Жестокая любовь государя - Евгений Сухов

Однако Иван решил поступить по-иному.

— Басманов! Федька!

— Здесь я, государь!

— Нечего мне аппетит портить. С детства я крови страшусь, тем более в трапезной… Вели готовить Басурмана. Он у нас три дня ничего не ел.

— Слушаюсь, Иван Васильевич, — зловеще улыбнулся Федор Басманов.

— Вывести Ваську Захарьина из трапезной, — поморщился Иван Васильевич. — Смердить он стал. Страсть не люблю запах мертвечины! А тебе… моя разлюбезная женушка Анастасия Романовна, давно я обещал показать забавное зрелище. Вот сегодня и налюбуешься на своего братца.

— Не налюбуюсь, государь. Убить меня в твоей власти, но заставить смотреть на твои игрища не сможешь даже ты!

Анастасия поднялась и, не посмотрев на государя, вышла из трапезной.

За столом стало тихо.

С ножа Ивана Васильевича отцепился большой кусок мяса, который угодил в соус, забрызгав красными пятнами синий кафтан царя.

Иван оставался безмолвным.

Вот он, характер Захарьиных: Григорий Юрьевич бояр Шуйских оттеснил, Васька Захарьин даже в шутах не хотел покориться, и царица вслед за ними — мужу стала перечить.

Ровню себе нашли!

Иван Васильевич выудил мясо из соуса пальцами, облизал подливу и положил кусок в рот.

— Не хочет царица идти… Ну и хрен с ней! — Тщательно жевал он сочный кусок говядины. — Обойдемся и без нее, нам грустно не будет!

Басурман — это рыжий медведь, любимец царя Ивана. Три года назад государь присмотрел его у бродяг, которые развлекали на базарной площади торговый народ. Медведь умел кувыркаться, хлопать в ладоши, прыгать на двух лапах и ходить с шапкой, собирая заслуженное серебро. Он казался добродушным громадным увальнем, и только позже Иван понял, что Басурман был злобным и коварным зверем. Единственное, что сдерживало медведя, так это страх перед хозяином, который постоянно держал в руках плеть и лупцевал Басурмана нещадно за любое неповиновение.

Оказавшись в распоряжении Ивана, Басурман тотчас отказался играть роль добродушного животного. Уже не верилось, что еще неделю назад он кувыркался и валялся за пряник в пыли, по одному движению пальца хозяина становился на задние лапы. Медведь отказался слушаться конюхов, злобно бросался на крепкие прутья клетки, а однажды, изловчившись, подцепил когтистой лапой проходившего мимо стольника и, на глазах у дворовой челяди, разодрал ему живот.

Теперь Иван держал медведя для игр. Он стравливал его с другими медведями. И всюду Басурман выходил победителем благодаря природной хитрости и колоссальной силе. Иван велел отлавливать для Басурмана бродячих собак, до которых он был особенно охоч, а после казней конюшенные отвозили медведю обрубки человеческих тел.

Иван Васильевич, как обычно, занял место на Красном крыльце. Подле трона стояли ближние бояре, позади рынды. Челядь, привыкшая к потехе, ждала развлечения и толпилась в самом низу у железных прутьев, отгораживающих Красное крыльцо.

Дворовые привели медведя. Зверь застыл в центре круга, а потом, поглядывая на скопившийся народ, стал кувыркаться, полагая, что от него ждут представления. Этот номер вызвал буйный восторг у челяди, хохотал и государь. Нечасто Басурман радует его такими подарками. Уже совсем распалясь, медведь весело стал стучать лапами.

Караульщики привели Василия Захарьина. Он по-прежнему был в шутовском наряде, без шапки. Колокольчики жалобно позвякивали, предвещая беду, а может быть, они уже горевали о его сгубленной душе.

Медведь как будто не замечал Василия, танцевал на задних лапах, вызывая еще больший восторг у дворовых. А челядь требовала:

— Басурман, а может, ты нам еще и молитву свою прочитаешь окаянную?

И, понимая, чего от него ждут, зверь начинал глухо рычать, задрав острую морду кверху.

Захарьин стоял от медведя всего лишь в нескольких аршинах. Он видел, как искрилась на солнце его лоснящаяся шерсть, чувствовал резкий запах животного, видел его потемневшие когти, которые напоминали длинные кинжалы, но страха не чувствовал. Разве можно испугаться зверя после того, как посмел повысить голос на самого государя?

А медведю уже наскучила забава. Он опустился на четыре лапы и только сейчас посмотрел на Василия Захарьина.

— Ты думаешь, я боюсь?! — закричал тот, повернувшись к Красному крыльцу. — Я и шага не сделаю! Потехи, царь, хочешь?! Не дождешься! Будь же ты проклят!

Иван попробовал вернуть угасшее настроение хохотом; но смех, едва зародившись, угас у него где-то внутри.

