Штамм Закат - Чак Хоган

Мальчик весил три шестьсот. Он был лыс, как ком те­ста, подготовленный для выпечки хлеба, и бледен тоже, как тесто. Через две минуты после рождения он набрал уже восемь баллов по шкале Апгар, а через пять минут — все девять из десяти возможных.

Здоровый ребенок.

И тем не менее Келли вдруг почувствовала сильнейшее опустошение. Это состояние не было столь глубоким и из­нурительным, как послеродовая депрессия, однако тем­ный ужас все же вселился в нее.

Родильный марафон серьезнейшим образом подорвал ее силы, молоко не появилось, плюс ко всему не сработал ее так хорошо задуманный план, и от всего этого Келли ощутила себя полной неудачницей. В какой-то момент Кел­ли даже сказала Эфу, что ей постоянно мерещится, будто она подвела его, отчего Эф пришел в совершенное замеша­тельство. Келли мнилось, что изнутри ее разъедает какая-то порча. А ведь до этого они сообща справлялись с любы­ми трудностями, и жизнь казалась легкой и беззаботной.

С того момента, как Келли полегчало, — а на самом деле с того момента, как она бесповоротно решила, что ее ново­рожденный мальчик — будущий гений, — она больше никог­да не отпускала Зака от себя. Какое-то время Келли была просто одержима идеей докопаться до сути того, что озна­чает «родиться в рубашке». Некоторые фольклорные ис­точники утверждали, что эта причуда природы — знамение будущих удач, даже предсказание величия. В иных леген­дах говорилось, что «рубашечники», как их порой называ­ли, — ясновидцы, они никогда не тонут, и ангелы награди­ли их особо защищенными душами. Келли стала рыться в литературе и нашла немало «рубашечников» среди вы­мышленных персонажей — например, таковыми были Дэ­вид Копперфилд и мальчик из «Сияния»*. А еще в рубашке родились многие знаменитые исторические личности, та­кие как Зигмунд Фрейд, лорд Байрон и Наполеон Бона­парт. Со временем Келли научилась оставлять без внима­ния любые неприятные ассоциации — к примеру, в некото­рых европейских странах считалось, будто дети, рожден­ные в рубашке, несут на себе проклятие, — и противопо­ставлять тоскливому ощущению собственной несостоя­тельности яростную убежденность, что ее мальчик, ее по­рождение — исключительный ребенок.

Пройдет время, и эти мотивы отравят ее взаимоотно­шения с Эфом, приведут к разводу, чего Эф никогда не хо­тел, и вспыхнувшей в результате развода битве за роди­тельское попечение над Заком — битве, которая после об­ращения Келли превратилась в борьбу не на жизнь, а на смерть. На каком-то этапе Келли вдруг решила, что если она не может быть идеальной парой такому взыскательно­му человеку, как Эф, то она будет для него нулем, пустым местом. Именно по этой причине личная беда Эфа — его пристрастие к алкоголю — наполнила душу Келли не толь­ко ужасом, но и тайной радостью. Ее подленькая мыслиш­ка обернулась реальностью. И реальность эта говорила о том, что даже у такого взыскательного человека, каким был Эфраим Гудуэдер, не получается жить в соответствии с принятыми им высокими принципами.

Эф ехидно улыбнулся своему наполовину выбритому от­ражению. Он потянулся к стоявшей рядом бутылке абри­косового шнапса, чокнулся с отражением, мысленно про­возгласив тост за свое говенное совершенство, и сделал два хороших глотка сладковато-терпкого спиртного.

— А вот этого тебе не надо было бы делать, — сказала Нора, войдя в ванную и тихо прикрыв за собой дверь.

Она была босиком — видимо, только что переоделась в свежие джинсы и широкую свободную футболку. Ее тем­ные волосы были собраны в пучок на затылке.

— А ты знаешь, мы устарели, — обратился Эф к ее отра­жению в зеркале. — Наше время ушло. В двадцатом веке были вирусы. А в двадцать первом? Вампиры! — Он снова выпил: это должно было служить доказательством его воз­обновившейся дружбы со спиртным и демонстрацией, что никакие рациональные доводы не смогут убедить его в об­ратном. — Вот только не пойму: как тебе-то удается не пить? В сущности, бухло только для этого и существует на свете. Единственный способ переварить новую реальность — это догнать ее каким-нибудь старым добрым пойлом. — Эф сде­лал еще глоток и снова посмотрел на этикетку. — Если бы только у меня было хоть немного этого старого доброго пойла!

— Мне не нравится, что тебе это нравится.

— Я — тот, о ком специалисты говорят: «высокофунк­циональный алкоголик». Или, если хочешь, я мог бы при­прятывать бухло повсюду, в самых разных местах.

Нора, скрестив руки, привалилась к стене. Она сверли­ла взглядом спину Эфа, отчетливо понимая, что не сможет до него достучаться.

