Повелительница драконов - Вольфганг Хольбайн

Устройство развалилось уже при первом ударе, но Талли продолжала бить по его остаткам, снова и снова, пока стальная тренога, изогнутая и разбитая, не упала перед ней, а от зеркала не осталось ничего, кроме бесчисленных осколков, рассеянных по площадке и блестевших, как слезы. Но даже тогда Талли продолжала буйствовать, и это продолжалось до тех пор, пока у нее не осталось сил поднять меч, и тогда она от усталости упала на колени.

Талли едва ли почувствовала, как немного позже Хрхон осторожно поднял ее и за руку отвел в башню.

— 8 —

Машина! В бессильном гневе Талли сжала кулак, ударила по раскрытой левой ладони и вскочила на ноги. У нее внезапно возникла потребность разрушить, схватить и разбить что-то, что принадлежало им, а лучше всего одного из них, кем бы они ни были. Она в гневе обернулась и настолько сильно оттолкнула стул, на котором только что сидела, что он пролетел через комнату и разбился о противоположную стену. Ее ярость от этого ничуть не уменьшилась; напротив, Талли почувствовала себя более беспомощной — и более сердитой, — чем до сих пор.

Стемнело. Остаток дня Талли провела внутри башни, временами впадая в тупую задумчивость, а временами — в состояние, гораздо больше соответствующее ее характеру, — в буйство. Даже ваги, больше чем за десять лет привыкшие к ее припадкам бешенства, почти утратили свое стоическое спокойствие и заметно нервничали. Некоторое время тому назад Хрхон покинул комнату, чтобы, как он сказал, посмотреть сверху, с башни, все ли в порядке. Талли не знала, что можно было увидеть оттуда, кроме тучного неба, но она понимала, что это была лишь отговорка ваги. На самом деле Хрхон ушел потому, что еще никогда не видел ее в таком состоянии, как сейчас. Собственно говоря, это было внове даже для самой Талли, и, если бы она была в состоянии видеть себя со стороны, вероятно, она испугалась бы себя.

Но она не умела реагировать иначе чем так, во-первых, потому, что она не была бы Талли, если бы не дала волю своему гневу, а во-вторых, потому, что она сошла бы с ума, если бы спокойно сидела и размышляла над последствиями своего открытия.

Машина! Божественная надпись на небе была ничем иным, как работой машины! Она снова ощутила ярость, неукротимую, кипящую ярость, наверно, в сотый раз с тех пор, как нашла зеркало, но такую же сильную, как и в первый раз.

Теперь она разбила стол, который попался ей под руку.

— Еслих вых такх будетех продолжатьх, — сказала Эсск, — вамх придетсях спатьх нах полух.

Талли развернулась и подняла руку, чтобы ударить вагу. Но она не довела движение до конца, поняв, что слова Эсск не содержали насмешки. Она не знала, известно ли вагам, что вообще значат слова «юмор» или «сарказм», — во всяком случае Эсск имела в виду именно то, что сказала, и в этом она была права. Талли, едва сдерживая ярость, опустила руку, повернулась и пнула остатки стола.

— Неужелих всех такх плохох? — просипела Эсск.

— Плохо? — фыркнула Талли. — Плохо? — повторила она.

Эсск поздновато задала вопрос: она опоздала на несколько часов, в течение которых Талли только и делала, что буйствовала и орала. Кроме того, у нее не было достойного ответа. Плохо? Нет, не плохо. Это было… было чем-то невообразимым. Это было жестоким издевательством, намного циничнее, чем все, что она могла себе представить. И кто бы ни был за это в ответе, он заплатит за все.

— Это была машина, Эсск, — наконец сказала Талли. — Разве ты не понимаешь? Божественная надпись Храбана была всего лишь проделкой какого-то дурацкого зеркала!

— Ях знаюх, — просипела вага. — Злаях магиях.

— Называй как хочешь, рыбья твоя морда, но это была машина, — прошипела Талли. — Разве ты не понимаешь, что все это значит? Эта… эта штуковина. Эта проклятая башня. Это оружие!

Она похлопала рукой по оружию мертвой девушки, которое все еще носила за поясом. «Какой же дурой я была!» — подумала Талли. Один вид этой ужасной штуковины, похожей на детскую игрушку, прожигавшей в массивной скале дыры размером с голову, должен был открыть ей глаза.

— Чтох вх этомх плохогох? — спокойно спросила Эсск.

— Что в этом плохого? — В последний момент Талли сдержала крик. — Неужели ты действительно не понимаешь, Эсск? — спросила она. Талли подошла к Эсск, схватила ее за плечи и тщетно попыталась встряхнуть ее четыреста фунтов. — Они… они сожгли мой город, потому что мы выплавляли сталь! Мы уничтожали города, потому что их жители строили безобидные ветряные мельницы, чтобы немного меньше работать! Мы уничтожили целые народы, потому что они строили машины! Уже… уже десять лет я ваша предводительница, и уже десять лет я слежу за тем, чтобы в этом мире не изобретали машин! А те, для кого я это делаю, сами используют их!

Последние слова она снова прокричала, но вага, казалось, не обратила внимания на ее гнев. По крайней мере, она не поняла его причины.

— Этох логичнох, — спокойно ответила она. — Оних такх поступаютх, потомух чтох оних васх боятсях. А боятсях тогох, чегох не знаютх.

— Конечно! — фыркнула Талли. — Но я… — Она замолчала на полуслове, уставилась на вагу, раскрыв глаза, и отступила на полшага. — Что… что ты сказала? — пробормотала она.

— Чтох оних васх боятсях, — повторила Эсск.

— А боятся того, чего не знают, — тихо добавила Талли. За мгновение ее гнев уступил место замешательству, дополненному ужасом. — Ты… ты знала, — проворчала она.

— Hex зналах, — ответила Эсск. — Нох предполагалах. Этох логичнох.

— Но почему… почему ты никогда… никогда ничего не говорила? — запинаясь, выговорила Талли. — Или Хрхон?

— Вых не спрашивалих, — спокойно ответила Эсск.

Талли уставилась на нее. Она хотела что-то сказать, что-то сделать, но не смогла. Она знала ваг на протяжении пятнадцати лет, но действительно никогда не говорила с ними о личном, по крайней мере с тех пор, как стала женой Храбана, а немного позже — его вдовой и преемницей. Для нее — как, впрочем, и для всех других членов клана — ваги были всего лишь большими, очень надежными и очень сильными слугами, по сути, они не намного отличались от машин: на них полагались, но за ними не признавали права на собственное мнение.

Талли внезапно охватило чувство глубокого стыда. Если бы не песчаная буря, она до сих пор обращалась бы с Эсск и Хрхоном как с рабами. Она спросила себя, сколько еще очевидных вещей, буквально бросающихся в глаза, она до сих пор не заметила.

— И вам было… все равно? — спросила она, запинаясь. — Все эти мертвецы, разоренные города и страны… это все было вам безразлично?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});