Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между… - Роберт Пайк

Светло-зеленый «коронадо» подкатил к смотровым ямам, затормозил и остановился. Шум его мотора затих. Никола Тараккиа снял шлем, вынул большой шелковый платок и, обтерев свое картинно красивое лицо, начал стягивать с рук перчатки.

Он был явно доволен собой, и на это имелась веская причина: он пришел вторым, отстав от соперника всего на длину автомобиля лидера.

Мак-Элпайн подошел к нему — Тараккиа все еще сидел в машине — и похлопал его по спине.

— Великолепно, Никки! Ваш лучший результат, да еще на таком зверски трудном маршруте. Второе место третий раз из пяти. — Он улыбнулся. — Знаете, я начинаю думать, что мы еще сделаем из вас первоклассного гонщика.

Тараккиа расплылся в улыбке и вылез из кабины.

— Вы еще не то увидите! До сих пор Никола Тараккиа не старался по-настоящему, просто пытался улучшить ход тех машин, которые наш главный механик приводит в негодность в периоды между гонками. — Он улыбнулся Джейкобсону. Тот ответил ему усмешкой: несмотря на различие характеров и интересов, между этими людьми было что-то общее. — Теперь, когда дело дойдет до Больших гонок Гран-При в Австрии — через две недели, — пожалуй, придется вам раскошелиться на пару бутылок шампанского!

Мак-Элпайн снова улыбнулся, и было ясно, что, хотя улыбка давалась ему с трудом, виновником этого был не Тараккиа. За один короткий месяц Мак-Элпайн сильно потерял в весе, хотя и не производил впечатление человека худощавого, лицо его осунулось, морщины стали глубже, а в великолепной густой шевелюре появилось еще больше серебра. Трудно было предположить, что одно лишь падение его суперзвезды, даже такое внезапное и неожиданное, могло вызвать в нем столь драматическую перемену. Но предположить, что могла быть и другая причина, было также сложно.

Он сказал:

— Если не учитывать, что в этих гонках будет участвовать настоящий живой австриец, не правда ли? Я имею в виду Вилли Нойбауера. Вы, конечно, слышали о нем?

Тараккиа остался невозмутимым.

— Может быть, наш Вилли и австриец, но только австрийские гонки ему еще не по зубам. Его наивысшее достижение — это четвертое место. А я уже два года держу второе. — Он оглянулся на подъехавший автомобиль марки «коронадо» и снова обратился к Мак-Элпайну. — А кто первый — вы сами знаете?

— Знаю. — Мак-Элпайн неторопливо повернулся и направился к прибывшей на пункт обслуживания машине. Из нее вышел Харлоу. Он стянул с головы шлем, поглядел на свой автомобиль и сокрушенно покачал головой.

Когда Мак-Элпайн заговорил, в голосе его не было ни горечи, ни гнева, ни осуждения. Лишь на его лице можно было прочесть выражение безнадежного отчаяния.

— Ну и бог с ним, Джонни! Не можете же вы вечно быть первым, в конце концов!

— На такой машине — нет. Не могу…

— Что вы хотите сказать?

— Спускает скорость.

Подошедший как раз в этот момент Джейкобсон с бесстрастным лицом выслушал ответ Харлоу.

— С самого старта? — спросил он.

— Не волнуйтесь, Джейк. К вам это не имеет никакого отношения. А чертовски забавно все это было — то поддаст, то снова спустит. Я выжимал из машины полную скорость по крайней мере раз шесть, да только ненадолго. — Он повернулся и снова хмуро посмотрел на автомобиль.

Джейкобсон взглянул на Мак-Элпайна, и тот ответил ему едва заметным кивком.

Когда сгустились сумерки, трек был уже пуст. Разошлись все — и служащие, и зрители. Только у заправочно-ремонтного пункта фирмы «Коронадо» виднелась одинокая фигура — Мак-Элпайн стоял, засунув руки в карманы своего габардинового костюма, глубоко задумавшись.

Однако он не был так уж одинок, как ему, возможно, казалось. Неподалеку от заправочного пункта фирмы «Гальяри», в тени, притаился кто-то в темном свитере и темной кожаной куртке. Джонни Харлоу обладал способностью сохранять абсолютную неподвижность и беззвучие, и этой своей способностью он пользовался в данную минуту в полной мере… Но за исключением двух фигур на протяжении всего трека, казалось, вымерло все живое.

Все — кроме звука. Ибо в этот момент послышался рокот мотора, и вскоре появилась машина марки «коронадо» с включенными фарами. Она сбавила скорость, проходя мимо пункта «Гальяри», затормозила и остановилась у смотровых ям «Коронадо». Из машины вылез Джейкобсон и снял с головы шлем.

Мак-Элпайн спросил:

— Ну, как?

— Все его слова — чушь собачья! — Голос Джейкобсона не выдавал никаких эмоций, но глаза смотрели жестко. — Машина летела как птица. У нашего Джонни, видимо, сильно развито воображение. Скажу я вам, мистер Мак-Элпайн, тут уже что-то большее, чем просто водительский просчет.

