Татуировка - Валерий Воскобойников

— А-а-а, машина нашлась! Мне жена уже позвонила. Так это вы ее нашли?

— Почти.

— Что значит — почти? Тут почти не бывает. Или вы, или не вы.

— Сначала ее просто обнаружили. А затем я узнал, что она — ваша.

— Ну что же, спасибо, спасибо. Так вы интересуетесь налетчиками?

— Еще как!

— Будь моя воля, я бы им руки поотрывал! Смертной казни не надо, а какое-нибудь клеймо на лоб, пока не докажет, что стал честным, ставил бы каждому.

— Ну, это вы, Пахомыч, перебрали. А если человек просто оступился или в крайний случай попал? Или следователь ошибся?! — сразу заспорил один из больных, который лежал ближе к двери.

И Дмитрий понял, что сейчас разгорится очередной диспут из тех, которые, возможно, тут длятся с утра до вечера.

— Меня интересуют подробности угона и, конечно, все, что связано с угонщиками. — Дмитрий старался говорить негромко, но так, чтобы художник его расслышал. — Я не стал пугать вашу супругу, но это довольно опасная группа. За ними числится много грехов.

— Даже так?! — удивился художник. — Я-то подумал, что просто на запчасти увели. Они что же грабители какие-нибудь? Медвежатники?

— Куда хуже. Убийцы.

— Вон как… Знать бы, я бы на них не с кулаками, а со вспышкой из окна. Хотя нет, вспышка бы расстояние не взяла. Минут через пятнадцать эта бодяга кончится, — он кивнул на капельницу, — и я вам нарисую то, что помню. А словами как их описать, скажу, один — длинный, другой — короткий, что с этого толку?

Еще минут пятнадцать Дмитрий посидел рядом с художником и выслушал его рассказ о неправильной издательской политике. Издатели гонятся за дешевинкой, заказывают рисунки художникам с улицы, хотя ведь наши мастера — это достояние нации. В результате на книжный рынок выбрасывается дурновкусие, которое постепенно влияет на художественный уровень всего населения. Скоро люди забудут, как талантливы были книжные иллюстрации в прежние времена, и будут считать, что книга должна выглядеть именно так, как сейчас, — на самом низкопробном уровне.

Дмитрий с ним был согласен. Ведь и в его работе высокое мастерство на всех уровнях тоже постепенно исчезало. А может быть, так всегда думают об уходящем времени те, кто перешагнул черту зрелости?

Наконец, когда в капельнице раствора совсем почти не осталось и Дмитрий стал беспокойно оглядываться, думая, не побежать ли ему на медицинский пост, медсестра вошла сама. Была она красива, весела и быстра в движениях.

— Не соскучились, мальчики? — спросила она, хотя все больные по возрасту годились ей в отцы. Или в деды. — Можно слегка размяться в коридоре, я палату открою на проветривание.

Освобожденный от капельницы художник набросил полосатую пижаму, какие Дмитрий считал давно исчезнувшими из жизни, и увел его в закуток, где были кресла со столиком. Там он сделал быстрый набросок двух фигур, видимых со спины, а также одним росчерком изобразил лицо длинного с чуть кривоватым носом.

— Рисунок всегда лучше, чем словесный портрет. Тем более что кроме матерного слова, которое прохрипел этот, — он указал на длинного, — я ничего не услышал. Они же, сволочи, меня сразу на землю опрокинули и переключились на супругу.

Дмитрий поблагодарил, пожелал скорейшего выздоровления, простился и вышел. Уже около лифта он вынул тот рисунок, который сделала супруга художника. Они были словно близнецы — повторяли друг друга полностью. Вот что значит долгая совместная жизнь и годы общей работы!

ЗЛОЙ ЧЕЧЕН ПОЛЗЕТ НА БЕРЕГ

— Такого изуверского ритуала, чтобы с человека живьем снимали кожу, а мясо отправляли на вывоз, — среди современных российских культов я не знаю.

Никита шел с Аскером Алиевичем по Дворцовому мосту. С полчаса назад он пришел в здание Кунсткамеры, где помещалось заведение с длинным названием: Институт этнографии и антропологии человека имени Миклухо-Маклая Российской Академии наук. Профессор Аскер Алиевич Цагароев заведовал в этом институте сектором. Вечером Никита решил справиться насчет него у бывшей одноклассницы, которая тоже трудилась в этом институте и специализировалась то ли по якутам, то ли по чукчам. А может, по тем и другим.

— Ты такого чеченца, Цагароева, из вашей епархии случайно не знаешь? — спросил он весело и тут же получил устную оплеуху за свое легкомыслие.

