Коля-Коля-Николай - Петр Сосновский

когда закончатся, тогда и буду думать о работе, а пока плевал я на все. От участкового милиционера я спасался в скверике. Он находился недалеко от дома у железной дороги. Все нормальные люди располагались подальше от нее я же наоборот. У железной дороги мне было спокойнее, взяв бутылку водки, четвертинку черного хлеба и грамм двести колбасы я медленно выталкивал из головы дурные мысли, нагружаясь зельем.

Однажды меня даже не спасла водка. Не знаю отчего я не оставил пустую бутылку там, в сквере под скамейкой, а взял с собой. Помню, мне показалось спиртного недостаточно. Конечно, это из-за того, что я встретил Тольяныча — друга своего покойного брата. Он пить не хотел, и как мог, — отказывался, но я настоял и волей-неволей Тольяныч составил мне компанию. Он выпил всего ничего — водка закончилась. Я решил добавить — купить еще одну поллитровку.

Магазин был полон народу. Добраться до продавщицы без очереди было невозможно. Я начал упрашивать людей пустить меня, но разжалобить мне никого не удалось. Очередь не желала пропускать меня вперед. Я принялся скандалить и вдруг с яростью запустил в витрину магазина пустую бутылку. Не знаю, что на меня тогда нашло.

Убежать я не смог, да и не очень стремился, так как на ногах еле стоял. Меня тут же забрала милиция. Мне оформили дело. И посадили за попытку ограбления магазина. Участковый дал на меня такую характеристику, что дальше некуда. Я был хуже убийцы.

Новое место заключения, ни в какое сравнение не шло с колонией. Это была тюрьма, самая настоящая. Срок мне дали приличный. Как я не пытался утаить свое положение от родственников, оно стало им известно. Моя Оксана сразу же разыскала Семена и сообщила ему, о том, что я нахожусь в к. п. з.

Особенно сокрушалась тетя Надя: она, приехав на суд, только и повторяла:

— Коля-Коля, мне нужно было тебя сразу после похорон матери забрать с собой. Как же я не подумала, что такое может случиться!

— Ты, — сказал мне участковый, — уже даже не москвич, вернуться тебе не удастся. Скоро я займусь и твоей подругой. Ей на свободе ходить недолго.

Оксану также посадили, но за хулиганство. Она в зале суда учинила скандал. Полезла меня защищать. Ей дали пятнадцать суток.

Время в тюрьме тянулось медленно. Работа меня выматывала. Отношения между сокамерниками также. Я пытался выглядеть среди них «стариком». Случайно, будто ненароком, я проболтался, что у меня вторая «ходка». Это возымело действие. Я стал почетным. Мне дали кликуху. Товарищи по несчастью меня, отчего то прозвали дядей Колей. Им я пробыл не один год.

Чего я только не делал, чтобы быть на высоте. Выдумка у меня была на первом месте. Ради уважения «братвы» я через надзирателей тратил всю свою наличность, выдаваемую на хозяйственные нужды, для покупки водки. Время от времени я должен был «косить» от работы. Это также поднимало меня в глазах сокамерников. В лазарете я бывал и порой часто. Для этого я глотал столовые приборы. Обычной ложкой делал себе в животе дырки. Ел всякую дрянь, чтобы вызвать температуру и заболеть.

Жизнь в тюрьме была не сладкой. Днем, нагружались ноги, руки, мышцы живота, спины, шеи — словом сплошная физика, а по ночам голова — это была философия. В детстве голова была ясная. Мыслей в ней раз-два и обчелся. Чем старше я становился, тем плотнее заполнялась моя башка. Каждый шаг уже осмысливался. Без мысли никуда. Тошно. Меня порой, как от баланды — рвало мыслями.

О многом я передумал лежа на нарах, особенно когда не спалось. С кем я в уме не разговаривал и с матерью, и с отцом, и с братом Валерой.

Мать и отец часто бывали у меня во снах. Захаживал и Семен. Даже сантехник дядя Миша, Тольяныч.

Однажды мне приснился покойный брат Валера. Такого не случалось. Он, как ушел из жизни, так и пропал. Что-то должно было случиться. И случилось. Оказалось, что мой срок подходит к концу. Как я мог забыть об этом. Порой каждый день фиксировал, мечтал и строил планы. Жизнь на гражданке рисовалась мне во всех красках. Я, отсидев приличный срок, уже не понимал каково быть свободным, правда, хотел, жаждал ее — свободы, и надо же такому вдруг случится — напрочь забыл о том, что срок мой на исходе.

Утром меня вызвал начальник.

— Так осужденный вам осталось всего месяц, подумайте о месте жительства. В больших крупных городах вам жить нельзя.

— А в Москве? — спросил я.

— А в Москве тем более! — ответил он.

— Хорошо, в селе я могу жить?

— Пожалуйста. Сообщите нам адрес, мы напишем туда и вас оповестим.

Я решил поехать к тете Наде. В своих письмах она не раз приглашала меня к себе. В тюрьме от начальства я получил разрешение и отправился в Щурово — на новое местожительство.

Тетя Люба — хохотушка от меня отказалась. Правда, не она сама, ее муж дядя Ваня.

— Мне, — сказал он, как передала в письме тетя Надя, — тюремщик не нужен. Он мать свою не жалел, я его также не собираюсь жалеть. Что он сирота? Черта-с два. Пусть сам живет, как хочет, помогать я ему не собираюсь и жене своей не позволю.

Мою мать Веру Кондратьевну тянуло на родину. Ее дом, дом сестер Нади и Любы не сохранился.

Тетя Надя покинула его сразу же после замужества. Уехала из поселка Варинова жить к мужу в Щурово в перспективное село. Тетя Люба, много лет жила в родном доме и перебралась к своей сестре только тогда, когда тот совершенно развалился.

Мать, когда у нее был отпуск, отправляясь к себе на родину, взяв меня, Валеру, а порой и отца останавливалась всегда у тети Любы. К тете Нади мы ходили в гости. Расстояние было небольшим всего два-три километра. Нас всегда пытались оставить ночевать, но мать находила отговорки и спешила вернуться к тете Любе. Возможно, ее притягивали родные стены дома. Мне же, казалось, она боялась тети Нади и чувствовала перед ней себя неловко.

Отъезды наши заканчивались скандалами. Мать из-за того, что она жила в Москве — столице, старалась быть выше своих сестер. Но тетя Надя главенствовала. Ведь она вырастила и мою мать, и тетю Любу. Она не обманывала, когда захотела перебраться жить в Москву. Если бы не моя мать возможно не только жизнь тети Нади, тети Любы, но и ее самой была другой.

В Щурово