Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

Могущество и влияние графа на дела государственные кажутся теперь невероятными. Все дела Государственного совета рассматривались им и с его отметкою карандашом отсылались на утверждение. Все указы исполнялись тогда только, когда рукою графа были выставлены год и число. В приказах по военному поселению можно найти между прочим: «Такого-то уланского полка поручик N.N. и корнет N.N. высочайшим приказом произведены в следующие чины; но как поведение сих офицеров того не заслуживает, то я и предписываю считать их по-прежнему: N.N. в поручичьем и N.N. в корнетском чине». Все дрожало перед ним, не только в поселениях, но и во всей России. Зато и падение его было причиной всеобщей радости <…>

Н. Н. Муравьев[274]

Припоминания мои с 1778 года

Вступив в новгородские вице-губернаторы, я скоро увидел беспутство новгородского гражданского губернатора Сумарокова. Он наконец сделался моим гонителем и вытребовал от правительства сенатора, чтобы найти меня негодным <…> Он был в связях в Санкт-Петербурге, я ни с кем и ни в каких. Сенатор Миклашевский[275] был его приятель и старый сослуживец; я ему был вовсе неизвестен. Но кончилась сенаторская ревизия тем, что губернатора отозвали в Санкт-Петербург к ответу перед Сенатом, а мне поручили управление губернии, как отличному. Граф Аракчеев, злобствовавший за некоторые распоряжения губернатора Сумарокова по его новгородским деревням в 1812 году, — я должен присовокупить, злобствовавший на губернатора Сумарокова решительно несправедливо, — был очень доволен, что ревизия губернии нашла Сумарокова неспособным управлять губернией, и рад был, со своей стороны, сделать всевозможно худо и досаду губернатору Сумарокову и, видимо, не мог сделать более, как то, что меня высочайшим указом из Парижа в августе 1815 года назначили новгородским гражданским губернатором, а Сумарокова причислили к Герольдии <…>

[В должности статс-секретаря] я вел себя столь осторожно, столь от всех отдельно, что никакая клевета меня не касалась. Но зависть Аракчеева дышала и шипела, ибо Император удостаивал меня доверенности. Я это заметил и тем более остерегался. Я видел, что Аракчееву я не мил; но что он в то же время меня уважал и делал мне отменную от других доверенность, и в делах его службы, и в других его собственных, хотя я никогда не посягал, не навязывался, ибо не мог видеть тут себе лестного. Он бывал со мною откровенен даже до болтливости и об отношениях его к Императору, и о связях его частных. Я ведь все видел только более и более, что он ни единого человека не любил, всем завидовал, никому не желал добра <…>

Он часто мне, губернатору, советовал стараться понравиться слабости Государя, стать ему приятным и продавать ему свой товар лицом. Он говаривал мне всегда: водись с ним, но камень за пазухой держи; когда сделаешься ему необходим, тогда только будешь ему и любимым <…>

В первые дни по кончине Павла Аракчеев явился из своего Грузина в Петербург и был принят тайно Александром, который извинялся, что задержал его, потому что приятели-то (разумей виновников кончины отца его) не спускают его [с] глаз. Но Александр мешкал открыто опять поставить Аракчеева на пути преобладания и сделал его инспектором артиллерии не прежде 1803 года, хотя решительно вопреки общего мнения. Я должен признаться в хвалу сего Государя, что он это сделал по сущей необходимости; ибо не можно было найти другого начальника артиллерии, которая под инспекторством генерала …[276] пришла в крайнее расслабление и расстройство. Впрочем, и граф Аракчеев действовал уже осторожнее с своими подчиненными. Этому научил его еще Император Павел, который его отставил за то, что он выбил камнями унтер-офицера, который имел Анненский орден. Аракчеев мне об этом рассказывал, подтверждая, что он его и выбил для того, чтоб он не мечтал, что кавалерство его может освободить его от телесного наказания. Он тогда опять искал быть принятым на службу, являлся к наследнику престола, сей за него ходатайствовал у Императора Павла и получил обнадеживание. Но Аракчеев спросил у наследника, кто после Его Высочества вошел в комнату Его Величества, и когда он отвечал: «Кутайсов», — то Аракчеев и отозвался Его Высочеству, что не будет исполнено по обещанию. После того он подаренный ему дом от Павла в Миллионной улице продал и уехал во свое село Грузино, где и жил в великом уединении до воцарения Александра I.

