Хоровод нищих - Мартти Ларни

Дождь, ливший беспрерывно полторы недели, наконец прекратился. Последний запас воды из хлябей небесных вылился ранним утром. Насквозь промокшая земля с печальным вздохом старалась впитать в себя избыток влаги. Бодрящий западный ветер успокоил убирающих в поле картошку согнувшихся в три погибели баб; небо поголубело и стало сухим.

Ионас встал со своего рабочего стула и подошел к окну. На центральной дороге поселка все еще стояли огромные лужи. Ее плотно укатанная поверхность лениво впитывала влагу. На другой стороне улицы располагался дом приезжих и кафе, а в промежутке между ними находилась металлическая коновязь и стойка для велосипедов. Несколько голубей крутилось возле коновязи в поисках корма. Перья птиц были взъерошены, но тихий ветерок уже принялся их усердно расчесывать.

Все это Ионас наблюдал совершенно бездумно. Посмотреть на улицу из окна мастерской в тот момент, когда гудок расположенного поблизости завода возвещал, что рабочий день закончен, было в обычае мастера. Ионас повернулся к своему подмастерью Нестору, который продолжал стучать молотком по подметке, и сухо промолвил:

– Хватит на сегодня.

Затем снова повернулся к окну. Нестор как раз приготовился забить гвоздь в подошву ботинка, но, услышав голос мастера, делать этого не стал. Он придерживался ясной линии: не работать на мастерскую за счет личного времени. Подмастерье поднялся со своего рабочего стула, набросил на себя куртку и поспешил к двери.

– Спокойной ночи.

– И тебе тоже, – отозвался Ионас.

Мастер прислонился лбом к запотевшему стеклу, и в голове его родился афоризм: только вдовец считает свою жену ангелом. В этот момент он услышал, как открылась дверь и раздалось бодрое приветствие:

– Добрый вечер, мастер! Зайти еще можно?

Ионас повернулся к пришедшему и ответил:

– Ты уже вошел.

Гость добродушно хохотнул.

– Действительно! Я только думал, что мастерская уже закрыта.

– Пока еще нет, но сейчас уже – да, – сказал Ионас и пошел закрывать дверь.

Затем он критически осмотрел пришельца и прежде всего его ботинки, носки которых корчили отвратительные гримасы. Когда его изучающий взгляд переместился с ботинок на лицо, покрытое густой щетиной, свидетельством мужественности, он пригласил гостя сесть, а сам уселся на свой рабочий стул.

– По делу зашли, или как? – не слишком заинтересованно спросил Ионас.

– Конечно, – живо ответил пришедший и, указав на ботинки, продолжил: – Не можете ли вы починить их, я бы подождал?

– Все берется, что предлагается. Снимай ботинки и жди три дня.

– Здесь? – радостно поинтересовался гость. – Неужели и вправду можно подождать здесь?

– Не здесь. Это же мастерская.

– Неужели для их починки требуется целых три дня?

– Не для ремонта, а для сушки. Из них не выкачаешь воду даже насосом. Снимай, посмотрим.

Гость, кажется, не знал, как поступить. Он протер запотевшие очки и прошепелявил:

– Не могу… не могу ждать так долго…

– Куда это ты так спешишь?

– Трудно сказать. Просто надо спешить. – Похоже, гость начисто забыл, куда он торопится. – По правде говоря, спешить мне некуда, – признался он, – но нет других ботинок. А во-вторых, и жилья нет.

– А в-третьих, черт возьми?

– В-третьих? Да ничего такого в-третьих. Хотя вот что: у меня нет денег, ни одного пенни.

– И все же ты принес ботинки в ремонт? – Ионас постучал кончиками пальцев по краю стола и продолжал: – Кто заплатит за починку?

– Я, конечно, дорогой мастер! – радостно ответил гость и сделал рукой широкий жест. – Хочу попросить кредит. Вы, конечно, знаете меня? Нет? Это плохо, и прежде всего для вас. Я уроженец здешней местности. Зовут меня Эмиль Золя.

Ионас помотал головой и вслух повторил имя.

– Эмиль Золя? Не доводилось тебя знать. Имя, правда, где-то слышал. Чем ты занимаешься?

– Я художник.

– Забавная профессия, но на кредит не тянет. Хотя я знаю случаи, когда художники конкурируют с ремесленниками.

– Я как раз художник такого профиля.

– Дамский парикмахер?

Гость рассмеялся. Постепенно его смех заразил и мастера. Золя поднялся на ноги, бодро хлопнул Ионаса по плечу и сказал:

– Наконец я встретил равного себе! У вас есть чувство юмора.

– Какого черта! Ты же артист. Золя наморщил лоб.

– Прошу прощения. Я все же благородный человек. Жаль, что мастер не знает меня.

– Это тебе жаль, а мне нисколько.

– Нам обоим должно быть жаль. Я же писатель Эмиль Золя!

