Куль хлеба и его похождения - Сергей Максимов

Глава VIII На базаре

Базар с татарского слова и степенного обычая — торг на свежем воздухе, на открытом месте, прямо с возов. Это условное время и место для еженедельного схода и съезда окрестных жителей для об- мена своих избытков. Куль залипшего хлебца остался, надо деньги: сборщик податей приходил — зерном он не берет, а требует ходячие бумажные деньги. На базаре это добро попадается, у купцов бывает. Нет дома соли, да есть хлеб: можно подсменить прямо товар за товар. Можно обменять хлеб на деньги, а деньги на соль: все это тот же обмен, который и называется продажей и куплей, то есть торговлей. Базар это определяет самым точным и ясным образом. Один предлагает, другой берет, и берет затем, чтобы свезти, передать в третьи руки, которым то же самое нужно, да не имеют они того и взять им негде. На базаре, стало быть) нужен передатчик, посредник, купец.

Мне не надо хлеба, надо кожаные рукавицы и валяные сапоги, чтобы не зябли на работе в лесу руки и ноги. Купец возьмет у меня хлеб, даст за него деньги, сам перепродаст мой хлеб тем, кто, живя в городе, не пашет, не орет, а есть любит. На деньги можно выменять, то есть купить, и теплую шапку, и малым ребятам пряников — гостинца, следовательно, и то, чего не нужно и купить хочется не от холода, а по любви родительской. На базар выехал пахарь, который посеял мерку овса, а обмолотил семь либо восемь; по базару ходит и купец с деньгами в кармане, которые для него тот же хлеб. Отдает он деньги в люди, как бы их сеет, и хлопочет о том, чтобы получить барыш по примеру пахаря, приехавшего с барышом лишних мерок овса. Оба люди почтенные, полезные и необходимые друг другу, не стал бы пахарь с таким усердием трудиться, если бы на избытки его не было покупателя. Наработал бы на себя, да и завалился бы на печь. У обоих важное дело, обоих свела на базаре нужда, и нужда немалая.

В начале базара, когда кабаки заперты и вина не продают, потому что в сельской церкви идет служба, базарный народ также шумлив и суетлив. Волной колышутся толпы; громким гулом отдается базарный разговор далеко по окрестности. Молчалив человек, когда у него на сердце спокойно, суетлив, когда видит, что готовы другие удалить беду, да не всю. Покупают хлеб, да дают не столько денег, сколько нужно и взять хочется. Торгуются и спорят в одном углу, налаживая дело к обоюдной выгоде. Кричат громче всех в другом месте, перебивая один у другого дешевый товар, сбитый с настоящей цены, по уступке от самой крайней нужды и самой оборванной бедностью. Прибыль с убылью смешались — ничего на базаре не разберешь: галдит и шумит он, как будто в том только и все его дело. Верно только одно: пока мужик жал хлеб да обмолачивал, по тяжести работы ставил себе хлеб в высокую цену, кажется, все бы деньги взял за него, а вот на базар привез — велят прислушиваться, что другие скажут и во что труд поставят. Дома хлеб казался выше золота, ржаные зерна слаще пряников, — на базаре хлеб как будто и посерее сделался, и не с такою любовью глядишь на него, и не так его жалко. На базаре хлебу и имени нет, купец глядит на хлеб, а называет сыпью: на базаре хлеб товаром сделался таким же, как лыко, как деготь, как соль. Стоят воза с хлебом не одни наши. Толстые купцы подходят к возу без крестного знамения, а ткнет своим валяным сапогом в бок саней да и заговорит грубым голосом. На хлеб купец и не взглядывает, словно и глядеть-то на него противно ему. Да лжет. Это, впрочем, не сам купец, а его приказчик. Большому купцу надавали заказов на хлеб, да и сам ждет хороших спросов и больших барышей, вот и послал он по сельским базарам саранчу эту — приказчиков. Кто здесь, кто там, в разброде от одного купца по десяти на разных базарах. Вот и наш покупщик стоит у воза, дает свою цену, да и у продавца не валится с головы тапка, крепится: к чему торопиться? — уже базар цену скажет. Не поддается мужик, ломается, говорит, что озими плохо всходили, листья с деревьев поздно падали, волки под самыми деревнями выть приходят, мышей много, земля плохо промерзла — надо ждать тяжелого года и неурожая, надо за прошлогодний хлеб покрепиться, посдер-жаться, чтоб не упал в цене) не сдаваться. Вот и нашла коса на камень, и на базаре шум еще крепче: кричит нужда и нужда всякая. По пословице, оба дурака налицо: и тот, который дорого просит, и другой, который дешево дает.

Две бабы едва тащат с одного конца базара на другой большой тяжелый образ, расступается народ, пропуская вперед Божье милосердие: идет нужда церковная сбирать подаяние на починку Божьего храма, на новый колокол, на поправку иконостаса.

