Гиршуни - Алекс Тарн

Я открыл дверцу, и тут она сказала:

— Не возвращайся туда, слышишь?

В принципе под словом «туда» могли подразумеваться сразу несколько вариантов: например, весь район Алмазной биржи, или мост через Аялон, или даже здание моей работы… Но женщина-то имела в виду именно милонгу — я понял это, не глядя на нее, по одной лишь интонации.

— Да что это такое? — я решительно захлопнул дверцу, всем своим видом показывая, что не сдвинусь с места, пока не получу объяснения. — Ты можешь наконец растолковать мне, что происходит?

Женщина смотрела испуганно.

— Я и сама не знаю.

— Не знаешь? — переспросил я, начиная злиться. — Тогда к чему весь этот балаган? Слушай, кончай мотать мне нервы…

— Я тут ни при чем, — торопливо проговорила она. — Я тогда была нездорова, и дождь, и вообще…

Она замолчала. Наш разговор все больше и больше напоминал мне ночную беседу с пареньком из милонги. Две тайны за одну ночь… не слишком ли много вони на меня одного?

— Ну… и вообще… — подтолкнул ее я.

— Я закончила работать рано, — сказала она, глядя в одну точку. — Все равно клиентов в непогоду много не бывает. Села в машину и поехала. Как сейчас, через мост. Только тогда было еще темно, совсем темно, и дождь, мало что разберешь. Но кое-что я увидела…

Резко повернувшись, она вцепилась мне в руку.

— Увидела достаточно, понимаешь? Если бы я остановилась… или просто притормозила… тогда, возможно, ничего бы не случилось, понимаешь? Но я ведь не знала, не знала…

— Не знала чего?

— Что это случится… Он упал на шоссе прямо перед семитрейлером, у меня на глазах! Это было ужасно, ужасно! Ты представить себе не можешь, что с ним стало! Ужасно! Ужасно!

«Как сговорились, — подумал я. — Вот ведь идиоты… „ужасно“, „ужасно“… заладили, как попки. Жизнь вообще не подарок. Причем иногда настолько, что приходится заканчивать ее прыжком с моста под грузовик.»

— Ну и что? — сказал я вслух. — При чем тут милонга?

— Как это? Еще как при чем! Потом, знаешь, сколько сплетен ходило об этом случае? Говорили, что парень как раз вышел из милонги. Тогда он, сегодня ты… Ты не представляешь, как я испугалась, когда увидела тебя на мосту. Еще и дорогу тебе туда показала!

— Куда?

— В милонгу…

Я зевнул. Все-таки бессонная ночь сказывалась.

— Спасибо тебе, конечно, за заботу. Только, по-моему, людям просто жить скучно, вот и придумывают себе всякие страсти-мордасти… — меня снова одолела зевота, и я вынужден был отвернуться, чтобы не разевать пасть прямо в лицо собеседнице. — Ты вот себя винишь и милонгу проклинаешь, а они там, бедные, знаешь, как переживают?.. Сколько времени прошло, а все опомниться не могут. Одержимы комплексом вины. Буквально. Словно он тогда не сам сиганул, а они его столкнули, коллективно и в ритме танго…

Женщина молчала, но как-то особенно. Знаете, бывает такое молчание, которое можно услышать, настолько оно звенит, словно чревато комарами или напряжением еще не сказанных слов. Я повернул голову и уткнулся в ее глаза под припухшими черепашьими веками. Не знаю, чего там было больше — страха или презрения.

— Он не прыгал, — раздельно произнесла она. — Я видела, как его столкнули. На мосту было две фигуры. Две, а не одна. И я видела это своими глазами.

Juglans Regia

Тип записи: открытая

Тут мне один опрос прислали по интырнету. Нащот ырудиции. И был там вопрос про Бунена. Бунен — это пейсатель такой, аффтар, если кто не знает. Вапще-то с ырудицией у меня полный затык, но Бунена я как раз знаю. Бунен мне, можно сказать, жызнь поломал. Одну из. Патамушта не скажу, бутто у меня их семь, как у кошки, но на четыре уже точно набираецца.

Бунена я фсегда читал и перечитывал с удовольствием, патамушта он очень умел раскрыть тему сисек. Асобино нас объединяла любовь к длиннным юпкам. Думаю, што если б я был на месте Бунена, я бы вопще с ума сошел. Просто убился бы апстену бани. Патамушта тогда фсе пелотки в деревне ходили тока ф сарафанах типа как у бирьоски, а Бунен жил именно тогда и именно в деревне. Нет, потом-то, когда ему дали нобилиффскую премию за грамотное раскрытие темы сисек, тогда он уже в деревне не жил. Но тогда он был уже старый и пробавлялся воспоминаниями.

Но ф прошлом, ф молодости и в деревне, когда фсе пелотки вокрук бегали исключительно ф сарафанах… это было, блин, ваще! Чистая, атборная жесть! Как прецтавлю, так яйца ломит, чесслово, ломит! Неудивительно, што Бунен так атжог. Уж он-то понимал в длиннннных юпках не хуже моево.