Ионас повторил, что слышал эту фамилию и раньше. В свое время он был членом литературного кружка поселка, где наверняка иногда упоминали и произведения Золя.

– Вы любите книги! Я это заметил сразу. По вашим глазам, выражению лица, по движению рук, по всему. Обыкновенный человек разбирается в книгах лишь настолько, чтобы не рвать их в клочья. Но вы, господин мастер, вы умеете ценить книгу. Книги – это лучшие друзья человека, поэтому многие просто боятся раскрывать их. А вы осмеливаетесь перелистывать, вы…

– Притормози, – прервал Ионас. – Я кредитов не даю.

– Оставим ботинки! – воскликнул гость. – Книгу можно брать голыми руками и ногами. Еще раз скажу, что восхищаюсь всеми людьми, которые любят книги. Книжные черви ищут человека.

– Я сапоги называю сапогами, а тебя – дураком! – стоял на своем Ионас.

– Бесплатно я ботинки не ремонтирую. Не такой уж я глупый червяк.

– Ошибаетесь, мастер! Книжный червь – это лишь языковая идиома. Книжным червем может быть человек, который читает книгу, но не изъедает листов и обложку, а червь только пожирает бумагу, но при этом не читает. Давайте на минуту забудем о моих изношенных ботинках. Поскольку беседа наша приняла такой интересный поворот, то скажу вам: книга для меня, как и для вас, является первичным фактором, ботинки же – вторичным.

– Может быть, – согласился Ионас, – но бесплатно чинить ботинки я не буду.

– Не стоит говорить об этом. Давайте проведем вечер в обстановке одухотворения и веселья. Позвольте рассказать вам о себе?

Ионас не ответил. Он встал, включил электрический свет и снова уселся на свой рабочий стул. Спешить в свое жилище у него не было особой причины, ибо там ожидала его однообразная скука одиночества. Постепенно его стал забавлять словесный поток, исторгаемый господином Золя, который рассказывает историю своей жизни.

Оказывается, в ее отдельные периоды он бывал очень богат. Даже дальние родственники обращались к нему с просьбой о помощи. Он много путешествовал, побывал в Америке, в Сахаре и даже на Южном полюсе. Он заставлял свои деньги работать на себя, а сам наблюдал за этим со стороны. Ионас, как деликатный человек, не перебивал цветистого рассказа, в котором фантазия била ключом. Ионас только одобрительно усмехался, соглашаясь с тем или иным фрагментом рассказа. Или вставлял примерно такие замечания: «Жизнь есть гротеск, мальчик мой» или «Ой, не говори». А Золя продолжал повествовать о судьбе некоего человека:

– Два месяца тому назад я приехал из Хельсинки в Выборг, на прием к доктору Рипалуома. Вы, наверное, знаете, что он известнейший психиатр в Финляндии? Не знаете? Удивительно. Вам следует обязательно познакомиться с ним.

Итак, я прибыл к нему на прием. У меня временами пропадает память. Как правило, забываю свое имя и адрес. Сейчас забыл имя Рипалуома. Прихожу в неистовство, и у меня поднимается температура. Память ко мне вернулась только три дня тому назад. Не знаю точно, что происходило со мной за истекшие три месяца. Когда я вчера проснулся в одном из домов приезжих, то обнаружил, что остался без багажа и без денег. Однако сейчас я полон оптимизма: драгоценная память ко мне вернулась! Я ясно помню, что в Хельсинки у меня богатый дом, где мой секретарь выписывает чеки и посещает за меня церковь, театры и присутствует на бирже ценных бумаг. Живо также помню, что я лирик и художник и что меня зовут… зовут…

– Эмиль Золя, – подсказал Ионас.

– Точно. Эмиль Золя. Впрочем, дорогой Золя, что вы думаете о моих ботинках?

– Я не Золя, а Сухонен.

– Правда? Невольно путаю имена. Так что вы думаете о моих ботинках, мастер Золя, могу ли я получить их починенными уже сегодня? Как я уже сказал раньше, других ботинок у меня нет, как, впрочем, и денег. Кроме того, я боюсь темноты и являюсь бездомным сиротой.

– У тебя же в Хельсинки богатый дом, – заметил Ионас.

– У меня дом? Эх, если бы он был. Я родился в детском приюте и большую часть своей жизни провел в училище для акушерок. Два месяца иду пешком в Хельсинки, продавая платяные щетки и стихи. Скажите мне, господин Эмиль Золя, можете ли вы предоставить мне кредит? Мне нужны новые подметки, постель и немного еды. Вы все получите обратно с процентами. Все же мой отец – советник по горному делу, а мать – детский врач, говоря абстрактным языком. Прямая линия – это форма выражения собственной воли. Так будьте же прямолинейны. Не думайте, что моя речь – это пустые звуки, дайте гуманным мыслям восторжествовать над вашими поступками. Дорогой господин Золя! Вы совершите ошибку, свойственную либералам, если не примете во внимание мои нынешние личные особенности – голод и жажду…