Сказка зимнего перекрестка - Ипатова Наталия Борисовна

А потом со страстью, питаемой страхом, они принялись по камешку раскатывать ту часть башни, что оставалась доступна материальному воздействию. С тою же исступленной радостью, спустя тысячи лет, они сотрут с лица земли Бастилию. А когда через много месяцев они завершили свой неблагодарный труд, то к ужасу своему обнаружили, что в декабре, в период самой лютой и безнадежной стужи, когда кажется, что весна не наступит и через тысячу лет, над тем местом, где прежде стояла проклятая башня, висит над землею, ничем ее не касаясь, ее верхняя призрачная часть. Слабо мерцают высокие окна, и птицы пролетают сквозь нее. Место объявили запретным и больше сюда не ходили. А потом придумали красивую легенду про Тир нан’Ог.

17. Есть версия. Продолжение

— Что? — переспросил ошеломленный Локруст. — И вы молчали?

Агнес пожала круглым плечиком.

— Видишь ли, я ведь не была абсолютно уверена… Мне в тех обстоятельствах могло почудиться все, что угодно.

— Да как же? — сокрушался чернокнижник. — Парня укусил швопс, а ему как бы совсем ничего не сделалось? Да упомяни вы об этом в самых ваших первых словах, сколько времени я бы и вам и себе сэкономил!

— То есть на основании одного этого факта, вне зависимости от того, имел ли он место на самом деле, ты уже готов выложить мне всю подноготную Марка?

Локруст, вспомнив наконец о своем месте, втянул голову в плечи и обнаружил явную тенденцию провалиться сквозь землю. Однако теперь уже в интересах Агнес было не позволить ему замолчать.

— Логическая цепочка очень проста, — сказал он. — Но приготовьтесь к тому, что я буду говорить странные вещи. Многое такое, что вам бы, возможно, и не хотелось слышать. Если бы вы сказали мне то, что сказали, до того, как имел место сегодняшний инцидент в часовне, я скорее всего предположил бы, что вам действительно это почудилось или приснилось. Воображение играет с нами в причудливые игры. Я бы также мог найти пару удобоваримых объяснений его припадку. Но два этих события вкупе подтверждают самую невероятную теорию, какую вам на вашем веку приходилось слышать. Так вот, мадемуазель Агнес, если от укуса швопса человек умирает, то Марк, по всей видимости, не человек.

— То есть?

Взгляд ее метнулся к лицу спящего, которого тревожили какие-то тягостные видения. Он тяжело дышал, и Агнес очень хотелось растолкать его. Она хорошо помнила свои собственные ночные страхи, и ей казалось жестоким насильно заставлять Марка блуждать по темным дорогам кошмаров. Однако Локруст, блюдя чистоту эксперимента, ни за что не позволил бы этого.

— То есть как это — не человек? — недоуменно повторила она. — А кто?

— Сейчас я буду рассказывать вам сказку, — деловито сказал Локруст. — Видите ли, в незапамятные времена, когда человек скитался по земле, дик и наг, а Господь еще не зажег в нем светоч разума, в мире этом были другие хозяева. Анатомически, как я слыхал, ничем от людей не отличавшиеся, с тою лишь разницей, что были они прекрасны и совершенны, как… скажем, ангелы.

— Библия об этом умалчивает, — поддела его Агнес.

— Библия написана людьми.

— Ну, я, в общем, слышала. Люди и эти… враждовали, и они вывели швопсов, чтобы совсем нас истребить.

— Они обладали таким могуществом, что могли бы стереть род людской с лица земли… и даже вместе с землей. А получилось наоборот. Они, видите ли, мадемуазель, позволили себе роскошь быть гуманными. А значит, были обречены изначально. Весь опыт деятельности нашего рода свидетельствует, что хрупкое и прекрасное всегда истребляется уродливым и грубым, и нет ничего более действенного против благородства, чем подлость и низость. Таков закон права силы. Люди в сапогах топчут цветы. Побеждает лишь тот, кто способен задавить.

— Но… а как же сказки, где добро всегда побеждает зло?

Печальная улыбка обнажила провалы его выбитых зубов.