А жызнь мою поломал евонный креатифф «Руся». Есть у нево такой рассказ в опщем сборнике креативофф под названием «Темные аллеи». Многие щитают, што это лутшее, што написал Бунен, и я с этим согласен. Развивая этот тезис, я бы даже сказал, што Бунен — лутший руский пейсатель, што «Темные аллеи» — лутшее у Бунена и што «Руся» — лутшее ф «Темных аллеях». И это апсалютно стопудово.

Штобы уж вофсе закончить о «Темных аллеях», скажу, што само название это кажецца мне очень точным. Ежели кто подумал, што речь тут идет о саде или там о парке, то он просто ничиво не догоняет. Не ф парке тут дело и не ф саде. Темные аллеи — они не на земле и не на небе, а фтопке — ф голове то есть. Темные аллеи — это на самом деле извилины головнова моска. Наш моск состоит из извилин, если кто не знает. Так вот, эти извилины очень разные. Есть такие, которые широкие и хорошо асвещенные. По ним мы гуляем ежедневно и даже не одни, а с гостями. То есть нам не в лом пригласить туда ково хошь — хоть жену, хоть друга, хоть мать-старужку. Настолько там фсе на виду, ф тех светлых аллеях. И не тока на виду, но и известно заранее. Типа тока скажешь «а», как тебе сразу же фсе отвечают «б», а за этой «б» уже послушно выглядывают «в», и «г», и «д», и так далее, строго по алфавиту.

Но стоит тебе сойти с этих светлых аллей куда-нить ф сторонку, как фсе сразу меняецца. Там уже и света поменьше, и дорожки поуже, и ветки временами нависают, так што приходицца отводить их рукой, и нет-нет да лежит поперек пути ствол упафшево дерева. Фсе это не так страшно: через дерево можно перешагнуть, ветки не очень-то и мешают, и света вопще-то хватает. Но тем не менее, всяково-любова сюда уже не позовешь. Зачем людям зазря спотыкацца? А на инвалидной коляске тут уже точно не проехать. Но самое неприятное заключаицца ф том, што от этих полусветлых аллей атходят вбок… кто? Или, пардон, што? — Правильно!.. — вбок от них атходят они самые — темные аллеи. Вот о них-то и писал Бунен.

Света там не бывает даже ф самый солнечный день, а про фонари эти аллеи не слыхали ф принцыпе. Там бурелом, там колючки хватают тебя за лицо, там лехче споткнуцца, чем сделать шаг. Даже сам хозяин моска не фсегда решаецца туда войти. Почему? Темно патамушта. И пахнет непривычно, нехорошо пахнет: то ли оттово, што под кустом насрано, то ли от трупа полуразлажиффшевося, то ли от твоих же сопственных трусофф, которые надо было бы постирать, да лень было, вот ты и атбросил их подальше от вот той вон полусветлой аллеи, где когда-то поимел очень хорошую пелотку вон под тем вот развесисястым деревом. Догоняете?

Тогда спрашиваецца, кой хрен туда лезть? А-а-а… в этом-то фся и фишка… Патамушта именно там, ф темных аллеях проживает наше настоящее «я». Не «а»-«б»-«в»-«г»-«д», которые колбасяцца на светлых дорошках и даже не «п»-«р»-«с»-«т», которых можно при желании обнаружить в полусветлых местах, а самое што ни на есть «я». И кроме как там, ф темноте, ево нигде больше не водицца. И это самое «я», как любое живое существо, хочет жыть. Оно хочет фсево: кушать, драцца, ходить под куст и трахать пелоток. Затем-то и приходицца нам туда отправляцца — штобы принести ему фсе это.

Тут кто-то недогоняющий может спросить: а фсе же, кой хрен? Разве низзя фсе эта совершать на светлых и полусветлых аллеях? Разве нету там подходящих кустофф? Разве не сыскать среди тамошних гостей хороших пелоток с шустрой попой? Разве ты сам не говорил про удобное развесисястое дерево? Канешна, отвечу я тому недогоняющему. Фсе это есть и на свету. Вот тока одна беда: меня там нету. Патамушта, как я уже атметил, «я» живет тока там, ф темноте. Такая вот грусная история. И Бунен, как лутший пейсатель, понимал это лутши фсех.

Фпервые я прочитал ево гениальный креатифф «Руся» в возрасте девяти лет и с тех пор читал не переставая. И каждый раз находил што-то новое. Патамушта этот короткий расскасс неисчерпаем, как темная аллея. Едет чилавек с женой на юк, и вдрук поесд астанавливаецца на какой-то мелкой станции, даже полустанке, там, где он и астанавливацца-то не должен. И чилавек смотрит из окна на название станции и вдрук видит вход в темную аллею. И там, в этой аллее, — ево давняя пелотка Руся ф жолтом сарафане, пелотка, с которай он трахался когда-то давным-давно. И он входит туда, в аллею, патамушта не может не войти, патамушта на самом деле там находицца ево «я». Патамушта настоящий он живет там фсегда, догоняети? Там, а вофсе не ф поесде, из окошка которова он смотрит ф ту самую минуту.