Огненный всадник - Михаил Голденков

Люди не стали паниковать перед лицом объявившегося врага. Наоборот. Полные решимости, все бросились выполнять приказания Обуховича, Корфа, Боноллиуса и всех остальных командиров. Враз стены города превратились в огромный деловой муравейник, где туда-сюда сновали люди. Троих человек для обороны стены выделили монахи-бернардинцы, а дюнабургский староста Вульф из особенной ревности и любви к отчизне сверх положения поставил добровольно восемь человек, снабдив их вооружением и всем необходимым, представляя на благоусмотрение пана воеводы размещение их по кватерам. От пани Давыдовой-Швыйковской прибыл Иосиф Погувский и с ним четверо челядников: Ян Пояркович, Томаш Вержбицкий, Опонас Чаша Мацевский и Янович. Судья Упитский лично прислал Кристофа Рощевского, а при нем челядника Лаврина Усаковича с еще двумя людьми с имения Литвинова и Бастакова. Люди прибывали и прибывали.

Но что можно было успеть сделать за три часа? Однако уже за полтора часа было сделано немало по укреплению стены и насыпки вала. Когда до истечения срока оставалось еще полчаса, московитяне подтащили к городу артиллерию и принялись обстреливать стену, чтобы сделать пролом для будущего штурма.

— Вот и верь всем их обещаниям! — сокрушенно качал головой Обухович.

— Огня! — кричал Кмитич, бегая от лафета к лафету, и со стены в ответ рявкали смоленские пушки, изрыгая облака грязно-белого дыма. Как московитянам, так и осажденным приходилось туго. Кмитич с мальчишеской радостью наблюдал, как ядра его пушек разрывались в непосредственной близости от обслуги московских орудий, как разносили в куски заграждения, как падали убитые и раненые пушкари неприятеля. Но и вражеский огонь оказался губительным. Московские пятидесятифунтовые ядра крошили сруб перед Королевскими воротами, пробивая ворота и башни, затворы и железные части, и убили уже нескольких человек. Однако кипучая работа по устройству укреплений при этом не прекращалась. Кажется, работавшие абсолютно никакого внимания не обращали на обстрел. Город деловито гудел, словно улей. Теперь даже многие женщины помогали мужчинам копать землю и подносить необходимое для укреплений.

Мимо Кмитича шли две девушки, согнувшись под грузом двух толстых досок. Одна споткнулась, и хорунжий очень вовремя подхватил одной рукой ее, а другой — доски.

— А, сероглазик! — весело улыбнулась ему девушка с другого конца досок. — Ну, что, женился-таки?

Кмитич обернулся и узнал златовласую жрицу любви, что привечала его при въезде в Смоленск.

— О, так, — улыбнулся ей хорунжий, — успел! И ты здесь, как погляжу! Не женское же это дело — под пулями доски носить!

— А что делать, если мужики тикают с города, как трусы! — усмехнулась девушка, явно намекая на пана хорунжего Храповицкого. Кмитич взглянул ей в глаза. Необычные, слегка раскосые, голубые с поволокой глаза девушки в упор смотрели на него. И ее взгляд — чуть насмешливый, изучающий, словно из глубины идущий и вглубь же заглядывающий. «Как у волчицы, — подумал Кмитич, — совсем не такие кроткие и наивные, как у моей Маришки».

— Это так, трусов хватает, — улыбнулся Кмитич.

— А где же ваша женушка, пан канонир? — чуть иронично усмехнулась девушка, словно зная все и про него, и про его жену.

Кмитич вновь смутился, настолько, что выплюнул жевательный табак и растерянно кашлянул в кулак:

— Так… это… молода еще она. Семнадцать годков только.

— Семнадцать? — вновь криво усмехнулась блондинк. — И мне семнадцать тоже!

— В самом деле? — Кмитичу раньше казалось, что девушка несколько старше — как минимум лет двадцати или девятнадцати.

