Остросюжетный детектив. Выпуск 6 - Алистер Маклин

нее, я чувствовал себя еще ужасней. Мари улыбалась, и я понял, что она решила больше на меня не сердиться. У нее было славное лицо, куда приятней, чем тогда, в Лондоне. Я сказал:

— Ты прекрасно выглядишь. Как самочувствие? — Вот такой уж я оригинал.

— Как огурчик. Температура упала. Прости, что разбудила, но через полчаса у них ленч. Профессор попросил одного из своих слуг соорудить эти штуки, чтобы ты смог туда добраться.— Она кивнула в сторону стула, к которому была прислонена пара искусно сделанных костылей.— Или можешь перекусить здесь. Ты, должно быть, проголодался, но я не решилась будить тебя к завтраку.

— Я вернулся около шести утра.

— Тогда все понято.

Я готов был спять перед ней шляпу. Потрясающее терпение. Удивительная способность подавить в себе любопытство.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно.

— По тебе заметно,— призналась она. — Совсем не в форме.

— Я просто разваливаюсь на куски. Чем ты занималась все утро?

— Профессор меня выгуливал. Утром мы с ним поплавали.— Похоже, профессору нравится с нею плавать.— Потом завтракали, и он провел меня по острову и показал шахту.— Она передернула плечами слегка наигранно.— Шахта мне не очень понравилась.

— Где же теперь твой воздыхатель?

— Пошел искать собаку. Никак не могут ее найти. Профессор очень расстроился. Похоже, это был его любимый песик и он к нему очень привязался.

— Ха! Песик, говоришь? Я повстречался с этим песиком, и он ко мне тоже очень привязался. Прилипчивый тип.— Я вытащил левую руку из-под простыни и размотал пропитавшиеся кровью тряпки.— Сейчас увидишь, куда он прилип.

— Боже правый! — Ее глаза расширились, и кровь отхлынула от лица.— Это... это ужасно.

Я осмотрел руку с неким скорбным достоинством и должен был признать, что она ничуть не преувеличивала. От плеча до локтя рука была почти целиком сине-красно-черпая и раздулась, став в полтора раза больше обычных размеров. В четырех или пяти местах на коже зияли глубокие раны треугольной формы. Три из них все еще кровоточили. Те части руки, которые, казалось, должны были сохранить естественный цвет, выглядели, наверное, не менее жалко, но под густой коркой запекшейся крови этого не было видно. Бывают зрелища и поприятней.

— А что с собакой? — прошептала она.

— Я убил ее,— пошарив здоровой рукой под подушкой, я извлек запачканный в крови нож.— Вот этим.

— Где ты его раздобыл? Где... Ты должен рассказать все с самого начала.— Я говорил быстро, вполголоса, пока она промывала и перебинтовывала мою руку. Работенка была ей не по душе, но справлялась она с ней отлично. Когда я закончил, она спросила: —А что находится на противоположной стороне острова?

— Не знаю,— честно признался я.— Но начинаю строить разные догадки, и ни одна из них мне не нравится.

На это она не отреагировала, закончила бинтовать руку и помогла просунуть ее в рукав рубашки. Потом снова привязала шину к моей лодыжке, замотала ее лейкопластырем, подошла к шкафчику и вернулась с сумочкой в руках. Я грустно произнес:

— Собираешься напудрить носик перед встречей с ухажером?

— Собираюсь напудрить нос тебе,—ответила она. Прежде чем я осознал, что она делает, по лицу моему был размазан какой-то крем. Втерев его в кожу, она покрыла меня слоем пудры. После этого откинулась назад и осмотрела свое творение.— Ты выглядишь просто восхитительно,— прошептала она и вручила мне зеркальце.

Выглядел я мерзко. Один беглый взгляд на меня заставил бы любого агента по страхованию жизни разорвать бланк договора в клочья. Изможденные черты лица, красные глаза с темными кругами под ними — все это был мой личный вклад, а вот неестественная мертвенная бледность остальных частей лица — целиком заслуга Мари.

— Чудесно,— согласился я.— А что произойдет, если профессор унюхает запах этой пудры?

Она достала из сумочки флакончик духов с распылителем.— После того, как вылью на себя пару унций «Таинственной ночи», он и за двадцать ярдов ничего другого унюхать не сможет.

Я сморщил нос и сказал:

— Понял идею.— «Таинственная ночь» действительно била наповал, во всяком случае, в тех количествах, которыми пользовалась Мари.— А что случится, если я вспотею? Не стечет ли с меня крем вместе с пудрой?

— Имеется гарантия, — улыбнулась она. Если такое случится, подадим в суд на производителей.

— Конечно,— я тяжело вздохнул.- Эго будет интересно. Представляешь: «Души почивших Дж. Бентолла и М. Хоупман возбуждают дело против...»

— Прекрати,— резко оборвала она.— Прекрати сейчас же!

Я прекратил. В некоторых вопросах эта девушка была очень щепетильной. Или, возможно, я вел себя неловко и бездумно.

— Тебе не кажется, что полчаса уже прошло? — спросил я.

Она кивнула:

— Да. Нам пора идти.

Когда я сполз со ступенек и сделал несколько шагов под палящим солнцем, мне показалось, что Мари зря тратила силы на крем и пудру. Я чувствовал себя хуже некуда. В то время, как одна нога стояла на земле, а вторая беспомощно повисала в воздухе, мне приходилось особенно налегать на костыли. С каждым стуком левого костыля о твердую выжженную землю дикий импульс боли пронизывал руку от кончиков пальцев к плечу, а оттуда, перебравшись по спине к затылку, вонзался в макушку. Я не мог понять, как от травмированной руки может болеть голова, но она болела, и все тут. Медикам есть над чем подумать.

Старина Уизерспун то ли наблюдал за нами, то ли издали услышал стук костылей, потому что распахнул дверь и сбежал вниз по ступенькам, чтобы встретить. Широкая гостеприимная улыбка уступила место сострадающей гримасе, как только он увидел мое лицо.

— Боже мой! Боже мой!—-он поспешил ко мне и взял под руку.— Вы выглядите... Я хочу сказать, что вас это ужасно потрясло. Боже, мальчик мой, у вас пот по лицу струится!

Он не преувеличивал. Пот тек рекой. А началось это в тот самый момент, как он подхватил меня под руку. Под левую. Чуть выше локтя. Он выкручивал ее из плечевого сустава. Думал, что мне так будет легче.

— Все будет хорошо,— болезненно улыбнулся я ему.— Стукнулся больной ногой, спускаясь по ступенькам. До этого боли никакой не было.

— Не стоило вам выходить,— пожурил меня он.— Глупо, ужасно глупо. Мы могли бы прислать вам ленч. Ну, раз уж вы все равно здесь... Боже мой, Боже. Это я во всем виноват.

— Вы ни при чем,—