Голос - Доменик Сильвен

— Существуют бесценные удовольствия, — ответил журналист, открывая глаза.

— У меня есть и другие дела, кроме как пасти тебя тут в такое время. Завязывай с этим раз и навсегда.

— Ты слишком рассудителен. Я иду до конца. До конца, старина!

— Ну, что нее, это заявление очень своевременно. Ты уже на конечной остановке.

— На конечной! Иди ты, знаешь куда… Я сам решаю, когда заканчивать.

— А ведь ты уже трезвый. Так что у тебя нет никаких оправданий.

— А вот и есть, потому что я как раз пьяный!

Брюс задумался, потом, повысив голос, спросил у Тессы, где находится вторая ванная комната. Она ответила, и Брюс тут же двинул ногой прямехонько в челюсть Геджу. Тот опрокинулся назад и отключился. Он потянул его за ноги через завалы битого стекла и фарфора. Геджу не хватит всей жизни в дерьмовом аудиовизуальном бизнесе, чтобы оплатить убытки.

Повсюду белый мрамор, сауна и великолепное старинное зеркало, разбитое точно посередине безупречным ударом. «Лучше бы Гедж занимался гольфом, у него для этого подходящая морда и настоящий талант», — подумал майор, открывая краны над ванной. Маленькое круглое и глубокое чудо с джакузи. Он пустил воду подходящей температуры, достаточно теплую, чтобы не вызвать термического шока у журналиста. Сковав Геджу руки за спиной наручниками, он макнул его лицом в воду, чтобы привести в чувства. Гедж пришел в себя и забормотал:

— Ах ты… Ах ты, сукин сын!

Брюс взялся за наручники и потянул. Заставив журналиста опуститься на колени перед ванной, он крепко взял его рукой за затылок. Надавил и целую минуту держал его голову под водой. Потом отпустил.

— Эй, кончай, мать твою! Что на тебя нашло?

— Давай еще раз. Теперь на пятнадцать секунд больше.

— Кончай! Я тебя другом считал!

— Я и есть твой друг, — ответил Брюс.

Но Гедж уже не мог ответить, потому что на сей раз его голова оставалась под водой ровно две минуты. На процедуру ушло не более пятнадцати минут. Лицо Фреда Геджа приобрело синеватый оттенок. Майор выпустил его, и тело журналиста медленно сползло на банный коврик. Брюс закурил и предоставил ему приходить в себя. Когда наконец Гедж смог зафиксировать на нем взгляд своих голубых глаз, его лицо выглядело измученным, но спокойным. Брюс навел на него сигарету и сказал:

— Фред, выслушай меня внимательно.

— Слушаю.

— У Тессы никогда не будет детей. Никогда. Ты меня слышишь?

— О чем ты говоришь? Она их не хочет!

— Она не может их иметь. В один прекрасный день она останется одна. Совершенно одна. Когда состарится. Когда типы вроде тебя прекратят ошиваться вокруг нее. Ты к тому времени будешь старым доходягой, мечтающим о женщине, примерно такой же роскошной, как она, только гораздо моложе.

— Я не знал.

— Но ты и сейчас этого не знаешь. Я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал, Фред. Не советую тебе когда-либо распространяться на этот счет.

Гедж прищурился, как человек, не понимающий, о чем идет речь. Его лицо уже приобрело нормальный цвет, за исключением подбородка, ставшего красно-кирпичным. Он недоверчиво покачал головой.

— Никогда. Тебе ясно? — продолжал Брюс.

— Да, вроде бы ясно.

Брюс сделал длинную затяжку, потом посмотрел на свою сигарету. Потом поднял голову и сказал:

— Когда я покончу с тем гадом, я повезу тебя на Кубу.

— Что мы забыли на Кубе?

— Будем пить ром. Пойдем вдвоем в бордель. Это и есть мужская дружба, ведь так?

Ну да, почему бы нет? В этом что-то есть, Алекс.

Завезя Фреда Геджа домой, Алекс Брюс вернулся на работу. Виктор Шеффер разговаривал по телефону. Он совсем охрип, нос у него покраснел. Брюс дождался, пока он повесит трубку, и сказал:

— Что ты тут до сих пор делаешь? В такое время и в твоем состоянии ты должен баиньки в постельке;

— Всегда находится кто-то, кому повезло еще меньше, чем тебе. Саньяк вышел из кабинета Марсиаля Ложе. Почти что с воспалением легких. Майор просил меня проверить некоторые из его алиби. В отношении Жюдит, адвоката и стюардессы он уже оправдан. А ты сам что тут делаешь?

— Мне надо двигаться. Я зашел узнать, не звонила ли кому Мартина.

— Никому! Дома ее еще нет, а мобильный стоит на автоответчике. Но вместо нее к тебе заходила молодая девушка. Она оставила для тебя конверт, причем настояла на том, чтобы самостоятельно положить его в нужное место.

— Какая девушка?

— Хорошенькая брюнетка, которую ты мне конечно же не представил. Она рассматривала твой невзрачный кабинет так, словно это Тадж-Махал.