— А чего такую працу выбрала в свои-то семнадцать? — спросил он первое, что пришло на ум, только бы подавить свой стыд за оставшуюся дома жену.

— Так любая праца от Бога! — засмеялась девушка.

Кмитич хотел ей что-то сказать, но та уже крикнула:

— До встречи, пан!

Ее напарница тащила доски в сторону вала, и девушка уже не могла более стоять и разговаривать с Кмитичем.

— Увидимся еще! Я тут до самого конца буду! Еленой меня зовут! Елена Белова!

— Красивое имя! — махнул ей вслед Кмитич. — И фамилие рыцарское, прусское! Береги себя, Елена! На стену не поднимайся лепей!

Огонь со стороны осаждающих усиливался. Порой невозможно было перебежать от зубца к зубцу из-за вихря убийственного свинца и кирпичных осколков. Кмитич стоял с ротмистром Казацким, прижавшись к туру, пока ядра свистели над их головами и глухо ударялись о стену. Бах! Кмитич и Казацкий пригнулись: чугунное ядро с кулак размером угодило в стену неподалеку, оставив темный круглый след в стене и обдав лица мелкими кирпичными брызгами. Казацкий, решив сменить позицию, куда-то пошел, слегка пригнувшись. Кмитич крикнул ему в спину:

— Переждите обстрел, пан ротм…

Кмитич не договорил. Казацкий рухнул словно подкошенный на усыпанный битым кирпичом и кусками расплющенного свинца пол. Кмитич подполз к нему Осколок ядра, пуля или картечь прошили ротмистру шею. Кровь била ключом. Казацкий был жив, но уже терял сознание.

— Эх-хе, пан Казацкий, — сокрушенно покачал головой Кмитич, — все учили меня жить, а сами… Санитаров сюда! Живо! — крикнул хорунжий в сторону.

Не успели тяжело раненного Казацкого стащить со стены, как тут же около Кмитича рухнул на половицы пан Козловский с пробитым боком… Пули, мелкие осколки стен и ядер выли и свистели над головами оборонцев. Мат, крики и короткие приказы тонули в грохоте собственных орудий. Кто-то кашлял, заглотнув порохового дыма… Кмитич приказал своим людям брать лопаты, кирки и все, что пригодно, и сбивать края каменных карнизов башен, потому как московские ядра сшибали выступающие кирпичи, и их осколки разлетались жалящими осами повсюду, раня людей.

Когда неприятель, поставив батареи за теми кватерами, которые были разрушены еще в прошлую войну с Шейным, стал бить стены и сбивать зубцы, Обухович распорядился ставить на стенах избицы, деревянные укрепления, наполненные глиной и гравием, чтобы осажденные могли укрываться за ними на стене. Но ядра, сбивая зубцы, пробивали навылет и сами избицы, причем многих защитников сражало осколками должных защищать их бревен.

— Стоять на стенах нет никакой возможности! — кричал сквозь вой боя Кмитич Обуховичу, пригнувшись за уцелевшим зубцом стены. — Пан, уводите людей на вал за стену!

— Иного ничего не придумаешь! — соглашался воевода…

Решено было до конца восстановить вал, бывший внутри города возле стены. Над этим живо трудилось много народу, включая женщин, которых Боноллиус, однако, просил воеводу увести с места боя. Однако женщин было много, и они работали не хуже мужчин. С великими усилиями вал был устроен на всем протяжении от Малого вала, или же иначе Шеина пролома, и до самого Будовничего Авраамиевского монастыря. На этом валу были поставлены в ямах избицы, наполненные землей, щебнем, камнями и окруженные палисадом вровень со стенами, чтобы, в случае занятия неприятелем стены, осажденные могли отбить приступ, поражая врагов из избиц. Горожане были брошены на эти тяжкие работы, а иные из них становились на стены к бойницам с мушкетами. Шляхтичи, впрочем, работали бок о бок с простыми обывателями. Некоторые паны пожертвовали свои дома на бревна для избиц.