Песочное время - рассказы, повести, пьесы - Олег Постнов

Лика умолкла. Николинька тоже молчал.

- Откуда такая сказка? - спросил он потом.

Лика вздохнула.

- Не все ли равно? Есть, да и ладно.

- Хм, - сказал Николинька глубокомысленно, - это не простая сказка.

- Не простая.

- Да, - он улыбнулся и нахмурился - так именно, как этого боялся его отец. - Это сложная сказка. А что же она значит, а?

- Вот ты подумай, и тогда поймешь. А то можешь пойти и попросить своего сверчка о чем-нибудь... Вон он, под ванной.

Она вдруг поднялась, оправив ночнушку, и как-то робко повела плечом.

- Знаешь, - сказала она, - тут холодно... Но все равно: я хочу в зал.

И снова будто услышала что-то.

- Ну - ну пойдем, - согласился Николинька. - Там, может быть, будет теплей. Да, да, вот именно: там может быть и теплей.

- Не болтай ерунды, - оборвала его Лика. - Там не может быть теплей. Мне не за тем туда нужно.

- А... а зачем? А? - Он уставился на нее сквозь очки.

- Я там не все разглядела. Пойдем, - сказала она твердо. - Я тебе все объясню.

Она охнула, прижав пальцем фитиль.

Они вышли в зал и остановились у входа. Лика молчала, глядя перед собой, и Николинька рассмотрел во тьме, что от движения воздуха слегка колышется челка у ней на лбу.

- Как странно, - сказала она. - этот дом принадлежал раньше каким-то аристократам. Веранды не было, а был герб - над входом, меж двух колонн из волнистого мрамора. Быть может, тот самый. Потом... все прошло. Исчезло. А теперь вдруг мы. Вдвоем, здесь. Почему? Странно. - Лика мотнула головой. - Вон та дверь, - сказала она, - вон, за роялем; это куда?

- Не знаю, - сказал Николинька шепотом. - Это ведь не наш дом. Та дверь закрыта, заперта. За ней, кажется, комнаты. Пустые...

- ...И темно-прозрачные окна под вечер, - Лика кивнула. - Да?

- Наверно. Я там видел осиное гнездо на окне. Но вообще мы туда не ходим.

- Вот как! И ты ни разу не пробовал заглянуть в них? Ни разу? При твоем росте?

- Нет. А зачем мне?

- Зачем-то надо, раз уж ты здесь, - сказала Лика. - Осиное гнездо... Ты знаешь, что он называл их осами?

- Кого? - не понял Николинька.

- Мертвецов. - Она сама вздрогнула.

- Кто называл?

- "Кто"! Да Берия же, кто еще! - Она мелко дрожала. Черты ее обострились, глаза замерли, она вглядывалась куда-то в мглу.

- А почему осами? Почему? - спросил Николинька робко.

- Я этого не знаю. Но думаю, потому, что они жалили его - после смерти. Он умел узнавать, кто скоро умрет. Я тоже умею. Хочешь, я тебя научу?

- Как это?

- Пошли. Сейчас покажу.

Она схватила его за локоть и потянула к зеркалу. Пальцы ее тряслись.

- Стань тут, - велела она. - И гляди на меня и на мое отражение. Понял? Одним глазом - сюда, одним - туда. Чтоб двоилось.

Сама она встала боком, почти вплоть к стеклу. Николинька сморщил лоб.

- Правильно. Теперь сведи их. Вместе, в одно. Свел? Гляди - гляди теперь слева, чуть вверх. Должна быть тень. Видишь?

- Нет, - признался он.

- Гляди еще! Ну?

- Кажется...

- Темное пятно, да?

Он молчал.

- Это она, - сказала Лика. - Я-то ее хорошо вижу - со вторым зеркалом. С тем. - Она вздохнула. - Значит, я скоро умру, - она отошла от трюмо, опустив голову.

- Разве ты больна?

- Для этого не надо болеть, глупый... Слушай! - Она вдруг опять схватила его за локоть. - Ведь это ты должен знать! - Она зашептала: - Возможен... скажи: возможен метемпсихоз?

- Это что, что? Это что такое? - не понял Николинька, машинально освобождая руку. Но Лика держала цепко.

- Переселение душ. В другое тело, - сказала она.

- Это из сказки?

- Нет, взаправду. Представь...

Николинька вдруг застыл, вскинув брови. То, что он знал, отнюдь не перечило такой мысли.

- А почему бы и нет, - сказал он громко и с той особенной тонкой усмешкой, какая была у него в классе, на уроках, если он раньше других находил ответ. - Спонтанный порядок частиц в зоне бифуркации... Это как матрица, и тогда...

- Стой! Понятно, - оборвала Лика. Она почти повисла на его руке. Все ясно! Ясно! я все поняла! - Слезы заблестели в ее глазах. - И времени уже не было... Ты знаешь, кто я? Я оса! Я все помню! Я помню то, что здесь было тогда! Нож разрезал мне грудь...

Она вдруг толкнула прочь его локоть и села - прямо на пол, у стенки.

