Та, что правит балом - Татьяна Полякова

— У тебя есть время? — поспешно спросила я и невольно поморщилась, уж слишком по-бабьи жалким прозвучал мой вопрос.

— Время — единственное, что у меня есть. И даже в избытке, — улыбнулся Павел.

— Может, выпьем за встречу?

— Выпьем.

Когда бармен поставил перед нами два бокала, я спросила:

— Как ты жил эти годы? — И мне опять стало неловко.

— Мотался по свету. От Москвы до самых до окраин. — Он засмеялся чему-то и покачал головой. — И вот, как видишь, вернулся.

— Тосковал по городу?

— Нет, просто жизнь везде одинаково паршивая, и для того, чтобы жить паршиво, вовсе не обязательно тащиться на край света.

Я невольно задержала взгляд на отличных часах на его правой руке. Одет он был в джинсы и трикотажную рубашку с короткими рукавами, но вещи были фирменные и, безусловно, дорогие. Он всегда любил стильные шмотки, а привычки держатся долго.

— По тебе не скажешь, что ты живешь паршиво, — улыбнулась я, улыбкой надеясь смягчить фразу, которая могла показаться ему насмешливой. Я по-прежнему не находила нужных слов, а молчать боялась, он ведь мог уйти в любой момент.

— По тебе тоже, — усмехнулся он. — Хотя именно в этом ты пытаешься меня уверить. И что ты долгие годы ждала и все такое прочее… Или нет? Ты зачем пришла, детка? Думаешь, сможешь то, что не смог твой Ник? И какого хрена вы опять вспомнили о той чертовой кассете через столько лет?

— Ты вправе не верить мне, — пожала я плечами, — но кассета нужна мне. Мне, а не Нику, хотя ему она тоже нужна.

— Вот как? — засмеялся он, покачал головой и спросил:

— Любопытно, зачем она тебе? — Глаза его смотрели зло и настороженно, а мне вдруг стало не по себе. «Может, он работает на Ника?» — всплыло в мозгу, но вслед за опасным вопросом во мне возникло странное безразличие. Меня только пугало, что он может сейчас уйти.

— Попытаться отправить Долгих в тюрьму, — ответила я и сама засмеялась. — Должна же быть у человека мечта. У меня она есть. А у тебя?

— Сколько угодно, но с Долгих мои мечты не связаны. Бабы, деньги, яхта, тачка клевая — пожалуйста, а всякая там хреновая политика… Хорошо, что кассеты у меня нет, это избавит меня от необходимости присутствовать на твоих похоронах. Да и на моих тоже. — Лицо его стало серьезным. — Вот что, дорогая, у меня нет ничего, что могло бы заинтересовать тебя или твоего Ника, или.., как его там… Гадюку, кажется… И я больше не хочу слышать о старых днях и прежних делах. И тебе не советую ворошить их, если, конечно, то, что ты сказала, правда. — Он поднялся, спросил деловито:

— Ты на машине?

— Да.

— Отлично. Значит, доберешься. Что ж, приятно было тебя увидеть.

Я покорно встала и пошла рядом с ним к выходу, но так и не смогла поверить, что сейчас он сядет в машину и исчезнет из моей жизни, как уже сделал однажды. Я осторожно взяла его за руку, удивляясь своей робости.

— Я могла бы отвезти тебя.., или ты меня. Без разницы.

Он внимательно посмотрел, а я опустила глаза, потому что увидела снисходительную жалость, но теперь мне уже было все равно. Волна отчаяния, презрение к себе и яростная жажда чуда захватили меня, и я не способна была — да и не хотела! — что-либо замечать вокруг, я только боялась, что он исчезнет.

— Твоя тачка? — кивнул он на мою машину.

— Моя.

— Жуткая развалюха. Твои хозяева скупердяи или ты деньги жалеешь?

— Скупердяи.

— Не повезло. Ладно, поехали. Давай ключи, я за руль сяду.

Он устроился на водительском кресле, огляделся, покачал головой.

— Давненько я на таких не ездил.

— Ну, вот, выдался случай.

— Да, — нахмурился он. — Выдался.

Мы тронулись с места. Он не спросил, где я живу, а я ничего не сказала. Мы проехали по проспекту, потом свернули к мосту и по бульварам направились к центру города. Павел молчал, сосредоточенно о чем-то размышляя, глубокая складка легла между бровей. Казалось, он забыл обо мне, а может, наоборот, как раз обо мне и думал. Вряд ли поверил хоть одному слову и гадал, почему Ник вновь решил взяться за него. И еще, наверное, думал, что если запастись терпением, то я в конце концов проговорюсь и он узнает то, что его так интересует.

