Красное на красном - Вера Викторовна Камша

Кабиоха ни к кому не лезут со своей верой, не то что «истинники»…

Иноходец сам не понимал, почему не переносит один из самых влиятельных орденов, но при виде невзрачных людишек с мышью на плече его начинало трясти. Ракан смеялся, Эр-При злился. Мысленно поклявшись вести себя с должным почтением и сначала думать, а потом говорить, Робер тяжко вздохнул и отправился на встречу с его высокопреосвященством[58].

Высокопреосвященство обитало в аббатстве Святого Торквиния, столь же сером, как и его обитатели. Остальные ордена полагали, что чертоги слуг Создателя должны вызывать восторг и благоговение, и на украшение храмов и монастырей шло лучшее из того, что имелось в подлунном мире. «Истинники» были – нет, не скромны, скромность тоже бывает прекрасной, они были нарочито бесцветны. Даже обязательные для эсператистского храма шпили, увенчанные кованым язычком пламени, были не вызолочены, а покрашены в мышиный цвет. Обожавший яркие краски Иноходец полагал это оскорблением всего сущего, но торквинианцам до его мнения дела не было.

Старообразный монашек тихоньким голоском доложил, что его высокопреосвященство Клемент просит пожаловать в его кабинет. Кабинет… То ли больница для бедных, то ли подвал для овощей – серо, мрачно, тошно…

Магнус очень прямо восседал в жестком деревянном кресле с высокой спинкой, украшенной то ли изображением мыши со свечой, то ли портретом самого магнуса. Робер честно опустился на колени, подставив лоб под благословение, но, когда сухие жесткие пальцы коснулись кожи, захотелось сплюнуть.

– Будь благословен, сын мой, – прошелестел магнус, – и да не хранит сердце твое тайн от Создателя нашего.

– Сердце мое открыто, а помыслы чисты, – пробормотал Иноходец. Иметь тайны от Создателя и впрямь нехорошо, но выворачиваться наизнанку перед дрянной «мышью» он не собирается!

– Поднимись с колен и сядь. Нам предстоит долгий разговор. До меня дошло, что тебе улыбнулась удача.

Так дело в его «выигрыше»! Святоша потребует пожертвовать на храм или на что-нибудь в этом роде. Пусть подавится, лишь бы отстал. Нужно будет – он «выиграет» еще.

– Да, ваше высокопреосвященство. Я вошел в таверну нищим, а вышел богачом.

– Чужой расставляет ловушки праведным на каждом шагу. Бедность и скромность – вот щит от козней.

Робер промолчал. Пусть сам скажет, чего хочет.

– Но осчастлививший тебя золотой дождь излился из иного облака…

Воистину из иного! Гоганского. Где пройдут гоганы, Чужому делать нечего. Ну, чего ты тянешь? Говори, сколько хочешь, и отстань.

– Удача, пришедшая к тебе, – знак свыше. Пришла пора спасти Талигойю от гнуснейшей из ересей, а с подобным следует воевать подобным. У погрязших в олларианской скверне горы золота, твердо стоят они на земле, остры их мечи и исполнены гордыни сердца. Создатель наш в великой мудрости Своей послал нам знамение. Нет греха в том, чтобы говорить с ними на понятном им языке. Золото против золота. Сталь против стали.

Теперь Иноходец уже ничего не понимал. Неужели «крысы» заодно с «куницами» и гоганы на корню скупили самый вредный из орденов? Но зачем им «истинники»? Искать союзников лучше в ордене Славы, на худой конец, Знания, а эти?! Или «крыскам» дали отступного, чтоб не лезли, куда не просят, но какого Змея ему ничего не сказали?!

– Победить Олларов непросто, – брякнул Эпинэ первое, что пришло в голову. – Мы пытались…

– Раньше времени затеяли вы дело свое, – покачал головой магнус, – ваши сердца были исполнены доблести и рвения, но не было на вас благословения Истины, и вы проиграли.

– Ваше высокопреосвященство! Значит ли это, что орден…

– Да, – поднял палец магнус. – Молодой Ракан станет королем во славу Истины! Однако пока держи наш разговор в тайне ото всех, и особенно от Эсперадора, в скудоумии своем не желающего войны с еретиками. Если тебя спросят о нашем разговоре, отвечай всем, кроме Альдо Ракана, что речь шла о спасении твоей души и о том, что ты решил пожертвовать аббатству пятую часть выигрыша.

– Разумеется, ваше высокопреосвященство!

– Орден не берет, но дает угодным Создателю, – отрезал Клемент, поразив Эпинэ в самое сердце. – К одному твоему золотому приложится шесть орденских, и все они пойдут на великое дело. Круг Ветра принц Ракан встретит королем Талигойским.

2

За дверью раздалось пыхтенье и царапанье, затем створки раздвинулись, и в щель протиснулся сначала мокрый черный нос, затем – голова и, наконец, вся Мупа. Вдовствующая принцесса Матильда засмеялась и потрепала любимицу по голове. Мупа принадлежала к благородному роду короткошерстных дайтских легавых и была воистину королевской собакой. Вдовица не чаяла в ней души и не уставала повторять, что Мупа умней и благородней любого дворянина. И уж тем более дайта в тысячу раз лучше Питера Хо́гберда, ожидавшего Матильду в гостиной.

Когда восстание Окделла стало захлебываться, Хогберд бросил мятежного герцога и удрал в Агарис, хотя именно он и подбил Эгмонта на отчаянный шаг. В этом был весь Питер: загребать жар чужими руками, а когда запахнет жареным – прыгать в кусты, и пусть отдуваются другие. Смелую до безрассудства Матильду от Хогберда тошнило, но приходилось терпеть и соблюдать приличия. В частности, принимать гостей в соответствующем виде.

Матильда Ракан принадлежала к той редкой породе женщин, которые терпеть не могут заниматься своими туалетами. Любым портновским изыскам принцесса предпочитала мужское охотничье платье, но, несмотря на небрежность в одежде, пристрастие к мужским забавам, крепким словечкам и выпивке, всю жизнь пользовалась бешеным успехом.

Принцесса с притворной строгостью отпихнула от себя коричневую морду, вполголоса ругнулась и с помощью старой служанки сменила любимый и привычный мужской костюм на пышное, хоть и потертое платье.

Черный парик с буклями Матильда нахлобучила самостоятельно: она не терпела, когда ей помогали больше чем нужно. Украсив внушительный бюст рубиновой брошью, чудом избежавшей лап ростовщиков, вдова выплыла из спальни, проклиная про себя корсет, бедность, нудный зимний дождь, опротивевший Агарис и, само собой, гостя.

Развалившийся в обитом потускневшей парчой кресле Хогберд при виде хозяйки поднялся и отвесил поклон. Матильда буркнула что-то приветственное, но руки для поцелуя не протянула – обойдется. Питер любит ее не больше, чем она его, однако стая есть стая. Тягаться с Олларами и Сильвестром можно лишь сообща. Принцесса не сомневалась, что Хогберд спит и видит себя кансилльером, но кансилльером Талигойи может быть только Август Штанцлер.

– Вы хотели меня видеть? – Ее высочество славилась тем, что всегда брала быка за рога.

– Моя принцесса, знаете ли…

От баронского «знаете ли» Матильду трясло, равно как и от его бороды. Впрочем, без бороды Хогберд был еще гаже. Когда Питер впереди своего визга примчался в Агарис, его