Волшебная палочка - Владимир Солоухин

Строго говоря, как в маленьком семечке уже находится будущий ствол, так в этой строфе уже заключены все будущие строки, строфы, стихи, поэмы, книги Шесталова. Они примут разнообразные очертания, разную форму, будут насыщены разными образами, мыслями и чувствами, но все эти образы, мысли и чувства уже предугаданы в этой строфе.

К матери поэт обращается то и дело:

…Здесь выросла милая мама,Здесь родилась отцовская сила.

…Мать! Я помню твои руки,Твоего тепла, родная, никогда мне не забыть.

…Если не имею я золотой мамы,Есть у меня счастливая родина.Если плачет мое сердце, не имея матери,Есть у меня ясное солнышко.

…Мою добрую маму с горячей грудьюЗабрала к себе холодная земля.Мое сердце, величиной с кедровый орех,Осталось среди снегов.

Между прочим, эти два мотива: некоторой сиротливости и мелкости среди огромной земли, возникают не однажды все в новых и значительных вариациях:

Снег занес соболей,Стынут куропатки,Окна инеем оделись,Замело дороги.

Так зачем же ты родился,Мальчик, ростом с палец?Правда ли, что жить решил здесь,Мой упрямый манси?

Но мальчик родился на мерзлом полу, где талый иней, для того, чтобы спорить с этой необъятной пургой, с этим необоримым холодом. Крупица тепла должна победить океан стужи.

Посмотри — на губы к мамеСловно солнце село.Нет, не солнце,То улыбка лицо озарила.

Родина и Мать! Мы недаром соединяем эти два слова короткой черточкой. Эти два слова сливаются в стихах в одно слово. Переход одного понятия в другое неизбежен и естествен:

Когда мою мать сожрал мороз жестокий,И осталось одиноким сердце мое на земле,И, как леденистая вода, оно уже замерзало,Тогда на плече своем я почувствовал руку.

Так входит в творчество Шесталова тема большой Родины, тема России:

Она, словно мать, встала рядом со мнойВ образе сердечной учительницы,Она дала мне ум и силуИ протянула мне сытный хлеб.

По логичной цепочке, ощущение Родины, родной земли неизбежно сочетается с ощущением родной природы. Для поэта манси тут существуют особенные условия, потому что его деды и прадеды ничем не занимались, кроме охоты и ловли рыбы, а известно, что охота и рыбная ловля способствуют наиболее глубокому проникновению в природу, наиболее полному слиянию с ней.

Вот почему вся поэзия Шесталова населена удивительными образами родной природы. Вот почему у него деревья и звери, рыбы и травы живут, думают, действуют, говорят наравне с людьми, а подчас даже разумнее и мудрее последних. И не от имени ли всей природы разговаривают между собой две птицы.

Чайка спрашивает:

Ты скажи, сестрица, слово,Что ты сделала зимойДля людей большеголовых,Для родни своей прямой?

Сорока отвечает:

Но сказать не лишним будет,Что пропали б без меняВсе беспомощные люди, —Наша младшая родня.

Конечно, юмор. Конечно, сорочье притязание на спасение рода человеческого остается сорочьим притязанием. Но так мог сказать только поэт, который не пришел к природе, а сам вышел из нее. И здесь мы обозначили главное в поэзии Ювана: его стихами говорит не только народ манси, живущий среди природы, но и природа как таковая.

Перед лицом огня, пожирающего тайгу, — причем представлен этот огонь не как обычный таежный пожар, но как некое обобщенное бедствие, которое человек несет природе, — природа разными голосами говорит или даже заклинает:

ДУМА ГЛУХАРЯ

Я — мансин, я — мансин.Я — птица глухарь.Мое сердце туманитТаежная гарь.

В ушах моих — пепел,В глазах моих — дым.Куда же мне детьсяОт этой беды.

Священный, я верюВ разумность огня.Священное деревоДержит меня

…………………………Ужель на вершинеСвященному мнеСгореть сужденоНа священном огне?!

ПЛАЧ ОСЕТРА

Я — государь в подводном царстве.Я — вечный царь…Ох, горе, горе! От пожаровСплошной угар.Зачем, о небо, мутишь струи?!Черная вода.И вымер этой ночью луннойКосяк солдат.