Мужик повесил на длинную палку свою лохматую рваную шапку и кричит в разных концах базара: ходит нужда деревенская объявлять о пропаже коровы или лошади, не видал ли кто, а если видел, то, может быть, не знал, кому эта скотина принадлежит: вот и хозяин.

Гнусливо поют слепенькие старички) сидя над деревянными тарелочками, рассказывая про бедного и богатого Лазаря: сидит нужда нищенская — самая большая и последняя, хуже ее не бывает.

На базаре всякий о себе и всякий со своим. К вечеру гул перейдет, и шум угомонится. Выплакали старцы, выпросили богомолки-бабы: тем и другим насовали грошей сердобольные русские люди, скорые на благотворение, чуткие на нужду и очень чувствительные к плачущей бедности. Такие дела самому бедному человеку — большое удовольствие и над грошом даже от последнего пятака редкий в таких случаях задумается.

Перемялись и купцы с продавцами хлеба, установилась цена на муку и зерно. Как будто волшебник, невидимый и неслышный, вступился в это дело и помирил обоих спорщиков. Кто установлял цены и назначал таксу — никто не скажет и понять не может. Зимний торг ставит цену; особенно на это мастер Никольский торг, Никольщина, то есть базары перед зимним Николой (6 декабря) и после него. Никольский обоз для боярской казны дороже золота, — говорит пословица. Вот и весь ответ на такой мудреный запрос любопытного человека. Конечно, если середь зимы цена на хлеб упадет, значит, хлеб дешев, значит, прознали купцы, что хлеба на базары навезено много. Когда возов мало и базар нельзя назвать и базаром, тогда волшебник является живьем в крестьянском нагольном полушубке, в лаптях и рукавицах. Он один за всех торгуется с купцами и налаживает последнюю цену. Если купцу не все воза нужны, остальные хозяева возов начинают бросать и встряхивать в шапке медные деньги со своими заметками, наложенными на монету зубом: начинают вынимать жеребье. Чьи гроши вынет купец, того и счастье: тот и поворачивай к нему на квартиру свой воз. Такой жеребьевый закон во всех делах крестьянских — самый частый и самый любимый. По тому же жеребью, на счастье, сторговавшись при помощи самого бойкого на язык и остроумного рядчика, выбираются везти хлеб, скупленный купцом, туда, куда он прикажет, те извозчики, у которых опростаны возы. Не всегда накладывают хлеб в кулье, очень часто ссыпают из складов прямо в телеги и сани, подкладывая лишь веретье и обертывая в него. Веретье — тот же грубый холст из оческов льна и конопли, сшитый из дерюги или ряднины в три и четыре полотенца, на котором рассыпают зерна для просушки. Теперь он их прикрывает от непогод и подмочи, только муке особый почет — куль и мешок, и опять сверху веретье или рогожа.

Хлеб, скупленный на зимних сельских базарах, мелкие перекупщики везут к тем крупным купцам, которые выдают им деньги на покупку хлеба. Там и сгружают. От главного купца хлеб вдет гужом, то есть сухопутьем, к пристаням, на которых, впрочем, и живут эти главные купцы — хлебные торговцы.

Многие перекупщики носят непохвальное для них прозвище кулаков, шибаев, масов и маклаков в том смысле, что они на деньгах скряги, на торгу что кремень крепки и неуступчивы. Кто родом кулак, тому не разогнуться в ладонь, — говорит пословица и сказывает настоящую правду: кулаки — самый продувной народ, мещанская голь мелких и больших городов, в которых существуют хлебные склады и пристани. Где большие закупы хлеба, там и они, как шмели, большие недруги крестьянского счастья, — сверх плуга на два фута. Обсчитать и обмерить крестьянина — для него самое великое наслаждение. Проделки свои он считает изобретением высокого ума и своими выходками охотно хвастается. На обман у него нет ничего заветного. Хлеб меряется особою мерой при приеме от земледельца, той мерой, на которую условится: деревянные меры у кулаков поддельные, ненастоящие, не клейменные казенным знаком, а прилаженные дома для надлежащих плутней. Настоящий кулак и на базаре, на всем честном народе, середь белого дня шаловлив и не совестлив. Травленый плут и мятые бока и помимо базара найдется: он прямо в деревню придет задами и с оглядкой. Высмотрит там, чтобы мужиков-хозяев не было дома, остались одни простоватые бабы. Он и товарец принес такой, какой любят бабы: яркие ленты, цветные платки и с травами, и с войной, с генералами. Женский глаз соблазняется: надо ему то, что видит. Не жалко того, чего дома много, да денег нет. Кулак не спесив: он согласен поменять ухо на ухо. Надо бабе деревянную чашку, красиво расписанную олифой и цветами, — насыпай полную чашку зерном и бери себе эту чашку пустую: чашка три копейки себе. бери ее за зерно, насыпанное на 20 копеек!