Крошка из Шанхая - Вэй Хой

Я была потрясена и никак не могла собраться с мыслями. Бессонница иссушила тело. Вокруг плавали бесформенные тени, принимавшие самые неожиданные очертания, воображение рисовало безнадежные картины. Всю ту ночь я металась в жару и отчаянии, бесконечно проигрывая на запылившемся экране памяти все события нашей жизни с Тиан-Тианом, начиная с первой встречи. Мы были самой обреченной парой влюбленных из живущих на земле.

Но наша любовь была такой беззаветной, что ни один не мог покинуть другого, особенно сейчас. От страха, что Тиан-Тиан может исчезнуть, кануть во вселенский хаос, как невесомая пылинка, мое сердце разрывалось. Я любила его, как никогда раньше. И молила, чтобы не сойти с ума до восхода солнца и увидеть рассвет.

19 На юг

Ключ, блестит на подоконнике

Сколком солнечного дня,

Мы давно с тобой любовники,

Эйлин, выйди за меня!

Перестань, вот прикопался…

Этот ключ не для тебя,

он от прежнего остался! [77]

Ален Гинзберг

На следующий день, прихватив дорожную сумку, я села в такси, доехала до аэропорта и купила билет на ближайший рейс до Хайкоу. И тут внезапно поняла, что мне нужно сделать несколько телефонных звонков. В гостиничном номере Тиан-Тиана никто не брал трубку, поэтому я позвонила в администрацию и попросила передать ему, когда приеду. Листая записную книжку, с грустью размышляла о том, что теперь, когда я столкнулась с серьезной, трудноразрешимой проблемой, получается, что мне даже не с кем поделиться своими переживаниями.

У Мадонны был отключен мобильный телефон. У Чжуши постоянно занят и служебный, и сотовый: бог знает, со сколькими людьми ей приходилось разговаривать одновременно. Паучок уехал из Шанхая по делам. Его коллега спросил, что ему передать, но я поблагодарила и сказала, что ничего не нужно. Оставались только моя издатель Дэн, мой психоаналитик Дэвид, мой любовник Марк, родители и несколько бывших дружков.

Удрученная, я рассеянно, как заведенная, вставляла магнитную карту в прорезь телефонного автомата и вынимала ее оттуда. Повернув голову, увидела мчащийся по взлетной полосе самолет Макдоннел-Дуглас. Разогнавшись, он элегантно взмыл вверх, словно огромная серебристая птица, и скрылся из вида.

Я вошла в курилку и села напротив какого-то мужчины. Он сидел, слегка наклонившись вперед. Мне было видно изящную эспаньолку а-ля Агасси, которую он начал отращивать совсем недавно, и удлиненную кожаную юбку. Я и не подозревала, что бородка в таком стиле может идти к китайской внешности. Кроме того, мне ни разу в жизни не доводилось видеть, чтобы мужчина садился в самолет в кожаной юбке. Он курил сигареты «555», я чувствовала их сильный терпкий аромат, словно на языке перекатывались крупинки муки грубого помола. Незнакомец держал дымящуюся сигарету в тонких, словно озябших пальцах.

Он повернулся и посмотрел прямо на меня. У него под глазами были едва заметные тени, но ясный, суровый и одновременно нежный взгляд, казалось, соединял в себе ин и янь в необъяснимой и противоречивой гармонии.

Улыбнувшись, он встал и распахнул объятия.

– Коко, это ты?!

Это был не кто иной, как Летун, знаменитый стилист, с которым я познакомилась в Пекине.

Мы обнялись и, усевшись рядышком, закурили. Обменялись несколькими фразами. Выяснилось, что мы летим одним рейсом в одно и то же место. Свет в курилке действовал на нервы, голова раскалывалась от тупой, ноющей боли.

– Ты неважно выглядишь. Что-то случилось? – Он придвинулся ближе и участливо положил руку мне на плечо.

– Я не совсем здорова… Долго рассказывать. Еду к другу. Его жизнь летит в тартарары, а я… у меня просто нет сил, – пробормотала я, вставая и бросая сигарету. – Здесь совсем нечем дышать, – заметила я, направляясь к двери.

Он пошел за мной.

– Постой-ка! А что это валяется, вон там на полу?

В голове гудело, и мне не терпелось как можно скорее выйти на воздух.

– Коко, это не ты потеряла сережку?

Я потрогала мочку уха, сокрушенно вздохнула и взяла с его ладони крохотную кобальтовую сережку величиной с рисовое зернышко. В зависимости от освещения она переливалась всеми цветами радуги и будто меняла форму. На данный момент она была единственной яркой каплей в поглотившем меня море печали. Я поблагодарила Летуна и на ходу с грустью подумала: «Беда не приходит одна: стоит чему-то случиться, и все летит кувырком. Даже покурить нельзя, не потеряв сережку».