Медведь уже сделал шаг к Захарьину и остановился как бы в нерешительности. Зверь привык видеть убегающих людей, привык догонять их, цеплять когтистой лапой и рвать на куски. Этот же человек совсем не боялся его. Он стоял к нему лицом, словно принимая вызов, и от этой откровенной решимости медведю сделалось досадно; он даже отворотил свою мохнатую морду.

С Красного крыльца раздались крики — это Федор Басманов науськивал медведя на Захарьина. И, услышав этот призыв, зверь тряхнул косматой башкой и с видимым неудовольствием пошел к человеку. Медведь шагал так, будто выполнял давно наскучившую работу.

Иное дело забавлять кувырком зрителей!

Иван Васильевич нахмурился: он не узнавал своего любимца. Медведь подошел совсем близко к Захарьину. Тот не отступил ни на шаг.

— Смотри же, царь, я не боюсь! Я хочу спросить тебя — примерил ли ты на себя шутовской кафтан?! Не тесен ли он тебе в плечах? — смеялся Василий. — Он как раз тебе к лицу!

Бояре тайком подглядывали за государем, видели, как от бешенства лицо Ивана сделалось словно киноварь. И тут же опускали очи: не дай бог увидит царь лукавый взгляд. А Васька-то крепок оказался!

Медведь некоторое время глядел на человека, желая рассмотреть в его глазах страх, и, не дождавшись, ударил косматой лапой по дерзким очам.

Часть третья

Козни и напасти Приживалка

Яшка Хромой молча выслушал Силантия, потом произнес:

— Нарушил, значит, Нестер клятву. Не вернулся, а жаль! Хороший был чеканщик.

— Не вернулся… Медведь его задрал и так помял, что и смотреть страшно. Кожа с него лоскутами свисала.

— Любит наш царь позабавиться, — согласился Яшка. — Едва семнадцать лет исполнилось, а столько нагрешил, что до рая ему и не добраться. Ни один мост такой тяжести не выдержит.

Силантий первый раз был в избе у Яшки. Прислуживала им красивая девка, сказывают, что живет он с ней во грехе, но уважает, как жену. Девка была распрекрасна: тонка в талии, с длинными руками, черноока и улыбчива. И Силантий искренне позавидовал хромому разбойнику. Яшка заметил интерес новгородца к своей приживалке.

— Нравится девка?

— Как же такая деваха не понравится? — бесхитростно отвечал Силантий. — Красивая. Видать, царица тоже такая.

— Царицу не видал, — безразлично отмахнулся Яшка, — а коли замечу, что к моей близко подходишь… Убью! — просто заключил он.

И, улыбнувшись, продолжал разговор дальше, как будто не было высказано страшной угрозы.

Кусок жирного блина застрял в горле у Силантия, запил он его капустным рассолом, но больше на девку не глянул даже вполовину глаза.

— Так, стало быть, говоришь, поймать они меня решили? А боярин Иван Шуйский бородой своей поклялся, что сыщет? Что ж, видно, бороду ему придется подрезать! Я вот что думаю, еще неизвестно, кто из нас двоих на Москве хозяин. Царь Ивашка только ходить учился, когда я по большим дорогам шастал. Проучить его надобно. Я здесь кое-что придумал… Эта затея нам большой куш обещает, только не дрейфь и делай так, как я наказываю.

— Слушаю тебя, Яков.

— Сегодня пойдешь обратно в Москву, повидаешься с Циклопом Гордеем. Скажешь ему, что Яков Прохорович тебя послал. Передашь, что долг его позабуду, если меня во всем слушаться станет. А сделать он должен вот что.

Яшка Хромец даже придвинулся ближе к Силантию и говорил уже в самое лицо. Чеканщик увидел под левым глазом у татя две небольшие рытвинки. «Видать, оспой побило. В волосах седина. В прошлый раз, кажись, ее не было, а может быть, не приметил». Силантию очень хотелось спрятаться от этих вопрошающих глаз. Он боролся с желанием обернуться на красивую хозяйку, еще раз увидеть, как узкое в талии, совсем не по московскому обычаю платье обтягивает тяжелые, налитые здоровой силой груди. Новгородцу понадобилось немало сил, чтобы не посмотреть в ее сторону.

Яшка продолжал, снизив голос до шепота:

— Пусть возьмет своих людей и подожжет дома, что вокруг царского дворца стоят. Они прогорят, а потом на царские хоромы перекинутся, а уж затем и на царев двор. В домах смердов добра мы никакого не сыщем, а вот у бояр, я думаю, разживемся. Это куда прибыльнее, чем черепа кроить кистенем на большой дороге. Как бояре и царь с Москвы съедут, пусть он мне тотчас об этом даст знать. Вот тогда я в Москву и наведаюсь.