Открытый счет - Анатолий Медников

В те минуты, когда Самсонов читал „завещание“ Бурцева, Сергей, смертельно уставший после ночного боя и похорон, воспринимал всё, что происходило в лесу, как некую киноленту, на которую он сам, Сергей, отчуждённо смотрел откуда-то издалека, не имея ко всему случившемуся прямого отношения.

Настоящая острая боль пришла позже. Она пришла, когда Сергей поспал в кузове автомашины и проснулся ночью, в дороге, на марше. Он лежал на груде каких-то мешков и смотрел, как прочерчивают сумеречную синеву неба качающиеся вершины деревьев.

Он снова вспомнил „завещание“, поражённый мыслью о том, что оно было написано Бурцевым в ночь ухода в немецкий тыл, как бы в предчувствии и его, Сергея, оплошности, и кровавого боя, и необходимости пожертвовать собой.

„Чем я обязан Бурцеву? — думал Сергей. — Своей жизнью. А что я могу сделать, чтобы снять с души тяжесть своей ошибки? Совершить подвиг или умереть? Но если я умру, то кто выполнит волю Бурцева — разыщет его брата. Найдутся товарищи. Да, наверно“.

Так думал Сергей, лёжа на мешках, и то, что он думал именно об этом, приносило ему если не чувство внутреннего оправдания, то какого-то возвышенного облегчения. А вместе с тем в душе его жило и другое стремление — остаться невредимым, пройдя через все испытания, и выжить, выжить, как того требовала вся его плоть и кровь, жаждущие радостей существования.

И Сергей ворочался на мешках от предчувствия того, что вся эта внутренняя борьба только начинается для него, что самое тяжёлое ещё впереди, что надо побороть в себе инстинктивное чувство самосохранения.

Уже он слышал в роте краем уха, что Окунев ищет виноватых, но не верил, что отец пошлёт его в штрафбат. Зато неотвратимость встречи с ним всерьёз пугала Сергея.

— Чего шевелишь губами, точно молишься, — толкнул Сергея в бок Самсонов.

— Задумался. Сам с собою разговариваю. Это у меня с детства привычка. Иногда и руками размахивал, люди оглядывались — смеялись. А сейчас прошло — вот только что губами шевелю, — признался Сергей с простодушной искренностью в ответ на такое же, как ему казалось, простодушие Самсонова.

Самсонов, рекомендовав Сергея в поиск за Одер, взял на себя и прямую ответственность за него.

В то утро, когда группа вернулась, Самсонов сам встречал разведчиков. Молча, с потемневшим лицом, выслушал рапорт Сергея и спросил только, как был убит Бурцев, а потом сообщил, что дивизия уже на марше, через полчаса снимается и разведрота.

— А как же наши товарищи? — воскликнул тогда Сергей, подумав о группе „Бывалый“, которая теперь может остаться без связи и должна будет искать новое место для перехода фронта.

— Вы думайте о своих задачах, — оборвал его Самсонов. Потом, помолчав, добавил, что Сергей и его люди смогут отдохнуть, забравшись в кузова нагруженных ротным имуществом машин. Других возможностей на марше нет.

Самсонов любил Бурцева, давно с ним воевал, и Сергей видел — Самсонов тяжко переживал его гибель. Сергей мог ожидать от него всего: и ругани, и презрительного молчания. Он мог наказать Сергея и подчёркнутым равнодушном, и официальной сухостью в их отношениях. Но Самсонов разговаривал с Сергеем так, словно бы ничего не произошло. И Сергей оценил сдержанность командира роты и его дружеское к себе отношение.

…Эта ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля выдалась звёздной и не по-весеннему холодной. Луна не появлялась, но всё же небо казалось ярким и просветлённым, словно кто-то ещё с вечера тщательно протёр тряпочкой все его крупные и мелкие светильники.

Самсонов шёл первым по гребню насыпи. От воды тянуло свежестью. Ночь полнилась каким-то неясным шумом, в котором можно было выделить шёпот, вздохи, кряхтение, разговоры солдат, едва-едва различимых в темноте.

— Народ прибывает, — сказал Самсонов, как мог гм сказать о весеннем разливе — „вода прибывает“.

И у Сергея было такое ощущение, что через переправу на западный плацдарм всё время густой струёй вливается невидимая, но плотная людская масса.

Это поднимало настроение, и Самсонов шагал всё энергичнее, всё веселее, они быстро проскочили переправу, воспользовавшись паузой между танковыми колоннами.

В доме Окунева Самсонов остался для разговора, а Сергею не пришлось там задержаться и трёх минут, потому что майор Окунев с сердитым лицом приказал ему немедленно явиться к командиру дивизии.

