Доверься жизни - Сильвен Тессон

Джека в руках был готовый сюжет. Он сочинит басню о неотвратимой справедливости, которая выбирает себе скромных гонцов. Нужно только изобразить охотника негодяем в конрадовском духе, живодером, убийцей карликовых шимпанзе и слонов, путающимся со шлюхами по бамбуковым хижинам. Этот тип в итоге поплатится за свои злодейства, но не как в африканском романе Ромена Гари: от руки героического заступника, киношного Мореля, который его покарает, – а силами маленькой, обезумевшей от горя птички. А в конце – басенная мораль и хвала слабым: чтобы нарочно приторно. Оставалось расцветить все красками сумеречных джунглей, подналечь на описания сочащейся пороком Киншасы, и чтобы все тонуло в криках обезьян. В журнале будут довольны, а, учитывая, что идея нашлась накануне, он неплохо выкрутится. Он заплатил за кофе, прыгнул в 63-ий автобус, набросал в блокноте пару фраз, проезжая в районе Дома инвалидов. На остановке «Альма» он вышел, бегом миновал мост, оглянувшись мельком на запад, где небо над Эйфелевой башней по-тёрнеровски расплывалось, и, набрав на кодовом замке «2567B», взбежал по лестнице, шагая через две ступени.

Он написал заголовок рассказа: «Медоуказчик», и взгляд его стал блуждать по столу. Он искал, как взяться. На столе валялся открытый «Литератор на склоне дня» Скотта Фицджеральда. Джек решил, что будет нелишним напитаться его надменным и решительным слогом, прежде чем браться за чистую страницу. Небольшой абзац Фицджеральд посвятил своим измышлениям по поводу рассказов, издаваемых американскими журналами. Взгляд Джека упал на такую фразу: «…вещица в духе хрестоматий, вот только не его – жутко раздутая антитеза, форматная, как рассказы в популярных журналах, и куда более легкая для написания. Что не помешает многим считать ее прекрасной за меланхоличность, жизненность и доступность для понимания».

Джек швырнул книгу на ковер и отодвинулся вместе со стулом. Птица умерла в его голове. Он пробормотал «хренова хрень», надел плащ и пошел дальше гулять по набережным.

Бар

Марков говорит, что я хочу ударить его в самое сердце, но я предпочитаю приударить за его женой.

Чарльз Буковски. Литературная дискуссия

«Бент Проп» был вроде тех техасских закусочных, где усатые реднеки в клетчатых рубахах и остроносых сапогах из змеиной кожи могут благодаря самоотверженности своих предков неторопливо пропустить стаканчик «Бада» за стойкой рядом с мишенью для дартса. Возле бильярдного стола расположился красно-золотой музыкальный автомат, плевавшийся блюграссом, если кинуть в его щель двадцать пять центов. Вульгарная внешность Венды, барменши с рыжими волосами, отражалась в зеркалах и пивных кранах. Она разливала двойной виски, светлое пиво и разведенный кофе путникам, которые оставляли машины на гравии у трассы I-10, по пути из Финикса в Тусон. Иван решил, что у нее ирландские корни: из-за вздернутого носа, чуть наметившегося живота и веснушек на руках. Но главное, из-за того, как бешено она радовалась, когда Эммилу Харрис и Шерил Кроу начинали блеять из колонок своими противными голосами (знатно расходясь по мелодии) припев «Хуаниты» – закос под пятидесятые.

Они заходили сюда ради Opus One, выведенного Ротшильдами в долине Напа вина. Венда уже знала их привычки. Последние десять дней каждый вечер четверо русских с потухшими взглядами толкали створки дверей и садились под торчащий из стены нос красного «бьюика». «Дропзона» находилась в километре от бара, и, несмотря на все волнение перед открытым люком, они сразу заметили его жестяную, красную как рак крышу. Такой народ парашютисты: сидят со скучающими лицами на дерматиновых лавках бара и глядят в окно на небесную ширь. Уже лет двадцать «Бент Проп» принимал у себя напрыгавшихся за день парашютистов, и местные техасцы за стойкой не обращали ни малейшего внимания на этих «чокнутых смертников», как называл их старый пропойца Эдди, который с 1964-го работал на ранчо «Элрой» близ Рио-Мато.

Ярослав снял кепку.

– Не надо, америкосы не снимают шапки в помещении, – сказал Юрий.

– Тогда надену, – решил Ярослав.

– Нужно уважать обычаи, – одобрил профессор.

Его звали Юрий, но все называли его «профессор», потому что он был самым старшим из них и носил очки.

– Иначе хана, – согласилась Настя.

Она была женой профессора, и этим вечером у нее был серьезный повод отметить.

– За твой тысячный прыжок! – сказал Юрий, разливая по бокалам тяжелое, отдающее ширазом вино из бутылки, которую открыла перед ними Венда.

– И за те, что впереди, – сказала Настя.

– Skydive or die[20], – изрек Ярослав.

Иван встал и на шершавом английском заказал у Венды жареные луковые кольца. Добавив пару пошлостей по-русски и делая вид, что не понимает ее вопросов, потому что хотел еще на пару секунд задержать ее запах: он напомнил ему шампунь Людмилы, девушки, с которой он лишился девственности в лагере им. Горького под Владивостоком на комсомольском слете в июле 1988 года.

– Иван! Вернись, чокнемся, – сказала Настя.

Каждый год, в декабре, четверо русских друзей прыгали с самолета в небо Аризоны. Прыжок в Штатах торжественно завершал год упорного труда в туманах Дальнего Востока. Ярослав с Иваном были инженерами-ядерщиками и работали на заводе по ремонту атомных подводных лодок в Большом Камне, недалеко от Владивостока. Настя вела бухгалтерию на автобазе американских машин в центре города, которой владел ее муж Юрий. В те времена новые русские богачи любили красоваться в городских пробках на джипах, но вскоре те отправлялись на вечную стоянку в гараж из-за пары проклятых деталей, которые плыли через Тихий океан целую вечность. Периодически кто-то из этих придурков не вписывался в поворот, и Юрий неделю ворчал, потому что вид раскуроченного кузова в канаве не слишком вдохновлял перекупщиков. Их жизни вяло текли рядом с Японским морем. Всю неделю они литрами пили черный чай. Крепкий, как рука князя Владимира, и так же принуждающий к смирению. И все свои хмурые будни они – кто перед контрольными мониторами, кто в отработанном масле – представляли, как на выходных будут сидеть в двухмоторном Ан-28. Как будут ждать, и вот откроется люк и ворвется ветер: свобода! В субботу, при любой погоде, в девять утра они были уже на аэродроме в Болодьево. Парашютизм открывал дверь в ледяное небо. Иногда Настя думала, что живет только ради того мига, когда маленький квадрат земли появится в рамке люка. Прыжок с самолета был лучше любви. Ты не возносишься до небес – ты падаешь с них.

– Странно все-таки сидеть в кепке, – сказал Ярослав.

– К странностям привыкаешь, – заметила Настя. – В прошлом году мы с Юрой ездили в Малайзию, и я ходила в платке. В первый день меня с него воротило, на второй – забыла о нем.

– «Так,