больше не пойдешь в лес! – сказала она.

Она встревожилась за него, это его обрадовало. Исаак притворился, будто нисколько не испугался, и никаких провожатых в лесу ему не нужно, но это он только притворялся, чтобы не перепугать без надобности Ингер своим жутким приключением. Он ведь сам мужчина и глава, защитник их всех.

Ингер видела его насквозь и сказала:

– Ну да, да, ты не хочешь пугать меня, но вперед ты будешь брать с собой Сиверта.

Исаак только хмыкнул.

– Ты можешь захворать или ослабеть в лесу, да, по-моему, ты и так не совсем здоров в последнее время.

Исаак опять хмыкнул.

Нездоров? Устал, измотался – это да. Но болен? Пусть Ингер не смешит его, он и был и есть здоров. Ест, спит, работает, у него прямо несокрушимое, страшное здоровье, Однажды на него обрушилось дерево и сорвало ему ухо, это не особенно его огорчило, он поднял ухо, прижал его к месту шапкой на несколько дней и ночей, оно и приросло. Когда у него бывало неладно внутри – он пил отвар из липового цвета на горячем молоке и потел, еще принимал лакрицу, которую покупал у торговца, и испытанное средство, лекарство древних – терьяк. Если случалось сильно порезать руку, он давал сойти крови присыпал рану солью, и она в несколько дней заживала. Доктора в Селланро никогда не приглашали.

Нет, Исаак не был болен. А происшествие с дьяволом может случиться и с самым здоровым человеком. Исаак не испытывал никаких сомнений по этому поводу. По мере того, как подвигалась зима, и время близилось к весне, он, мужчина и верховный глава, начинал чувствовать себя почти героем: «Я знаю толк в этих вещах, держитесь только меня, при нужде я могу даже и пригрозить!»

А, в общем, дни стали теперь длиннее и светлее, прошла Пасха, бревна уже лежали во дворе, все сияло, люди вздохнули свободно после пережитой зимы.

Ингер опять первая потянулась к солнышку, она уж давно находилась в хорошем настроении духа. Отчего это происходило? Ха, причина была серьезная: она опять затяжелела, опять ждала ребенка. Все в ее жизни заравнивалось, нигде не оставалось трещины. А ведь это было величайшее милосердие после всех ее согрешений, счастье сопровождало ее, счастье ее прямо преследовало! Исаак и тот однажды заметил кое-что и спросил:

– Сдается мне, у тебя опять что-то, как же это так?

– Да, слава богу, наверно будет! – ответила она. Оба были одинаково удивлены. Разумеется, Ингер была еще не так стара, Исааку и вообще она ни для чего не казалось старой, но все равно, опять ребенок, да, да!

Леопольдина несколько раз в год уезжала в школу в Брейдаблик, в доме не было малюток, да и Леопольдина-то уж стала большая.

Прошло несколько дней, и вот Исаак что-то такое решил и отправился в село.

Ушел он в субботу вечером, чтобы вернуться утром в понедельник. Он не стал рассказывать за чем идет, вернулся с работницей. Ее звали Иенсина.

– Да что ты выдумал? – сказала Ингер, – она мне не нужна.

Исаак ответил, что теперь-то и нужна.

Во всяком случае, с его стороны это была такая хорошая и заботливая выдумка, что Ингер совсем растрогалась. Новая работница была дочь кузнеца, она проживет лето, а там видно будет.

– А кроме того, – сказал Исаак, – я послал телеграмму Елисею и велел ему приехать.

Внутри у нее что-то дрогнуло – материнское сердце. Телеграмму! Исаак хочет совсем доконать ее своей добротой! Она ведь так горевала, что Елисей живет в городе, писала ему о боге, говорила, что отец начинает сдавать, а участок становится все больше и больше, Сиверт всюду не поспевает, да к тому же он должен когда-нибудь получить наследство после дяди Сиверта – все это она написала ему и даже послала денег на дорогу. Но Елисей стал совсем городским жителем и не стремился возвращаться к крестьянской жизни; он отвечал – что же он станет делать дома? Неужто работать по хозяйству и забросит всю свою ученость и знания? «Сказать откровенно, у меня нет к тому никакой охоты, – писал он. – Если же ты можешь прислать мне холста на белье, то избавишь меня от необходимости влезать в долги», – писал он. – И понятно, мать послала холста, удивительно часто посылала холст на белье; но когда в ней пробудилось религиозное сознание, пелена спала у ней с глаз, и она поняла, что холст Елисей продает, а деньги тратит на другое.

То же самое понял и отец. Он никогда об этом не говорил, он знал ведь, что Елисей у матери – зеница ока, и что она плачет о нем и кручинится; но двурядная тканина исчезала кусок за куском, и он сообразил, наконец, что ни один человек в мире не может сносить столько белья. Здраво все обдумав, Исаак решил, что он должен снова стать мужчиной и главой и вмешаться в дело.

Правда, страшно дорого стоило упросить торговца послать телеграмму, но эта телеграмма должна была особенным образом подействовать на сына, а кроме того, Исааку и самому было занятно прийти домой и рассказать Ингер, что вот послана телеграмма. На обратном пути он нес на спине еще сундучок своей новой работницы, но был полон такой же гордости и таинственности, как и в тот раз, когда возвращался с золотым кольцом…

Чудесное настало время. Ингер прямо не знала что бы ей такое сделать хорошего и полезного, и говорила мужу, как в старину – «Как это ты со всем справляешься!» Или: – «Ты совсем изведешься!» Или же: – «Ну, нет, теперь иди скорей домой и закуси, я напекла тебе вафель!» – Чтоб порадовать его, она спросила:

– Любопытно бы мне знать, на что ты запас эти бревна, и что ты затеваешь строить?

– И сам хорошенько не знаю, – ответил он и напыжился.

Все пошло, как в былые, давние времена. А после того, как родился ребенок, и оказалось, что это девочка, крупная девчонка, хорошенькая и правильного сложения – после этого Исаак был бы камнем и собакой, если б не возблагодарил бога. Но что же он собирался строить? Вот уж будет теперь Олине о чем порассказать, побегать к соседям: пристройка к избе, еще горница. Что же, народу в Селланро стало много, взяли работницу, да ждут домой Елисея, да прибавилась еще маленькая девчоночка – старая изба будет теперь вместо клети, больше она ни на что не годится.

И разумеется, в один прекрасный день он должен был рассказать Ингер, ей ведь так хотелось узнать, и хотя Ингер может быть и знала уж тайну от Сиверта – они частенько шушукались друг с дружкой – она все-таки страшно удивлялась, всплеснула руками и сказала: – «Да ты не врешь?»

Весь лоснясь от внутреннего удовольствия, он ответил:

– Ты столько натащила новых ребят в усадьбу, что я не знаю, как их и приютить!

Мужчины каждый день уходили ломать камень для новой каменной избы. Они старались перещеголять друг друга на этой работе, один молодой и крепкий, с полным круглым телом, с глазом, быстро определяющим место удара и быстро отыскивающим подходящий камень; другой – пожилой и медлительный, с длинными руками, наваливающийся на лом с чудовищной силой. Наломав большую кучу, они давали себе передышку и сдержанно разговаривали.