Мак-Элпайн был в нерешительности. То, что Джейкобсон безукоризненно сделал пробный круг, еще ничего не доказывало. По сути дела, он никогда в жизни не смог бы развить такую скорость, с какой ездил Харлоу. К тому же машина могла барахлить только тогда, когда мотор нагревался до максимума, а сейчас такого случиться не могло — ведь Джейкобсон сделал всего один круг. И, наконец, эти высокоорганизованные гоночные двигатели стоимостью до восьми тысяч фунтов — необыкновенно капризные создания и вполне способны приходить в расстройство и тут же восстанавливаться без какого-либо вмешательства человека.

Джейкобсон мог понять молчание Мак-Элпайна либо как сомнение, либо как знак полного согласия.

— Может быть, мистер Мак-Элпайн, — сказал он, — вы тоже уже пришли к такому заключению?

Мак-Элпайн не ответил ни да, ни нет. Вместо этого он сказал:

— Оставьте машину как есть. Мы пошлем Генри и мальчиков с транспортировщиком, пусть ее заберут… Пошли обедать. По-моему, мы заслужили обед, не так ли? И стаканчик опрокинуть тоже не помешает. Пожалуй, у меня еще никогда не было столько оснований опрокинуть стаканчик, как за прошедшие четыре недели.

— Не буду с вами спорить на этот счет, мистер Мак-Элпайн.

Синий автомобиль Мак-Элпайна находился позади заправочного пункта «Коронадо». Мак-Элпайн и Джейкобсон сели в него и поехали вниз по шоссе.

Харлоу проводил их взглядом. Если его и встревожили выводы, к которым пришел Джейкобсон, а может быть, и Мак-Элпайн тоже, то это никак не отразилось на его спокойном лице. Выждав, пока машина скроется в сумерках, он осторожно огляделся, чтобы удостовериться, что вокруг никого нет и никто за ним не следит, и направился на пункт обслуживания фирмы «Гальяри». Там он открыл парусиновую сумку, которую принес с собой, достал плоский электрический фонарик с вращающейся головкой, молоток, отвертку, слесарное зубило и разложил все это на крышке ближайшего ящика. Потом включил фонарь, и яркий белый луч высветил окружающие предметы. Поворот головки — и ослепительно белый свет сменился мгновенно темно-красным. Харлоу взял молоток и зубило и решительно принялся за дело.

Сказать по правде, большую часть коробок и ящиков не понадобилось открывать с помощью инструментов — они не были заколочены, ибо не содержали ничего, что могло бы заинтересовать прихотливого вора, случись он поблизости. Он даже не знал бы, что именно надо искать среди этой коллекции частей двигателя, гаек и других предметов, понятных только посвященным, а если бы и взял что-нибудь, то не знал бы, как этим воспользоваться. Те несколько ящиков, которые действительно потребовали применения силы, Харлоу открыл очень осторожно, аккуратно и совершенно бесшумно.

Осмотр содержимого занял очень немного времени, может быть, по той причине, что всякое промедление таило в себе опасность быть застигнутым на месте. К тому же Харлоу, видимо, очень хорошо знал, что именно ему нужно. В некоторые ящики он бросил лишь мимолетный взгляд и даже на самый большой из них он потратил не больше минуты. Через полчаса после начала операции он начал закрывать все обследованные им ящики. Те, что пришлось вскрывать, он забил снова, обмотав молоток куском ветоши, чтобы свести звуки к минимуму и по возможности не оставить следов своего вторжения.

Закончив с этим делом он сложил фонарь и инструменты в сумку, снова вышел на трек и растворился в темноте. Если он и был разочарован результатом своих поисков, то он ничем не выдал своих чувств. Правда, Харлоу вообще весьма редко проявлял какие-либо чувства.

Через четырнадцать дней Никола Тараккиа достиг того, что он обещал Мак-Элпайну и что составляло честолюбивое стремление всей его жизни, — он взял Большой приз Австрии. Харлоу — на которого теперь почти никто и не надеялся — не выиграл ничего. Хуже того, он не только не закончил гонку, он фактически только начал ее, сделав лишь на четыре заезда больше, чем в Англии. А ведь там он провалился на первом же заезде.

Начал он, правда, хорошо. По любым меркам, даже по его собственным, он стартовал с блеском и после пятого заезда лидировал, вырвавшись далеко вперед. Но на следующем круге его «коронадо» оказался в смотровой яме. Когда Харлоу вышел из машины, он выглядел вполне нормально — ни малейшего проявления тревоги и ничего даже отдаленно напоминавшего холодный пот. Но руки его были глубоко засунуты в карманы комбинезона и крепко сжаты в кулаки, а в таких случаях вы никогда не скажете, дрожат они или нет. Лишь на мгновение он вынул одну руку, чтобы отмахнуться от бежавших к нему людей, тех, кому не безразлична была судьба команды «Коронадо», — всех, кроме еще прикованной к своему креслу Мери.