8–9–8 - Виктория Платова

сколько же дерьма насовала в его голову Линда!..

Вот бы она убралась из его жизни!

Но… для кого тогда ему делать татуировки? Кого будет трахать он и кто будет трахать его, всасывать в себя и снова выпускать на волю — облегченного и безмерно счастливого?

Чушь.

На свете существуют другие девушки. Не такие сумасшедшие. Гораздо менее озабоченные мировыми проблемами, чем Линда. И таких девушек полно. Часть из них пройдет мимо, не заметив Габриеля, часть — отпустит колкость в его адрес и продолжит идти мимо, но кто-то приветливо улыбнется ему. Или заглянет в его магазинчик, что и будет великолепным решением проблемы. «Есть ли у вас книги о настоящей любви?» — спросят у Габриеля.

«Конечно», — ответит Габриель.

И Федерико Гарсиа Лорка, великий поэт, будет доволен. И Кнут Гамсун. А на провокатора Генри Миллера ему начхать, Миллер никогда не был его любимчиком, хотя Габриель отдает должное его литературному таланту.

Все это мечты.

Для того чтобы вышеозначенная девушка вошла в магазин и все остались довольны, он, как минимум, должен быть открыт. А с Линдой он всегда будет закрыт, и вырваться из этого порочного круга невозможно. Да и стоит ли вырываться, если они с Линдой — идеальные любовники?

В этом месте своих рассуждений Габриель начинает бесконтрольно грезить о Линде и ее несравненном, божественном, волнующем худом теле, которое так подходит его собственному телу. И приходит к выводу, что тоска по Линде и неутолимое желание соития с ней — единственная реальность сегодняшнего дня.

Словом, когда Линда возвращается в магазин, то находит Габриеля печальным, скуксившимся, изнемогающим от ревности и жажды немедленно заняться любовью. Пусть даже и под аккомпанемент лекций о бедных азиатах, продающих свой труд за чашку риса.

— Нам нужно подумать о будущем, —

сказала она как-то Габриелю после очередного головокружительного минета, Линда называет его на английский манер — blowjob, и то верно: минет — тоже работа, причем не из легких и это роднит Линду с бедными азиатами, продающими труд за чашку риса. Пролетарии всех стран, соединяйтесь, ура-ура!

— Зачем? Зачем нужно думать о будущем, если у нас прекрасное настоящее?

— Ты рассуждаешь, как рассуждают примитивные обыватели, от которых и происходит все зло в этом мире! Ты рассуждаешь, как животное.

— Животные не могут рассуждать. Ими управляют инстинкты, — расслабленно замечает Габриель. — И то, чем мы с тобой занимаемся по нескольку раз на дню, — тоже инстинкт. Так что я готов побыть животным, если ты не возражаешь. Это жутко приятно.

Линда-любовница умеет все, у Габриеля была возможность в этом убедиться. Но сталкиваться с агрессивной Линдой-воительницей ему еще не приходилось. Оттого он и оказывается застигнутым врасплох ее молниеносным маневром: оседлав живот Габриеля, Линда упирается коленом ему в кадык. Ее белое, как будто присыпанное рисовой пудрой, лицо стало еще белее, а веснушки из рыжих превратились в темно-коричневые.

— Не будь падалью, — шепчет она.

Это совсем не игра, она и не думает сдвигать колено, и через несколько мгновений Габриель начинает задыхаться.

— Ладно, пусти… Я ведь просто пошутил… Пошутил…

— Со мной такие шутки не проходят, ты разве до сих пор не понял?

Слава богу, она ослабила пресс на горло. Дыхание снова восстановлено и слегка струхнувший Габриель готов продолжить судьбоносный диалог:

— И что там с нашим будущим?

В представлениях Габриеля все, связанное с Линдой, ограничивается диваном и еще парой-тройкой мест в магазине, где они проводили сексуальные эксперименты. Но она произнесла «наше будущее», очевидно, имея в виду какое-то совместное будущее.

— У меня насчет тебя далеко идущие планы…

Интересно.

Хватит просто так сидеть в этой дыре, говорит Линда; и хватит бездарно просирать время, говорит Линда; конечно, если подойти с умом, то и эта дыра на многое сгодится. Ты можешь закупать литературу и м-м… кое-что еще, я сведу тебя с нужными людьми… Ну, чего ты так напрягся? Конечно, это потребует от тебя чуть больше усилий, чем просто трахаться и получать удовольствие… я совсем не против, ты знаешь… Но существует и кое-что еще. Ульрика и Андреас не погибли, во всяком случае — для меня. И единственное, чего я хочу, — чтобы мир снова услышал о них. Ты, я надеюсь, хочешь того же.