Брюс позвонил к себе домой, чтобы проверить записи на автоответчике. Может быть, Левин оставила ему личное сообщение. Пленка содержала только лаконичное, но полное энтузиазма высказывание Геджа относительно Кубы и ее радостей. Брюс с разочарованным видом положил трубку, потом посмотрел на конверт. Вскрыв его, он обнаружил простую картонную карточку с текстом, написанным аккуратным почерком:

Срываю вереск… Осень мертва…На земле — ты должна понять —Мы не встретимся больше. Шуршит трава,Аромат увяданья… Осень мертва…Но встречи я буду ждать.[7].

Я заходила, но это было ошибкой. Эти стихи Аполлинера — мое прощание. Я тебя люблю.

Натали.

Брюс сунул карточку в карман. Ему пришло в голову, что можно взять Натали на Кубу вместе с Геджем. Они будут пить ром. Они не пойдут в бордель. Вместо этого они будут играть в белотту на террасах кафе. Фред Гедж постепенно влюбится в Натали. И наоборот. Он оставит их наедине, а сам вернется в Париж. Жалко мужскую дружбу. Если только… Если только не пригласить еще и Виктора Шеффера.

21

С того места под шкафом, где он лежал уже больше двух часов, были видны серые комки пыли. Скопившиеся под кроватью и под ночным столиком. Полная гармония с горой вонючей посуды в раковине и жирной грязью на стенках ванны. Убранство квартиры шлюхи вполне соответствовало диапазону ее мышления. Все омерзительно. Сейчас она, наверняка занятая поисками очередной дозы, где-то задерживалась. Но она придет. Она точно придет. Такие уроды отвратительны настолько же, насколько предсказуемы.

Четко очерченное пятно света, ожившая геометрия, несколько секунд плясало на паркете. Это проехала машина, и свет ее фар ворвался через ставни. Было уже семь тридцать, вот-вот рассветет. Вокс вспомнил свет фонарей, проникавший через слуховое окно подвала, где мать укладывала его в те ночи, когда ее жирная мерзкая плоть требовала удовлетворения. Ночи, когда безымянные мужчины заставляли ее говорить, пить, кричать, изрыгать свою пошлость. А он лежал на циновке и слушал все это, а потом пытался найти в глубине своего сознания способы исказить эти звуки, чтобы очистить их от грязи. Он всегда засыпал. Свернувшись клубочком в собственном жире. Она день за днем заставляла его наращивать этот жир, пичкала его, чтобы превратить в маленькое толстокожее домашнее животное, этакий шарик, который можно было бить, гору безобидного сала, сносившую все оскорбления, которые она выкрикивала своим голосом сирены. Изумительным голосом, так не соответствовавшим тому, что она собой представляла. Этот был ошибкой космического масштаба. Ошибкой космоса.

Он думал, что, может быть, в нее вселился инопланетянин или она была киборгом, зачатым в лаборатории. И что его настоящая мать умерла, а эта, подставная, заняла ее место. Но нет. Приходилось соглашаться с реальностью. Его мать и была этим существом. Это существо и было его матерью. Его отец когда-то случайно обрюхатил ее. И уехал. Высший разум. Гений, не имевший ничего общего с этим существом. Не оставивший ничего, ни имени, ни фотографии. Только гены. Эту научную интуицию, эту тонкость мыслей, это знание самых невероятных тайн. Его наследие. Оно оставалось нетронутым. Спрятанным в этом жирном теле. Невидимым даже для существа, носившего имя Амели. А-ме-ли. Три нежных слога. Смертельный парадокс.

Итак, он засыпал, и самыми сладкими были моменты, когда он превращался в золотую дораду, плавающую в океане тишины. Потом всегда наступало утро, и побои, и все остальное. Тогда океан прятался внутри него. Аккуратно собранный, сложенный, темный. В один прекрасный день он должен был развернуться. В десять лет он окончательно понял это.

Но сейчас спать было нельзя. Удержаться от сна помогал запах. И отблески света на паркетинах. В видимой вселенной всегда находились полезные элементы, интересные знаки, новая информация. Ожидающая того, кто знает, как ею воспользоваться. В любой момент.

Звяканье ключей. Точно, что без клиента, ведь с такой рожей, какую он ей обеспечил… Амелия, Амели. Встреченная им на тротуаре, совершенно случайно. Ночь, Амели.

То же имя, та же белая кожа космической проститутки. Те же волосы. Рыжие блестящие змеи, наверняка такие мягкие. Бойтесь иллюзий! Желание избить ее до смерти, эту шлюху с улицы Прованс. Сжигаемый властной необходимостью, он пошел в супермаркет и купил чулки. Кассирша улыбнулась при виде его симпатичной физионмии, наверное, решила, что это подарок для невесты. Спрятавшись в туалете на лестничной площадке, он дождался, пока шлюха привела клиента, дождался, пока шлюха закончила с клиентом. Он смеялся про себя, он чувствовал, что вот-вот заскользит, как маленький мальчик-дорада, которым он был столько лет, что все пройдет легко. Легко, как всегда. Когда клиент закончил свое дельце, он, в свою очередь, проник в комнату, натянув чулок на лицо.