Будучи инспектором артиллерии, граф Аракчеев женился на одной благородной девице Хомутовой, имел от ней дитя, которое скоро умерло, и через 2 или 3 года с нею расстался. Когда я, бывши еще только Управляющим Новгородской губернией, приезжал к графу Аракчееву изредка в село Грузино, тогда он откровенно признавался мне, что он до знакомства с моим семейством никогда не предполагал, что могло быть супружество счастливое событие; ибо присовокуплял: «И я все сделал, чтоб иметь привязанность моей жены; я, женясь на ней, подарил ей 30 000 рублей на приготовление приданого, и ничто не помогло, чтоб мне быть с нею счастливым».

Надобно кратко при сем объяснить, что жена его была женщина наилучшего поведения и кротости; но крикливости, но строгости, но распутства его никак не могла долее снести и воспользовалась первою возможностью, чтоб остаться навсегда в доме матери своей.

Деятельность Аракчеева в делах артиллерии столько понравилась Императору Александру, что он сделал его еще в 1805 году военным министром[277], с званием генерал-инспектор всей пехоты. Император все возможное делал, чтоб поддержать его силою в лучшем мнении общества. Назвал полк его именем, чему тогда не было примеров; велел отдавать ему от войск царские почести; ездил к нему в гости в село Грузино. Но Аракчеев, наконец, был недоволен нерадивостию Императора к делам войск во время Шведской войны в 1808 году; редко мог добиваться к нему с докладом дел, один раз даже выказавши Императору, что он его беспокоит собственно потому, что армия не его, но Его Величества, тогда Император прислал ему Андреевский орден, тот самый, который он сам носил. Однако Аракчеев на другой же день, удержав собственноручный Императора рескрипт на этот орден, — орден самый отвез Императору обратно, с извинением, что он сам признает себя его не заслужившим. В его министерство Император иногда его укорял, что его подчиненные крадут, — и он ему отвечал, что и он сам то же бы сказал, но что ущения за его послабление на это преступление он не заслуживает, ибо виновные всегда преданы суду. Он желал иметь более власти, а Император отзывался: «Что, разве тебе хочется быть Потемкиным?» Невзирая на сие, он подписом своим усилил Аракчееву врученное, дав ему, Аракчееву, неограниченную власть[278] в Финляндии в зиму на 1809 год, когда там был главнокомандующий Каменский[279], а второй генерал Барклай де Толли. Надобно было войскам нашим по льду перейти во двух местах через Ботнический залив; Аракчееву идти с Алан[д]ских островов, Барклаю в самом узком месте залива к северу, а Каменскому из Торнео идти берегом залива к Стокгольму же. Последние два исполнили на них возложенное, а Аракчеев пробыл несколько времени на Алан[д]ских островах и, не ведая, что его передовой отряд перешел залив, находился на пути к Стокгольму, не решился с своим главным войском идти туда же. В Стокгольме [в] это время сделалась перемена в правительстве! Густава IV свели с престола и возвели на него его дядю Карла XIII[280], а сей тотчас выслал предложение о мире с Россией, который и заключен с присоединением всей Шведской Финляндии к России. Тогда Император [спрашивал] Аракчеева, что он не перешел через Ботнический залив, и когда сей ему приводил, что это было бы подвергать войска к неминуемой гибели, что и без того желание Его Величества исполнилось в заключенном мире. Тогда сей отвечал ему: «Все-таки было бы лучше, когда бы знали, что мы были в Стокгольме».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});