Пустой - Андрей Сомов

было примерно в полуметре выше их голов.

Видимо зря, я сомневался в их коммуникативных навыках. Минут через десять откуда то, я даже не успел заметить откуда вылетел кусач. Ну или что-то на него похожее, судя по описаниям, которыми меня снабдили.

Я не то, что бы присел, а просо плюхнулся на пол, едва не отшиб себе задницу. Крупнее и страшнее бегуна я ничего не видел, а тут такое… Просто лысая горилла.

При чем очень немаленькая горилла. На уродливой голове какими-то клочками растут остатки волос. И, конечно, челюсти! Бог ты мой, какие челюсти! Я не сильно в его распрекрасную внешность вглядывался, но как мне тогда показалось, зубы были как у акулы в несколько рядов. Опираясь на костяшки пальцев неимоверно длинных и мускулистых рук, двухметровая горилла мигом оказалась у моего окна. Подлетев, без особых церемоний раскидала в стороны двух пустышей. Те даже не попытались убежать. Намурчали на свою голову!

С явным любопытством она засунула свою уродливую голову в окно сквозь раму. Меня присыпало осколками разбитого стекла, и я скорее с перепугу на уровне инстинкта, лежа на полу, поднял Сайгу стволом вверх и нажал на спусковой крючок. Потом еще раз и еще… Три выстрела прозвучали почти как один. Заряд попал вниз челюсти. Морда молча исчезла из моего вида. Если честно, то в своей жизни я стрелял из огнестрельного оружия всего несколько раз.

Один раз в средней школе, на уроках начальной военной подготовки, возили всех мальчиков старших классов на стрельбище, где мы все, из одного старенького автомата Калашникова, пальнули по три патрона каждый, в ростовую мишень. И дети, и плутрезвый военрук остались довольны результатом.

Второй раз, в тире школы милиции, где начинающим оперативным сотрудникам показали, как выглядит пистолет Макарова и тоже выдали три патрона, которые мы расстреляли, кто в свою мишень, кто в чужую. И на этом все!

Стрелять в тире из пистолета мне очень не понравилось. Мало того, что я никуда не попал, так еще и оглох временно на оба уха. Но те впечатления были ничем по сравнению с теперешними! Три выстрела из ружья, в замкнутом пространстве, это вам не это…!

Где на четвереньках, где, пригибаясь я опрометью бросился из квартиры наверх по подъездной лестнице! Забежав, в свою, (теперь уже свою), квартиру, привалил дверь шкафом, забился в угол комнаты и приготовился к обороне, перезаряжая ружье. Я как сумасшедший, набивал магазин патронами, роняя их на пол и не замечая этого.

Звон в ушах стоял такой, что примерно с час я ничего не слышал. Убил или нет я эту тварь? Примерно через пол часа я осмелился подойти к окну квартиры, находящейся так же на третьем этаже и выходящей окнами на место преступления или охоты.

Кусач, сраженный наповал моими меткими и отважными выстрелами в упор, лежал на спине, раскинув руки в стороны и согнув ноги в коленях. Рядом с ним, по грязному асфальту, ползало бренное тело пустыша, которому он по все видимости перебил позвоночник. Его друг, разбитой головой прочно влепился в стену дома и признаков жизни не подавал. Эх ребята, что ж вы так своих то не бережете?

А вот фиг я выйду сегодня за добычей! Нашумел порядком, и по закону подлости, сейчас кто ни будь любопытный прискачет. Кто то, по которому я обязательно промахнусь, и оно сожрет меня.

Я вернулся в свою квартиру и налил стакан водки, которой я натаскал со всего подъезда.

За мою охоту и упокой души кусача!

Я выпил весь граненый стакан одним залпом и трясущимися руками попытался выловить соленый помидор из трехлитровой банки.

****

Фунт, бестолково топтался возле трупа, смирно лежащего на песке. Своими модными кроссовками он то и дело поочередно наступал тому то на руку, то на ногу. Постоянно ойкая при этом и, казалось сейчас начнет извинятся перед ним.

— Помог бы что ли… — как-то жалостливо воззвал он ко мне.

— Да ты охерел совсем!?

Сколько сигарет я выкурил, уже не считал. Пока хватало ума выкидывать окурки в реку, а не оставлять их на берегу.

— Я тебе сказал, всплывет, надо две брать было. Чего не ясно?

— Да нормально все будет. Куда он всплывет? — пробурчал в ответ Фунт стоя согнувшись над трупом Шарика и натягивая веревку, примотанную к чугунному радиатору отопления, лежащему на груди у трупа.

Ну все, доигрался я! Знал ведь, что нельзя связываться с дураками! Хотя Фунт фартовый. А я? За такой косяк кто-то должен ответить. Это не просто так доходяга какой ни будь. Это мент!

Шарик был ментом. Хоть и рядовым водителем оперативной машины. Гнилая и убитая «семерка» синего цвета, которая вечно ездила на парах от бензина. А иногда и вообще не ездила.

Водителем этой чудо-кобылы был Шарик. Мутный и суетливый тип. Бывают такие люди, которые сразу, нет, просто мгновенно вызывают антипатию. С ними не приятно оставаться наедине, не о чем разговаривать, да и не хочется, просто не комфортно рядом быть. Скользкий, мутный. Но это не повод его убивать! Просто не подходи к нему и все. Шарик, постоянно терся в каких-то кабаках, но не простых наливайках с синерожими постояльцами, а в более-менее приличных, куда захаживали местные авторитетные люди с томными дамами, да и просто типажи с которыми лучше никогда не ссорится и не переходить им дорогу.

Он намеренно приглашал чью ни будь жену на медленный танец, начинал быковать пьяный и вести себя так, что данное поведение не могло остаться безнаказанным. Когда его брали за нежный загривок и начинали выволакивать на улицу, эта скотина верещала, что он мент и вообще таких людей знает, что… И тут же козырял, называя в слух некоторые фамилии оперативников уголовного розыска или авторитетных бандитов.

Несколько раз, и я, приезжал в какой ни будь кабак, для разборок «по понятиям». Бандосы, которых почти всех знал в лицо, как обычно оказывались людьми с пониманием, что этот типчик просто местный дурачек, и не стоит из-за него конфликтовать с органами. Все обычно оканчивалось рукопожатием и шутками-прибаутками.

После чего, трезвеющий от испуга Шарик, доставлялся в отдел, где проводилась с ним разъяснительная работа. Сначала его даже не били. Ну с кем не бывает… Объясняли буквально на пальцах, что так вести себя не хорошо. Что нельзя мешать людям чисто-культурно отдыхать в местах общепита. Не заступиться за «своего» и не вытащить его из «блуняка» невозможно, и не столько из-за неземной любви к нему, а из-за «потери