- Это было вон там, - сказала она всхлипнув. - За той дверью. Еще в машине, когда отец сказал мне, мне стало как-то... Я не могла уснуть. Еще жара... И все слушала! - вскрикнула она вдруг. - Как тогда. Тогда тоже была жара. И мы ждали и слушали. Ждали... его шаги! А потом... Потом дверь распахнулась, и внесли цветы. Море цветов. На весь пол - от крови! - Она засмеялась. - Может быть, все это бредни? И мне просто приснилось? Скажи, - она встала с пола и вгляделась в него. - Ты о своей матери часто думаешь?

- Э-э... - Николинька заморгал. - А почему такой вопрос?

- Ты отвечай, а не почемучкай.

- Тогда часто. Или, вернее, не очень. Да, вот это правильно: не очень часто, - он качнул головой для пущей твердости.

- Ага. А тебя отец много заставлял заниматься?

- Отец? Раньше - да... а теперь мало, потому что я сам уже умею.

- Что ты умеешь?

- Ставить перед собой задачу.

- Как мило. А если я поставлю задачу перед тобой? Ты сумеешь решить?

- Смотря какая задача. Если из высшей математики, то...

- Причем тут она! Возьми меня на руки и отнеси в спальню - вот тебе задача.

- Ну, это-то, конечно, это нетрудно, - сказал Николинька, ухмыляясь.

Он слегка крякнул, присев, подхватил ее одной рукой под колени, другой за шею, распрямился без видимого труда и, выйдя из зала, стал медленно подниматься по лестнице вверх, стараясь не нашуметь. Лика вся как-то съежилась у него в руках и притихла, закрыв глаза. У дверей спальни он повернулся боком, толкнул плечом дверь, а потом поднес Лику к ее койке и поставил осторожно на ноги.

- Что теперь? - спросил он.

- Хорош... - сказала она как-то тонко и хрипло. И вдруг вся осела пред ним и раньше, чем он успел что-нибудь понять, стала целовать ему ноги.

- Ну это уж... Это лишнее, - забормотал он, улыбаясь и хмурясь. Отступить от нее он, однако же, не смел. Она сама затрясла головой, от него отстранившись, и провела по лбу тыльной стороной руки.

- Вот что. Ты сядь, - велела она.

Он опустился подле нее на корточки. Тогда она расстегнула ему ворот рубахи, дернула за рукав, обнажив мясистое жирное его плечо, и предупредила:

- Теперь не ори. Будет больно.

И вдруг впилась зубами у самой его шеи, сильно, но лишь на миг. Он засопел, испуганно вздрогнув, но честно не проронил ни звука.

- Ну вот, кровь, - сказала она, тронув пальцем укус. - На этом и точка. Это мой знак тебе - знак любви и братства. Это ты помни - потом, когда все поймешь. А теперь спать. И завтра ни слова. Ты понял?

Он кивнул. Потом почесал плечо.

- Ничего-ничего. Я не ядовитая, - сказала Лика. - Иди в постель. Да: и заткни, пожалуйста, эти дьявольские часы. Им здесь не место.

Ни слова не говоря, он взял часы с тумбочки, вскрыл им корпус и сломал пружину.

- Спасибо, - сказала Лика. - Все равно они врут... А так зато сверчок слышен...

Сверчок действительно стрекотал.

- Ты ведь знаешь теперь, о чем можно просить сверчков, верно? - спросила она.

- Но ведь это сказка, - сказал Николинька.

- Нужды нет: можешь попробовать. Сходи, встань на колени и сам проверь. Не хочешь?

- Н-н-ет...

- Ну, как знаешь. А я, может быть, позже пойду. Все равно у меня тень. И пока моя ночь не кончилась... Кстати: ты молишься на ночь? - Кому?

- Богу, конечно.

- Разве бог есть?

- Есть. Запомни это и каждый вечер молись. Особенно о своей маме. Она ведь теперь одна, ей грустно.

- Откуда ты знаешь?

- Я все знаю. Иди спи.

- Ладно. Покойной ночи.

- Покойной.

Уже был рассвет.

... Все вышло отлично. Зоя вернулась как раз к их отъезду. Николинька чуть не проспал. Увалень, разумеется; но тут - очень кстати. Лика лишь чмокнула его в лоб, на ходу спросив, все ли он помнит. Это про их детство, конечно. Он смутился так, что пришлось его подбодрить ("Николай! попрощайся с Лилей!"). Тогда он сказал "Прощай!", а она ответила, хмыкнув: "Прощаю. Пиши мне письмо". Дверца хлопнула, тени ветвей сползли с обтекателей. Их отражения мелькнули еще на дне ветрового стекла. Потом мотор взвыл и развернул машину. Зоя махала рукой. Николинька побрел умываться.

На обратном пути, в коридоре, он услышал за дверью голос отца.

- Вообрази себе, - говорил тот (вероятно, Зое), и голос его был высок и чист. - Она нимфоманка! Я не знал. Игнат сказал только утром. Испортила в школе все парты и стены в клозете. Стишки, рисунки, жуткий скандал. В том санатории, куда они едут, есть психиатр - знаменитость. Игнат надеется... А я тоже хорош: уложил ее к сыну.

- Ты же не знал, - сказала Зоя. - Ты думаешь, у них там что-нибудь было?

- Да вот... не думаю. Стараюсь не думать.

- Гм. Может быть, прямо его спросить?

- Зачем? Все равно теперь поздно.

Было слышно, как он расхаживал по кабинету.

- И такая уродина, - протянула Зоя негромко. - Костлявая, разные плечи... А зубы? Вот разве глаза.