— Я хочу сделать татуировку, — растягивая слова, произносит Габриель.

Ну вот, он попался. Оказался дураком. Кретином, недоумком, как когда-то в детстве. А Линда точно не в себе, она почти ничего не ест и научилась обходиться без элементарнейших средств гигиены, но это не главное. Главное — она решила повторить судьбу чертовой Ульрики Майнхоф, стать профессиональной террористкой, взрывать дома и людей, угонять самолеты, да еще задумала втянуть в эту мерзость Габриеля! Он с самого начала должен был предвидеть это — именно к этому все и шло! Ненормальные, подобные Линде, никогда не станут транслировать свои идеи в безвоздушное пространство, их задача — вербовать сторонников. Любыми методами.

Методы Линды ему теперь хорошо известны.

Поставить жирную точку — вот что он должен сделать. Сказать твердое «нет». Хорошо бы еще подкрепить «нет» весомыми аргументами, но аргументов почему-то не находится. Или они недостаточно умны, недостаточно убедительны и совсем не изящны. И никто не в состоянии помочь Габриелю — никто из великих. Все те, кого он любил за стиль и тонкость душевных переживаний, давно умерли, хотя переиздаются до сих пор. И произведений в переизданиях не прибавляется, их число — всегда одинаково, но были ли в них размышления по поводу террористической угрозы? И по поводу того, как справляться с ней?

Определенно, нет.

Фэл!

Его английская тетка. Умница, которая знает все на свете, буржуазна и конченая либералка. Она моментально свернула бы Линду в бараний рог, она бы камня на камне от Линды не оставила! И не дураком ли он был, не вспоминая о ней все это время: к черту Фэл — вот ведь недоумок!.. Дома, куда он ездил за постельным бельем, его ждало новое письмо от Фэл, а Габриель в него даже не заглянул. И почему она так далеко?

Она далеко. Очень далеко.

А Линда — близко. Очень близко. Почти в нем.

— Я хочу сделать татуировку, — теперь надо бы ускорить темп. — Вот здесь, на плече. Сердце, расколотое пополам, и под ним имя — «Ульрика». Готическим шрифтом.

Секс, который следует за этими словами Габриеля, — лучший из всех.

Самый долгий, самый изощренный.

После него Линда сообщает Габриелю, что должна ненадолго уйти. Действительно — ненадолго, а в самое ближайшее время она познакомит его с людьми, о которых говорила.

— А как же Эйндховен? — У Габриеля еще остается слабая надежда.

— Планы изменились. Думаю, что Эйндховен придется отложить.

— На сколько?

— Не знаю. Какая разница?

Страстный поцелуй на прощание примиряет Габриеля с происходящим, но лишь до того момента, пока за Линдой не захлопывается дверь.

Она сказала, что уходит ненадолго, а раньше даже не удосуживалась сообщить, вернется или нет. И это — дополнительный штрих к картине под названием «Все изменилось». Из большой живописной серии под названием «Ты попался, недоумок!».

Сейчас, когда Линды нет и она не оказывает на него свое разлагающее влияние, Габриель должен что-то предпринять.

Но что?

Уйти отсюда немедленно, залечь на дно, выпасть из поля зрения, не появляться неделю или две. Не станет же Линда торчать под дверью! Конечно, не станет: она просто вскроет ее, Габриель хорошо запомнил перочинный нож в Линдином рюкзаке. А если нож по каким-то причинам окажется бесполезным, то существуют друзья Линды: моджахеды из Талибана, парнишки из ЭТА — им ничего не стоит вышибить дверь плечом.

А уж когда они вышибут дверь плечом, то ничто не помешает им остаться.

В этом случае судьба магазина будет печальной. От вещей и книг, любовно собранных Габриелем, останутся одни воспоминания, дым, пепел и зола. Они — как малые дети: перестаешь ухаживать, и у них моментально портится характер. А с Линдой им вообще будет грозить полное уничтожение. Вот если бы Фэл…

Если бы Фэл. Как тогда, в детстве. Оказалась рядом. Обняла бы его. Сказала бы, что все в порядке. Подвела теоретическую базу под «все в порядке»… А что, если ему самому отправиться к Фэл? — вполне разумная идея, тем более что английская тетушка давно звала Габриеля.

Эта мысль кажется спасительной ровно пятнадцать минут, пока Габриель мечется по магазину, пытаясь уложить в две пластиковые сумки вещи, которые ему особенно дороги. Сумки довольно вместительные, они остались от заказа месячной давности: «Каталония: сегодня, завтра, послезавтра», гибрид путеводителя и антиутопии, написанный полубезумным, никому не известным этнографом. Габриель клюнул на название, подо сих пор не смог продать ни одного экземпляра.