Вокруг королевства и вдоль империи - Пол Теру

— Что можно увидеть в Даляне за полдня?

Она сказала, что туристы всем скопом садятся в автобус и едут смотреть народные промыслы — фабрику резьбы по раковинам, а также фабрику стеклянной посуды и образцовую начальную школу (ученики исполняют песни из мюзикла «Звуки музыки»), а потом возвращаются на свой корабль и отправляются дальше, в Яньтай или в Цзиндао.

— Я хотел бы увидеть площадь Сталина, — сказал я.

Мы пошли туда. В центре площади стоял памятник русской армии, которая заняла город после войны.

— А знаете, Цветок Вишни, в Советском Союзе нет ни одной площади Сталина. Вы об этом слышали?

Она сказала, что не слышала и тетерь очень удивлена.

— Почему так? — спросила она.

— Потому что некоторые думают, что он совершил определенные ошибки, — сказал я. Я не стал упоминать ни о погромах, ни о тайной полиции, ни о чистках, ни о таланте этого монструозного усача организовывать повальный голод, чтобы проучить инакомыслящие области.

— Цветок Вишни, а в Даляне есть площадь Мао Цзэдуна?

— Нет, — сказала она, — потому что он совершил определенные ошибки. Но сняв голову, по волосам не плачут![63]

Я сказал, что где-то читал что в Даляне жил злой гений Линь Бяо.

— Нет, сказала Цветок Вишни, — не может быть. Она всю жизнь прожила в Даляне, но ни от кого не слыхала, что Линь был связан с этим городом.

Но водитель — представитель старшего поколения — сказал, что Линь Бяо действительно жил в Даляне. Линь Бяо, великий военачальник, теперь был не в почете, так как очень много сделал для укрепления власти Мао: это Линь придумал «Маленькую красную книжечку» и отобрал все цитаты для нее, а под конец (так, по крайней мере, говорили люди) когда Мао ослабел и стал похож на Слонопотама, составил заговор, чтобы его убить. Линь пытался бежать за границу («искал защиты у своих московских хозяев… решил переметнуться к советским ревизионистам, предать партию и родину»), но его самолет очень удачно разбился в Ундур-Хане — это где-то в Монгольской Народной Республике. Никто и не высказывал подозрений, что авария была подстроена нарочно. Безвременная смерть этого гелиофоба воспринималась как возмездие самой природы.

Мне захотелось увидеть дом Линя именно потому, что он страдал гелиофобией. Этот щуплый маленький человечек панически боялся солнца. Я воображал, что дом у него, верно, был без окон, а, может, с особыми ставнями; или он вообще жил в подвальном бомбоубежище?

Цветок Вишни сказала водителю по-китайски: «Я не знала, что Линь Бяо жил в Даляне», а мне по-английски: «Слишком темно, чтобы искать дом. Поедемте лучше на пляж».

Мы отправились в южную часть Даляня, в местечко под названием Пляж деревни Фу. Дорога вилась вдоль обрывистого берега, и водитель ехал очень медленно.

Цветок Вишни сказала:

— Эта машина ползет, как холодная патока в январе.

— Черри, да вы знаете кучу цветистых выражений.

— Да. Я странная, как Мартовский Заяц, — и она захихикала, прикрыв рот ладошкой.

— Лучше будьте счастливой, как кошка, которая съела канарейку, — сказал я.

— О, я так люблю это выражение! Когда его слышу, чувствую себя на миллион долларов.

Эти жеманные жемчужины фразеологии мне быстро приелись, но я все равно наслаждался нашим общением — среди китайцев так редко попадаются люди, склонные валять дурака. Более того, мне импонировало, что Цветок Вишни не относится к себе чересчур серьезно. Она отлично сознавала, что слегка переигрывает.

Дорога начала спускаться к Деревне Фу: громадные скалистые обрывы, желтый песок пустынного пляжа, январский ветер, который дул с моря и гнал перед собой волны. Вдалеке — пять клякс: острова, чернеющие посреди пролива. На пляже обнималась парочка. Китайцы обжимаются стоя, в защищенных от ветра местах — где-нибудь за утесом или за углом дома, — и буквально липнут друг к другу. Но они только целуются, больше ничего. Увидев меня, парочка бросилась наутек. Пьяный рыбак брел по пляжу к своей большой деревянной весельной лодке, точно сошедшей с древнего свитка: днище сильно выгнутое, страшно неуклюжая на вид, похожая по форме на деревянного башмака — и наверняка очень остойчивая.

Я спросил, возит ли Цветок Вишни сюда свои тургруппы. Нет, — сказала она, — у туристов слишком мало времени.

— У некоторых туристов смешные лица, — сказала она.

— А какое самое смешное лицо вам довелось видеть, Цветок?

— Ваше! — пропищала она, закрыла глава руками и засмеялась.