Перед самой посадкой в самолет я позвонила Марку. Судя по голосу, он был очень занят.

– Привет! – его голос звучал отчужденно, мой в ответ стал ледяным. Из чувства самозащиты перед лицом безучастности всегда лучше казаться безразличным.

– Я в аэропорту, – сказала я. – Не смогу прийти к вам на обед в выходные. Так что извинись за меня перед женой.

– Куда ты летишь? – Наконец-то он проявил хоть какое-то внимание.

– К своему другу.

– Ты надолго? – В его голосе послышалась тревога. Может, он даже отложил ручку и закрыл папку, которая наверняка лежала перед ним на столе.

– А если и так, тебе что, будет жаль? – спросила я, по-прежнему безжалостно-холодным тоном. В тот момент даже возможность поддеть его не могла доставить мне никакого удовольствия. Наверное, со стороны я выглядела бледной и суровой. Все раздражало. Навалилась масса проблем.

– Коко! – укоризненно вздохнул он. – Ты же знаешь, что мне будет жаль. Пожалуйста, перестань издеваться. Ты скоро вернешься?

Я ненадолго замолчала. Конечно, он был прав. Я привезу Тиан-Тиана домой, и все наладится. Но будет ли жизнь прежней? Смогу ли я, как раньше, разрываться между двумя мужчинами, один из которых – наркоман в депрессии, и при этом с чистой совестью продолжать писать роман?

Я расплакалась. В голосе Марка, звучавшем из телефонной трубки, послышалось волнение:

– Что случилось? Детка, поговори со мной!

– Ничего особенного. Дождись моего возвращения, я позвоню, – ответила я и повесила трубку.

Я сознавала, что мое отвратительное настроение передается окружающим, словно зараза. Теперь Марк, наверное, ходит из одного угла кабинета в другой, маясь от тревоги. Бедолага! Да и мне тоже не позавидуешь!

Как-то Дэвид У сказал мне: «Жалеть себя – непристойное занятие». Он изрек это с непререкаемым видом мудреца, словно божественное откровение. Его лицо светилось изнутри. Но я никогда не обращала большого внимания на его советы. Я всегда с удовольствием предавалась жалости к собственной персоне. Наверное, нарциссизм – самый сильный из моих пороков.

***

Самолет забирался в заоблачную высь. Рядом со мной в салоне сидел Летун. Он без умолку болтал, а я успела почитать журнал, накинуть и снова снять пальто, еще раз пролистать журнал. Потом закрыла глаза, подперев подбородок левой рукой, а правую прижав к груди, откашлялась, открыла глаза и поправила кресло.

Стюардесса принесла напитки и закуски. Опуская откидной столик, я случайно пролила кока-колу Летуну на колени.

– Ох, извини, – выпалила я.

Между нами завязалась беседа – мной и этим красавцем со жгучим пламенным взглядом, своей неуемной энергией способным покорить целую толпу женщин, кроме такой грустной, как я.

Летун рассказал, что в Японии изучал последние тенденции в моде и теперь рекомендует всем своим клиентам для улучшения имиджа использовать в макияже розовый, небесно-голубой и серебристый тона. Несколько рядов кресел позади нас были заняты его коллегами: какой-то старлеткой, снимавшейся в видеофильмах, двумя фотографами, тремя помощниками стилиста и тремя мужчинами примерно в таких же костюмах, как и сам Летун. Все они направлялись на Хайнань на фотосессию – готовили портфолио этой самой старлетки. По-моему, я видела ее однажды в какой-то пьесе. У нее была ничем не примечательная внешность и невыразительное лицо – ни одухотворенности, ни достоинства. Единственно выдающейся чертой ее личности была пышная грудь.

Летун все время что-то бубнил, сидя рядом со мной, своей болтовней распугивая мои и без того разбегающиеся мысли. Я рассеянно слушала, думая про себя, что мужчины, осмеливающиеся носить юбки, должны быть либо умными, либо придурками. Он поведал мне о том, что в прошлом месяце ему вырвали больной зуб, что его родители постоянно ссорятся между собой, что его подружки замучили его ревностью к его дружкам.

Я задремала. Проснувшись, увидела, что он тоже прикорнул. Вдруг он открыл глаза и спросил:

– Ну что, уже подлетаем? – Отодвинул занавеску и посмотрел вниз, в иллюминатор. – Нет, все еще летим, а ты что, вообще никогда не улыбаешься?

– Что? Да нет. Просто сейчас мне не до веселья.

– Из-за меня?

– Нет, из-за моего друга.

Он прикоснулся к моей руке и слегка пожал ее.