………………………………………Все ловят слуг, рыбешек слабых,Тут подо льдом.Но так еще никто не грабилХрустальный дом.О человек! Уйми пожары!Ты сжег царя!Я мирный царь в подводном царстве,Спаси меня!

ПЕСНЯ СОБОЛЯ

Поджигает ветер елиДикой искрою весны.Ни пожары, ни метелиМне, поверьте, не страшны.

………………………………………Ни на нефть ли променяют,Чтобы промысел заглох?Но себе я цену знаюНа прилавках всех эпох.

………………………………………Пусть палят меня пожары!Я укроюсь от огня.Только, знайте, вздорожаетШубка модная моя.

Эти главы из «Таежной поэмы» настолько хороши, что их хотелось бы выписывать целиком.

Точно так же трудно удержаться от того, чтобы не поделиться с другими, когда читаешь и все «Пять дум медвежьей головы» из замечательной поэмы Ювана «Медвежьи игрища»,

ПЯТАЯ ДУМА МЕДВЕЖЬЕЙ ГОЛОВЫ

…На столе большом сижу,На столе большом священном,С высоты стола гляжуНа людей, на пол, на стены…Ночь — к рассвету. Я не сплю,Думу думаю свою…

Обескровлен я, бессилен,Но глаза мои глядят:Люди, что меня убили,Супротив меня сидят.Брагу пьют, мясцо едят,Злые речи говорят…Я бы грыз их и царапал,Опьяневших от вина,Я б их сшиб когтистой лапой,Да отрублена она…Я б в них выстрелил словами,Как железною стрелой,Но язык они же самиВырвали из рта долой.Не раздастся грозный рык, —Съеден с водкой мой язык.

………………………………………Голова болит от шума,От мелькания теней…Только думать, думать, думатьРазрешают люди мне.

Нет смысла останавливаться на каждой поэме Шесталова. Мы отметили главные мотивы его творчества. Скажем лишь, что поэзия Шесталова находится еще на пути к своему читателю.

Сказочник То Хоай

Когда я был во Вьетнаме, мне захотелось встретиться с писателем То Хоаем. И вот мы сидим в комнате, в которой так же душно и мокро, как в добротно натопленной бане. Беспрерывно пьем пахучий лотосовый чай.

То Хоай смугл, худощав, как все его соотечественники. Впрочем, слово «худощав» не совсем точно передает впечатление. Когда моя рука, обыкновенная, так сказать средняя рука обыкновенного среднего россиянина легла на круглом столике рядом с рукой вьетнамского писателя, я поразился. Толщина руки пятилетнего ребенка. Из моей можно сделать четыре. Мне стало неловко за свою лапищу, и я ее убрал со стола. Такова всеобщая, сложившаяся веками худощавость вьетнамцев. Но я видел их руки в работе. Мои огромные давно бы отвалились от усталости там, где смуглые и тонкие час за часом (век за веком) делали свое дело.

То Хоай оказался оживленным и даже веселым собеседником. Между прочим, мы оказались с ним своеобразными братьями по неудаче. Когда То Хоай приезжал к нам в Советский Союз, ему страстно хотелось увидеть снег, которого он не видел никогда в жизни. Зима медлила с приходом в том году. Стоял ноябрь, а снегу не было. То Хоая успокаивали. Еще недолго, потерпите, еще несколько дней, может быть завтра… Но срок поездки закончился, и То Хоай вернулся на родину, так и не повидав белого вещества, похожего на порошок и называемого снегом. Тем более не потрогал, не подержал в руках.

Я, со своей стороны, был во Вьетнаме в канун ежегодных больших дождей. Я вообще люблю дождь, тем более мне давно мечталось посмотреть настоящие тропические ливни. Дело шло к ним. В воздухе установилась невероятная духота. Но дожди в этом году почему-то задерживались. Мне рассказывали, как это бывает, когда все небо одновременно в беспрерывно полыхающих молниях, словно работают тысячи электросварщиков, когда сплошная вода обрушивается на землю, когда бамбуковые рощи, гигантские фикусы, манговые деревья и рисовые поля — все тонет в теплом пару.