Он положил руку мне на колено, а я вздрогнула, незаметно отстраняясь. Он почувствовал сопротивление, но, притормозив у тротуара, обнял меня и поцеловал, потом, откинувшись на спинку сиденья, спросил:

— Ты ведь этого хотела?

— Да, — кивнула я и заставила себя улыбнуться, понимая, какая жалкая, некрасивая у меня сейчас улыбка.

Наверное, он был уверен, что никогда не встретится со мной, и это его не огорчало, а теперь перед ним сидела женщина, которая изо всех сил пыталась вернуть его к прошлому, сыграть на его чувствах, чтобы выслужиться перед своими хозяевами, и делала это очень неумело, как старая проститутка, которая разыгрывает перед юнцом роль порядочной женщины. Отвращение, обида, даже желание отчетливо читались на его лице, пока он сидел вот так, ни разу больше не взглянув на меня и чувствуя мой взгляд — беспомощный и жалкий.

— Где ты живешь? — недовольно спросил он. Я ответила, ощущая звенящую пустоту в душе. Теперь не было даже страха перед его неминуемым уходом, я просто отупела от бессилия и мысленно махнула на все рукой.

Он остановил машину возле моего подъезда и, не сказав ни слова, поднялся со мной в квартиру. Все, что последовало дальше, было чудовищной пыткой, невыносимее и ужаснее того, что мне уже пришлось испытать. Я чувствовала себя вывалянной в грязи, я чувствовала эту грязь физически, так что хотелось содрать ее с себя вместе с кожей. Я знала, что не способна вызвать у него даже чувство жалости, и вызывала отвращение в самом желании. Пытка казалась тем ужаснее, что источником ее был не мерзавец Ник, не осточертевший мне Рахманов, а человек, которого я любила когда-то. Хуже того — любила и сейчас.

Я смотрела на него, едва сдерживаясь, чтобы не кричать от боли, гладила его лицо, надеясь обнаружить хотя бы тень чувства, и с ужасом понимала, что ничего не значу для него. И моя нелепая любовь, и мое отчаяние были так сильны, что я не видела выхода для себя и теперь нашла бы, наверное, извращенное удовольствие в предательстве Павла, окажись он и в самом деле человеком Ника.

А он как будто вымещал на мне свое разочарование. Его раздражало, что я не даю себе труда играть нужную роль, оставаясь покорной и жалкой. Наверное, он бы предпочел сильного врага, с которым стоит бороться.

* * *

Да, наше свидание было полно безнадежности и горя, но я была согласна и на такое. Сейчас я бы согласилась на что угодно, лишь бы быть рядом с ним. «Если я и это переживу, — с невеселой усмешкой подумала я, — значит, человеческого во мне совсем не осталось».

Однако ему быстро надоело играть в былую любовь. Павел взглянул на часы и поднялся.

— Мне пора, котик, — сказал он, и от того, что он назвал меня этим чужим и таким пошлым в его устах словом, мне стало так тоскливо, что мои душевные страдания дошли до спасительного отупения чувств, я просто фиксировала те или иные слова, не пытаясь их осмыслить. Они скользили по поверхности сознания и казались даже забавными.

Я сварила кофе, ожидая, пока Павел примет душ и оденется, и с улыбкой пристроилась рядом с ним в кресле. Он сделал пару глотков, но видно было, что ему не терпится уйти.

— Ну, что ж… — Взгляд его натолкнулся на мое лицо, и он вдруг удивленно замер. — Эй, с тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, — пожала я плечами. — А в чем дело?

— Так.., ерунда. А знаешь, у тебя очень неприятный взгляд. Твоему Нику надо крепко подумать, стоит ли подставлять тебе спину.

— Непременно передам ему твои слова, — кивнула я.

— Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

— Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? — зачем-то спросила я.

Он засмеялся.

— А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?

— Обойдусь.

— Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушать было бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.

Я проводила его до двери.

— Я позвоню, — поспешно сказал он, а я знала, что не позвонит.

— Звони, если будет время и желание, — ответила весело.

Он поцеловал меня и ушел.

Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнулась своему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.

— Это очень глупо, моя милая, — сказала громко. — Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое место где? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувства не для нас, грешных.

Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песню кубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже так орала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучать по батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя один куплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долго сидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла к Виссариону.