КП комдива находился недалеко в большом блиндаже, отрытом на окраине селения. Сергей спустился в блиндаж и попал в комнату, где находилось много офицеров штаба. Отца он увидел склонившимся над картой у столика около задней стенки блиндажа.

Никто не обратил внимания на вошедшего младшего лейтенанта. И только когда Сергей громко доложил о себе — генерал медленно поднял голову, оторвал уставшие глаза от карты, но тут же опустил их. И то, что он даже не кивнул сыну, ничего хорошего не обещало Сергею.

В блиндаже было шумно. Несколько человек одновременно разговаривали или звонили по телефонам.

Начальник артиллерии дивизии звонил на батареи, поочерёдно проверяя их готовность „номер один“. Начальник политотдела созывал через час всех агитаторов полков на совещание. Дивизионный инженер что-то докладывал комдиву, показывая карту минных полей. С другой стороны стола стоял начальник штаба полковник Волков со своими бумагами.

— Вот странная вещь: подсчитано, что любая новость на четвёртый день становится известной противнику. Через фронт. Как это происходит, чёрт его знает! — сказал незнакомый полковник.

Волков на это лишь пожал плечами.

„Где подсчитано?“ — хотелось спросить Сергею, но он понимал, что никто ему здесь не ответит, да и спрашивать он не имеет права.

Но одно было несомненно: во всём, что делалось и говорилось сейчас в блиндаже, в поведении всех офицеров Сергей почувствовал тот резкий, нервный подъём, который непроизвольно возводит голоса в степень крика, хотя собеседники могут стоять друг от друга в двух шагах.

Он вспомнил необычное оживление на плацдарме и уже не сомневался, что ночью или на рассвете на этом участке фронта что-то должно произойти.

„Наступление — вот что произойдёт!“ — подумал Сергей, чувствуя, как нервный озноб, властно охватывая его, заставляет волноваться тем сильнее, чем дольше затягивалась эта томительная пауза. Сергей всё ждал, когда же отец обратит на него внимание. А генерал говорил по телефону и, тоже явно волнуясь, просил для усиления дивизии ещё несколько батарей реактивных установок. При этом он, держа трубку, поднялся за столом, вытянулся, и Сергей понял, что отец говорит с командующим.

— Тут у нас есть для них все данные и позиции готовы. Да, мы ждём и готовы! Сделаем всё, что в наших силах. Да и больше того! — И, прежде чем опустить трубку на рычаг, отец поманил Сергея рукой к своему столу.

„Лучше в штрафбат, чем в резерв, если он захочет меня наказать, — чувствуя в себе мрачную решимость, подумал Сергей. — Хоть штрафником, да останусь на фронте“.

Около стола Сергей при свете электрической лампы смог лучше разглядеть лицо отца. Они не виделись больше месяца. Свиридов-старший выглядел утомлённым и более, чем обычно, суровым. Желтизна разлилась у него под глазами, потрескались губы — от простуды ли, от внутреннего жара?

В любой другой момент Сергея охватила бы волна нежности к отцу, которому предстоят ещё бессонные ночи, и бои, и ответственность за всю дивизию, за тысячи вверенных ему жизнен. Но сейчас!! Сейчас он только с трепетом ожидал первого взгляда, того первого решающего взгляда, который определит его, Сергея, дальнейшую судьбу.

— Ну вот что, младший лейтенант Свиридов, есть разные степени фронтового везения и невезения, — сухо произнёс отец, не взглянув даже Сергею в глаза, так, словно бы он уже знал всё, что можно прочесть в них. — Считай, что тебе сейчас повезло, потому что до начала большой операции осталось всего четыре часа. Нет времени разбираться в твоих проступках. Если даже и заслуживаешь штрафбата, то раньше надо было туда отправлять. А сейчас просто не успеешь добраться.

„Да, конечно“, — хотел сказать Сергей, но промолчал, потому что его радость могла быть превратно истолкована стоящими вблизи офицерами. Они с интересом прислушивались к разговору отца с сыном. К тому же у Сергея мелькнула мысль, что отец, если бы хотел, мог бы и раньше принять иное решение.

И, словно бы догадавшись об этом, генерал Свиридов резче насупил брови.

— Для тебя, младший лейтенант Свиридов, есть возможность, и, может быть, последняя, в бою искупить свою вину перед товарищами. Ты это должен понять, глубоко понять.

— Да, да, я понял, — произнёс Сергей тихо, кивнул, судорожно глотнув слюну.

Конечно же он всё понял и оценил в эту минуту: великодушие, проявленное к нему, и ту внутреннюю борьбу, которую, должно быть, выдержал отец.