— Для тебя, Никитушка, Цагароев — чеченец, а для меня он — прежде всего ученый планетарной значимости. Его книги изданы во всем мире. Можешь сам в БАНе в этом убедиться, если у тебя, конечно, есть пропуск. Они написаны вполне доступным языком.

Мол, не тебе с твоим ментовским интеллектом соваться в наши дела. Хорошо еще Никита понял, что его посылают не в заведение с сауной и душевыми, а в библиотеку Академии наук. А то ведь мог бы и выдать что-нибудь, типа: «Слушай, я только не понимаю, при чем тут баня?»

И все же, несмотря на слова бывшей одноклассницы, Никита отличил ученого с мировым именем среди двух других собеседников мгновенно — как ни крути, а по виду он был типичным чеченцем. Только с седым затылком и седеющими усами, а также со вполне благородной осанкой.

Никита созвонился с ним сразу после вечернего разговора с одноклассницей, и Аскер Алиевич, не проявляя любопытства к цели визита сотрудника прокуратуры, сказал, что может встретиться только завтра, потому что завтра же вечером вылетает на конгресс в Лондон, а из Лондона — читать лекции в университете… Тут ученый назвал город, название которого хотя и показалось знакомым, но в какой он находится стране и даже в каком полушарии, Никита твердо не знал.

В назначенный час он прошел мимо скелета лошади о двух головах и другого скелета — человеческого, только гигантского роста, поднялся по лестнице и, слегка поплутав, отыскал нужный кабинет, где ученый, стоя в дверях, заканчивал деловой разговор, по-видимому, с коллегами.

— Но это же не входит в целевую программу, — занудно говорил один из коллег.

— Милый мой, разве озарение можно запрограммировать? — отвечал ему профессор Цагароев со спокойной улыбкой доброго и мудрого пожилого человека. — Что вам эта программа! Человека осенила яркая, свежая идея, а вы — со своей программой. Да сочиним мы нужную формулировку.

Разговор еще не закончился, когда у Цагароева засигналила трубка. Аскер Алиевич нетерпеливо поднес ее к уху, проговорил кому-то: «Привет, Миша», потом взглянул на часы и добавил: «Хорошо, через полчаса буду».

Звонивший Миша, судя по всему, сразу предложил ученому машину, на что тот ответил:

— Не надо машины! Ты же знаешь: я люблю ходит по мосту пешком. Через полчаса я у тебя буду.

— Так я могу начинать работу? — спросил, слегка заикаясь от волнения, другой коллега.

— Начинайте немедленно. — Цагароев с той же мягкой Улыбкой повернулся к нему. — Под мою ответственность.

Только после этого он со вниманием взглянул на Никиту.

— Вы ко мне?

Коллеги удалились, Никита, ощущая дефицит времени, представился и постарался за полминуты выложить свои вопросы.

— У нас такая проблема, Аскер Алиевич: требуется научная консультация. Несколько раз подряд находим мужские тела… со снятыми кожными покровами. Короче, тело есть, а кожи нет, срезана. Может ли кто делать такое в чеченской общине… нет, не обязательно в чеченской, — поправился Никита, однако слово было уже сказано. — Поймите меня правильно, — заволновался Никита, — я имею в виду любую нацию: у кого был такой культовый ритуал?..

Ученый понял все раньше, чем Никита договорил до конца, и, горестно кивнув, вдруг заботливо спросил:

— Вы одеты достаточно тепло, чтобы пойти со мной по Дворцовому мосту?

— Нормально — Никита с трудом скрыл удивление.

— Тогда у нас с вами есть двадцать минут. Проводите меня до Эрмитажа, вот все и обсудим. Михаил Борисович просит посмотреть новую коллекцию перед открытием.

Все-таки Никита был не какой-нибудь серый валенок и сразу понял, что звонивший Миша — это и есть Михаил Борисович, директор Эрмитажа по фамилии Пиотровский. Потом он почти бегом спустился по лестнице следом за сухоньким седеющим чеченцем и, стараясь не отставать, последовал за ним по набережной к Дворцовому мосту.

— Полагаю, вы ждете, чтобы я немедленно назвал вам адрес злого чечена? — все с той же доброй улыбкой на лице спросил Аскер Алиевич.

— Какого злого чечена? — не понял Никита.

— Это из «Колыбельной» Лермонтова: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал».

Что-то такое Никита помнил, но очень туманно.

— Чеченец как современный символ врага — забавно, не правда ли? Или трагично. Нет, мой дорогой, чечена я вам не назову. Но то, что ни один истинный чеченец такой способ мести не изберет, это скажу вам точно.

— Но мало ли… — попробовал возразить Никита. — Я, конечно, понимаю…