— Ты же понимаешь: это всего лишь вопрос времени. Рано или поздно жажда крови приведет Келли сюда, к Заку. А через нее все станет известно Владыке. И он выйдет пря­миком на Сетракяна.

Если бы бутылка была пуста, Эф, скорее всего, запустил бы ее в стену.

— Блядь! Это же полное безумие! И одновременно — ре­альность. У меня никогда не было кошмара, даже близко по­хожего на это.

— Я хочу сказать только одно: мне думается, ты должен отправить Зака отсюда.

Эф кивнул. Он стоял, вцепившись обеими руками в край раковины.

— Знаю. Пусть не сразу, но я сам пришел к такому же ре­шению.

— И мне думается, ты должен уехать с ним вместе.

Эф несколько секунд поразмышлял над услышанным — действительно поразмышлял, а не сделал вид, — и только после этого повернулся от зеркала к Норе.

— Это что, типа первый лейтенант уведомляет капита­на, что тот не годен к службе?

— Это типа когда некоторые настолько беспокоятся за тебя, что им страшно, не навредишь ли ты себе, — сказала Нора. — Для Зака это наилучший вариант. И тебе так будет гораздо лучше.

Слова Норы обезоружили Эфа.

— Я не могу оставить тебя здесь вместо меня, — сказал он. — Мы оба знаем, что город рушится. С Нью-Йорком по­кончено. Лучше, если он обрушится на меня, а не на тебя.

— Такую чушь только в пивной услышать можно.

— Ты права в одном. Пока Зак здесь, я не могу полно­стью отдаваться этой борьбе. Он должен уехать. А я дол­жен быть уверен, что его здесь нет, что он в безопасности. Знаешь, в Вермонте, на одном холме, есть место...

— Я не уеду.

Эф втянул воздух.

— Выслушай меня.

— Я не уеду, Эф. Ты думаешь, что ведешь себя по-рыцарски, а на самом деле оскорбляешь меня. Это мой го­род, причем в большей степени, чем твой. Зак — отличный парнишка, и ты прекрасно знаешь, что я действительно так думаю, вот только я здесь не для того, чтобы делать всякую женскую работу, присматривать за детишками и раскладывать по полкам брошенную тобой одежду. Я ученая-медик, и в этом смысле я ничем не хуже тебя.

— Я знаю, знаю, поверь мне. Но я думал о твоей мате­ри...

Нора с полураскрытым ртом замерла на месте. Она го­това была выпалить что-то, однако слова Эфа буквально лишили ее дыхания.

— Я знаю, что она нездорова, — продолжал Эф. — Знаю, что у нее развивается старческое слабоумие. И еще знаю, что она не выходит у тебя из головы, так же как Зак не вы­ходит из головы у меня. То, что я предлагаю, — это твой шанс вывезти отсюда и ее тоже. Я все пытаюсь сказать тебе, что в том месте в Вермонте, на холме, живут Келли-ны старики...

— Я могу больше пользы принести здесь.

— Точно можешь? А я — могу? Я все задаю себе этот во­прос и не нахожу ответа. Что сейчас самое важное? Я бы сказал, выживание. Это и есть та абсолютная польза, о ко­торой мы можем мечтать. Если мы поступим так, как предлагаю я, по крайней мере, один из нас будет в безо­пасности. Да, я знаю, это не то, чего ты хочешь. И я знаю, что прошу от тебя чертовски многого. Ты права — если бы это была нормальная вирусная пандемия, мы с тобой были бы самыми необходимыми людьми в этом городе. Мы занимались бы самой сутью проблемы, и это было бы только правильно, как ни посмотри. Однако нынешний штамм запрыгнул так далеко, что оставил позади весь наш опыт и все наши знания. Мир больше не нуждается в нас, Нора. Ему не нужны доктора или ученые. Ему нуж­ны экзорцисты — заклинатели, изгоняющие дьявола. Ему нужен Авраам Сетракян. — Эф в два шага пересек ванную и остановился перед Норой. — Я просто знаю достаточно много, чтобы меня опасались. Ну что же, тогда пусть опа­саются и дальше.

Нора отделилась от стены и тоже подалась навстречу Эфу.

— И что, по-твоему, это должно означать?

— Я не представляю собой особой ценности. Я — рас­ходуемый материал. Или, во всяком случае, столь же рас­ходуемый, как любой другой человек. Если только этот «другой человек» не старый ломбардщик с больным серд­цем. Черт! Сейчас Фет привносит в нашу борьбу гораздо больше, чем могу сделать я. И он куда более ценен для ста­рика.

— Мне не нравится то, как ты об этом говоришь.

Эфу не терпелось, чтобы Нора приняла эту новую ре­альность так, как принимает ее он сам. Чтобы она увидела эту реальность его глазами. Ему было очень важно, чтобы она наконец все поняла.