— Победитель в большинстве случаев имеет достаточно авторитета и силы, чтобы заставить признать себя правым постфактум. Так вот, люди их уничтожили, стерли все следы их существования, а потом, в приступе лживой сентиментальности, вообще-то свойственной нашей породе, опоэтизировали и нарекли эльфами. И стали сочинять про них сказки: дескать, нет у них иного занятия, кроме как строить мелкие безобидные пакости людскому роду. Пляшут-де они целыми ночами в пещерах под холмом, заманивая к себе легковерных путников. И кажется тем, будто они весело и славно провели ночь, однако вышли на божий свет, глядь — минули столетия, а холм навеки закрылся для них.

Агнес слушала, затаив дыхание и подперев голову рукой. Потом очнулась.

— Ну и как же все это привязывается к Марку? — недоверчиво спросила она. — Может, тут неподалеку, в глухомани, прозябают остатки великой расы? Когда, ты говоришь, было все это?

— Я не могу назвать вам цифру, мадемуазель. Но определенно прежде Библии. А то, что неподалеку… Вы никогда не размышляли о происхождении вашего родового имени?

— Д’Орбуа? Буквально — Золотой Лес? Я думала, это от осенней окраски листьев, от цвета коры на закате…

— Посмотрите вокруг. Как зовутся иные поселения! Коли не римские, так одни Малые Брюховы да Большие Гниловы, Нижняя Маета да Верхняя Тошнота. С души воротит! А там, между прочим, леса точно так же одеваются в золото и багрянец, и цвет заката Господь подарил один для всей земли. Место это — Золотой Лес — встречается в летописях и устных местных преданиях раньше, чем любое упоминание о человеке с тем же именем. Не люди так его назвали. Так же молва зовет место их последнего оплота, где они, уже обреченные, но все еще блистательные, держали безнадежную оборону. Они были величайшими магами в истории нашего мира. Не побоюсь открыть вам один секрет, мадемуазель. Просто потому, что я страшно устал бояться. Когда я готовлю снадобья, я произношу над ними некоторые слова. Как будто бессмысленные наборы звуков. Это не латынь. Но они как будто пробуждают спящие в лекарствах целебные свойства трав. Мне они достались от моего учителя, и, насколько я знаю, они никогда не были записаны на пергаменте. Странный вкус остается от них на губах: мелисса, мята и мед. И еще — чувство совершенного упоения. Вот почему ни один из нас никогда не бросит это дело. Ступившему на эту тропу обратно дороги нет. В работе высшее счастье мастера. Искушение слишком велико. И мы гордимся тем, что облечены в жалкие лохмотья их былого величия.

Он мечтательно цокнул языком, напомнив Агнес белку.

— Ты говорил о Марке, — напомнила она. — Почему ты решил, будто он из них?

— Для них швопсы не были ядовиты, — пояснил Локруст. — То есть укусить он его мог, а отравить — нет. Все в точности, как вы поведали, мадемуазель. Вы так наблюдательны, что я почел бы за великую честь сделать вас своей помощницей.

— Но что же тогда происходило в часовне?

— Ну, — усмехнулся Локруст, — каждый воюет, как может. Они придумали швопсов, а мы — святость, и все такое. Они покинули этот мир, но остались в нем его необъяснимыми страхами, боязнью одиночества и тьмы, робостью перед непознанным. Это они прячутся с той стороны зеркал и глядят на нас оттуда, когда мы не глядим на них. Нет оснований считать, будто они испытывают к нам добрые чувства. А потому в представлении людей они понемногу превратились в злобную нечисть, против которой одно лишь спасение: крестное знамение да святая вода. Альбигойцы и те — христиане. Впервые вижу еретика, которого от святой воды буквально свернуло в бараний рог! Я, разумеется, утрирую. Еще они были господами животных. Птицы садились им на руки. Помните, вы рассказывали мне о Марке и овцах? Рассказывают, будто правили у них женщины. Они обладали магией и были окружены почетом. У него инстинктивное уважение к даме, и это было первое, что вы заметили. Мужчинам принадлежал материальный мир, они были строителями и воинами и считались на вторых ролях. Вы не замечали, Марк ест чеснок? Может он коснуться серебра?

— Прошу тебя не пробовать, — сумрачно заметила Агнес. — Вдруг это причинит ему боль.