— Опять ваши шаловливые шутки, Цветок Вишни?

Сильно посерьезнев, она сказала:

— Но, если честно, самые смешные лица у тибетцев. Такие смешные, что мне страшно.

— А американские лица?

— Американские лица — прелесть.

Мы вылили чаю в огромном пустом ресторане, где были единственными посетителями. Ресторан находился на вершине одного из утесов в Фу. Вид оттуда открывался панорамный.

— Хотите посмотреть Драконью Пещеру?

Я согласился. Меня повели на второй этаж и показали ресторан, отделанный наподобие пещеры. Стены из стекловолокна, «каменные выступы» из бурой пластмассы, пластмассовые же сталактиты, подсвеченные изнутри лампочками; каждый столик был установлен в зеленовато-черной расщелине, облепленной фальшивым мхом и поддельными валунами. Возможно, идея была неплоха, но китайцы, как всегда, воплотили ее безо всякого чувства меры. Получилось нечто бесформенное, топорное, даже не китч, а гротесковая пародия на него; некое замысловатое уродство, сморщенное и вонючее, точно громадная пластмассовая игрушка, которая начала плавиться и дурно пахнуть. Сидишь на кривых камнях, ушибаешь голову об сталактиты и ешь щеки трески с гарниром из свежего имбиря.

Цветок Вишни сказала:

— Как вы думаете, это романтичная обстановка?

— На вкус некоторых — да, наверное, романтичная, — сказал я. И указал на вид из окна. — А на мой вкус — романтично вот это.

Солнце мандаринового цвета опускалось в пролив Бохай, подсвечивая оранжевыми лучами маленькие островки и утесы Даляня и длинную полосу пустынного пляжа.

еток Вишни сказала:

— Дайте волю фантазии!

Мы вышли из «Драконьей пещеры» (и я подумал: «В Калифорнии у нее наверняка есть двойник»). Я сказал:

— Как я слышал, бывают оздоровительные туры. Люди приезжают в эту провинцию, чтобы попробовать полечиться у китайских целителей.

— Да. Это как «фабрика похудения».

— Где вы слышали это выражение, Цветок Вишни? — У нас в институте преподавали американцы. Они меня очень многому научили!

Ей очень нравилось учиться в Даляньском институте иностранных языков. Ей всего двадцать два года, но она планирует учиться дальше и работать. Замуж она вообще не собирается; объясняя, в чем причина, она перестала шутить и пригорюнилась.

Она решила не выходить замуж после одной поездки в Пекин. Она возила делегацию врачей смотреть китайскую больницу: как все организовано, как лечат пациентов, как проводятся хирургические операции и так далее. Врачи пожелали увидеть, как принимают роды. Цветок Вишни присутствовала при этом и, как она рассказывала, чуть не упала в обморок при виде младенца, появляющегося на свет: сплюснутая головка, окровавленное лицо, вода хлещет потоками. Мать вопила, ребенок вопил.

Во всех отношениях эти роды прошли совершенно нормально.

— Это был ужас, — сказала она, раздраженно поглаживая свои пухлые щеки. — Я испугалась. Мне было противно. Я никогда не стану рожать. Никогда. Я никогда не выйду замуж.

Я сказал:

— Вы не обязаны рожать детей только потому, что вы замужем.

Она помотала головой. Какую чушь я несу — просто в голове не укладывается. В нынешние времена весь смысл брака в том, чтобы произвести на свет одного ребенка. Правда, теперь партия подчеркивает, что лучшее супружество — между товарищами по работе, когда муж и жена являются членами одного даньвэя, прилежной маленькой командой. И все равно Цветок Вишни не могла преодолеть страха перед тем, что повидала в родовспомогательной палате Столичной больницы города Пекин. Она сказала, что лучше так и останется в общежитии Даньвэя трудящихся женщин — просто будет сидеть и вязать.

Поздно вечером мы проехали через весь Далянь в гавань, где я собирался сесть на судно, идущее в Яньтай. Мы миновали старинные пригороды, обитель буржуазии, построенные русскими и японцами. На улицах этих районов, расположенных на холмах, под сенью голых деревьев стояли запущенные виллы на две семьи и оштукатуренные бунгало. Таких зданий я еще нигде в Китае не видел. Они гармонировали с этими тихими улочками, штакетником и кирпичными стенами; но вскоре я заметил, что в палисадниках сушится белье, а в окнах мелькают китайцы.

Такие улицы часто попадались мне на глаза — большие мрачные виллы с фронтонами далеко выступающими карнизами и средниками в окнах — но знал я их лишь по кошмарным снам. Во сне такие дома поначалу кажутся знакомыми, а потом видишь в окнах злобные лица и понимаешь: опасность. Как часто в кошмарах я бежал по таким улицам, спасаясь от погони.