Жеводанский зверь - Эли Берте

– Молчите, мэтр Легри! – перебил кавалер угрожающим тоном. – Вы забываете, о ком говорите и кому! Я пойду за охотниками, – прибавил он, – барона перенесут в замок, потому что не сделать этого значило бы дать повод к разным кривотолкам. Но сначала договоримся о том, что барон никем не был ранен, барон ранил себя сам, упав на свой охотничий нож. Рассказывайте подробности, как хотите, но тот, кто припишет этому происшествию другую причину, будет опровергнут мною самым решительным образом. Поняли вы меня, господа?

– Как же вы хотите, чтобы поверили…

– Кавалер де Моньяк прав, – сказал Ларош-Боассо усталым голосом, – надо рассказать эту историю так, как он предлагает. Я буду слишком смешон, если узнают об этом глупом приключении.

– Прекрасно, господа, – холодно возразил кавалер, – договорившись об этом, нам остается условиться еще об одном, Смею надеяться, что рана барона не смертельна, и в тот день, когда он вылечится, я попрошу его удостоить меня чести выйти со мной на поединок, чтобы мы покончили с этим делом так, как приличествует знатным людям. Легко будет найти предлог, чтобы не обесславить благородные имена, достойные уважения.

Барон не мог не улыбнуться, получив этот вызов.

– Будьте уверены, что, если вы того желаете, я не откажу вам в этом удовольствии в надлежащее время и в надлежащем месте. Но, – прибавил он, сжимая зубы, чтобы сдержать стон, – я очень боюсь, что вы никогда не будете иметь удовольствия видеть меня лицом к лицу с вами со шпагой в руке.

– Буду очень сожалеть, барон.

– Есть ли смысл вызывать на дуэль несчастного раненого? – вскричал Легри с нетерпением.

Моньяк повернулся к молодому человеку и, оставив вежливость, которая, по его мнению, могла обращаться только к дворянину, продолжал:

– Что касается вас, мосье Легри, то мы с вами должны условиться. Я предоставлю вам необходимое время для ухода за вашим больным другом, но как только помощь уже не будет ему нужна, я надеюсь, вы явитесь ко мне просить продолжения истории сражения при Фонтенуа. Я расскажу вам кое-что очень интересное о том, как мы отделывали в армии маршала дерзких мещан, втиравшихся между нами… До тех пор берегитесь часто попадаться мне на глаза; я даю вам этот совет из сострадания.

Он вышел величественными шагами, оставив Легри в двойном беспокойстве: и за барона, и за себя.

Через несколько минут толпа охотников, узнав о случившемся несчастье, прибежала в хижину. Ларош-Боассо был без чувств, и доктора, осмотревшие его рану, объявили ее чрезвычайно опасной.

Перевязав барона лучше, чем Легри мог это сделать, его положили на импровизированные носилки и понесли в замок. Кавалер де Моньяк, сделав первые распоряжения, больше не занимался раненым; все его внимание обратилось теперь на поиски молодой госпожи, волнение которой он припомнил с беспокойством. Он пошел к Четырем Углам, где Кристина оставила свою лошадь; слуги сказали, что девушка вернулась несколько минут тому назад и уехала в лес, никому не позволив следовать за собой. Моньяк отправился в замок. Кристины там не было, но Бюшь возвратилась в конюшню одна. Все более и более тревожась, Моньяк побежал в лес, расспрашивая многочисленных охотников, разбредшихся кто куда после неудачной охоты; ни один из них не видел графиню де Баржак. Кавалер был в отчаянии; время шло, день кончался, все предвещало грозу, а Кристину нигде не могли отыскать.

IX Лесничий Фаржо

В это самое утро Леонс проснулся без лихорадки в комнате, занимаемой им в Меркоаре. По милости заботливой прислуги и особенно достойной урсулинки, рана его заживала, он не чувствовал боли, лишь слабость от потери крови.

Но если тело находилось в удовлетворительном состоянии, то душа была неспокойна. Недавние воспоминания держали молодого человека в постоянном волнении. Иногда он оставался безмолвен и задумчив, потом осыпал окружающих вопросами, внешне самыми простыми, но имевшими скрытную цель. Может быть, эта цель не была тайной для приора и даже для сестры Маглоар, потому что они переглядывались при каждом вопросе Леонса. Он это заметил, и волнение его увеличилось. Скоро он захотел встать, выйти в гостиную, принять участие в охоте. Напрасно говорили ему об опасности всякого движения, прежде чем заживет его рана: он не хотел ничего слушать. В конце концов пришлось разрешить ему одеться, но с условием не выходить из своей комнаты и сидеть в кресле у окна, выходившего на большой двор замка.

Из чемодана Леонса достали другое платье, потому что то, что было на нем, изорвалось во время его лесного приключения. Приор захотел служить камердинером своему приемному сыну, и когда молодой человек оделся, а сестра Маглоар положила на перевязь его больную руку, его посадили у окна, и он, по-видимому, находил удовольствие смотреть на толпу, которая беспрестанно сновала по двору.

Приор Бонавантюр и сестра Маглоар воспользовались этой минутой, чтобы сойти в зал, где другие дела требовали их присутствия, и оставили Леонса спокойно продолжать свои наблюдения.

Когда через час приор возвратился, его племянник с воодушевлением на лице прохаживался по комнате в необыкновенном волнении. Увидев дядю, Леонс подбежал к нему и сказал задыхающимся голосом:

– Дядюшка, мой добрый дядюшка, умоляю вас, увезите меня отсюда… Мне уже хорошо, я могу пуститься в путь. Ради бога, не оставляйте меня дольше в этом доме, если не хотите, чтобы я умер здесь от гнева и горя!

Леонс едва сдерживал слезы. Приор, удивленный и огорченный этим внезапным порывом, заставил его снова сесть в кресло и успокоиться.

– Что случилось, дитя мое? – спросил он ласково. – Вы были так спокойны сейчас. Откуда взялось это странное намерение?

Леонс хотел было что-то сказать, но не смог, он лишь закрыл лицо руками, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Приор сел возле него.

– Говорите откровенно, Леонс, – продолжал он. – Неужели вы не доверяет мне, вашему родственнику, вашему лучшему другу? Что с вами происходит? Кто с вами говорил во время моего отсутствия?

– Никто, дядюшка.

– Что же вы увидели такого печального из этого окна?

– Ничего, ничего, дядюшка, уверяю вас.

Приор Бонавантюр устремил на Леонса внимательный взгляд, и благосклонный, и проницательный; юноша выдержал этот немой допрос с очевидным беспокойством.

– Хорошо, я угадаю, – продолжал бенедиктинец, улыбаясь, – вы видели, как уезжала эта ветреница графиня де Баржак с бароном де Ларош-Боассо, и вас оскорбила фамильярность в отношениях между ними; не так ли?

– Почему же мне удивляться или сердиться из-за того, что делает хозяйка этого дома? – спросил Леонс сухим тоном, не поднимая глаз. – Какое мне дело, что графиня де Баржак надумала кокетничать и рыскать по лесу с этим бароном, известным развратником?.. Однако, дядюшка, – продолжал он совсем другим тоном, – имеет ли право питомица Фронтенакского аббатства вести себя с такой компрометирующей ветреностью? Разве вы не имеете полной власти над этой молодой девушкой до ее замужества и можете ли вы позволить…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});