Учение Великих Махатм - Автор неизвестен

Я не такой первоклассный ученый, как мой благословенный Брат. Но тем не менее я полагаю, что знаю цену слов. И если я это знаю, то я в недоумении. Я не могу понять, что в моем постскриптуме могло вызвать ироническое недовольство мистера Хьюма в отношении меня. Мы, живущие в индо-тибетских хижинах, никогда не ссоримся (это в ответ на некоторые выраженные им мысли в связи с этой темой); ссоры и дискуссии мы оставляем тем, кто не будучи способен оценить ситуацию с одного взгляда, вынужден, впредь до принятия окончательного решения, анализировать и взвешивать все по частям, снова и снова возвращаясь к каждой детали. Каждый раз, когда мы – по крайней мере те из нас, которые являются dikhita – кажемся европейцу "не совсем уверенными в фактах", это может быть вызвано следующей особенностью. То, что большинством людей рассматривается как факт, нам может казаться только простым следствием, запоздалым суждением, недостойным нашего внимания, вообще привлекаемого только к первичным фактам. Жизнь, уважаемый Сахиб, даже если она продлена на неограниченное время, слишком коротка, чтобы обременять наши мозги быстро проносящимися деталями, которые являются только тенями. Когда мы наблюдаем развитие бури, мы фиксируем наш взгляд на производящей ее причине и предоставляем облака капризам ветра, который формирует их. Имея постоянно под рукой средства, чтобы доставить нашей осведомленности второстепенные детали (если они абсолютно необходимы), мы интересуемся только главными фактами. Следовательно, навряд ли мы можем быть абсолютно не правы, как вы нас часто обвиняете, ибо наши заключения никогда не выводятся из второстепенных данных, а изо всей ситуации в целом.

С другой стороны, средний человек, даже из числа наиболее смышленых, уделяет все свое внимание внешним показателям, внешним формам, и, будучи лишен способности проникновения заранее в сущность вещей, весьма способен к неправильным суждениям обо всей ситуации и обнаруживает свои ошибки, когда уже слишком поздно. Благодаря сложной политике, дебатам и тому, что вы называете, если я не ошибаюсь, светскими разговорами, полемике и дискуссиям в гостиных, софистика в настоящее время стала в Европе (и среди англо-индийцев) "логической тренировкой умственных способностей", тогда как у нас она никогда не переросла первоначальной стадии "ошибочных рассуждений", где из шатких, ненадежных предпосылок строятся заключения, за которые вы с радостью ухватываетесь; мы же, невежественные азиаты из Тибета, более привычные следить за мыслью нашего собеседника, чем за словами, в которые он их облекает, вообще мало интересуемся точностью его выражений. Настоящее предисловие покажется вам непонятным и бесполезным. И вы вполне можете спросить: "Куда он клонит?" Терпение, пожалуйста, так как мне еще кое-что надо сказать, прежде чем приступить к нашему окончательному разъяснению.

Несколько дней тому назад, перед уходом от нас, Кут Хуми, говоря о вас, сказал мне следующее: "Я чувствую себя усталым, утомленным от этих бесконечных диспутов. Чем больше я пытаюсь им объяснить обстоятельства, которые управляют нами и вводят так много препятствий к свободному общению, тем меньше они понимают меня! При самых благоприятных обстоятельствах эта переписка всегда должна оказаться неудовлетворительной, порою даже раздражающей, ибо, ни что другое, как личные беседы, где могут быть дискуссии и моментальное разрешение интеллектуальных затруднений, как только они возникают, их полностью не удовлетворит. Это похоже, как будто мы кричим друг другу. через непроходимый овраг, причем только один из нас видит своего собеседника. В самом деле, нигде в физической природе не существует такой горной бездны, так безнадежно непроходимой и мешающей путнику, как та духовная бездна, которая не подпускает их ко мне".

Двумя днями позднее, когда его "уход" был решен, при расставании он спросил меня: "Не последите ли вы за моей работой? Не позаботитесь ли, чтобы она не развалилась?" Я обещал. Чего бы я ему не обещал в этот час! В некотором месте, о котором не следует упоминать чужим, имеется бездна с хрупким мостом из свитой травы над нею и бушующим потоком внизу. Отважнейший член вашего клуба альпинистов едва ли осмелится пройти по нему, ибо он висит, как паутина, и кажется гнилым и непроходимым, хотя и не является таким. Тот, кто отважится на испытание и преуспеет – как преуспеет он, если это правильно, что ему разрешено, – тот придет в ущелье непревзойденной красоты, в одно из наших мест и к некоторым из наших людей; ни о том месте, ни о тех людях, которые там находятся, нет записей среди европейских географов. На расстоянии брошенного камня от старинного храма находится старая башня, во чреве которой нарождались поколения Бодхисатв. Вот где теперь покоится безжизненное тело вашего друга, моего брата, света моей души, кому я дал верное словo наблюдать в его отсутствие за его работой. И похоже ли это, спрашиваю я, что только два дня спустя после его ухода я, его верный друг и брат, стал бы беспричинно выказывать неуважение его другу европейцу? Какая была бы этому причина, и как могла возникнуть такая идея в голове мистера Хьюма и даже в вашей? Потому что одно или два слова были им совсем неправильно поняты и применены. И я это докажу.

Разве вы не думаете, что если бы выражение "начав ненавидеть" было бы заменено и читалось бы как "опять начав испытывать вспышки неприязни или временного раздражения", то одно только это предложение чудесно изменило бы результаты? Если бы была применена такая фразеология, мистер Хьюм навряд ли нашел бы возможным отрицать факт так энергично, как он это сделает. Это совершенно правильное заявление, когда он говорит, что такого чувства, как ненависть он никогда не имел. Будет ли он настолько же способен протестовать против всего сказанного в общем, это мы увидим. Он признался в том факте, что он был "раздражен" и испытывал "недоверие", вызванное Е. П. Б. Это раздражение, он не будет более отрицать, длилось несколько дней? Где же он находит тогда неправильное изложение? Давайте еще раз признаем, что было употреблено неправильное слово. Затем, раз он так требователен в отношении слов, так полон желания, чтобы они всегда передавали правильно мысль, почему он не применяет того же правила к себе? Что простительно азиату, несведущему в английском языке, тем более такому, у которого нет привычки выбирать выражения по вышеупомянутым причинам, а также потому, что среди своих он не может быть неправильно понят, то должно быть непростительным высоко образованному сведущему в литературе англичанину. В своем письме Олькотту он пишет: "Он (я) или она (Е. П. Б.), или оба они между собою так перепутали и неправильно поняли письмо, написанное Синнетом и мною, что это привело нас к получению послания, совершенно неприменимого к обстоятельствам, что и создает недоверие". Смиренно прошу разрешения задать вопрос, когда же я или она, или мы оба видели, читали, и, следовательно, "перепутали и неправильно поняли" письмо, о котором идет речь? Как могла она перепутать то, чего она никогда не видела? А я, не имеющий ни склонности, ни права заглядывать и вмешиваться в это дело, касающееся только Когана и К. Х., как мог я, если я не обращал на него ни малейшего внимания? Разве она сказала вам в тот день, о котором идет речь, что я послал ее в комнату мистера Синнета с сообщением по поводу письма? Я был там, уважаемый сахиб, и могу повторить каждое слово из того, что она сказала. "Что это такое?.. Что вы сделали или сказали К. Х.? – кричала она с ее обычной нервозной возбужденностью мистеру Синнету, который был один в комнате, – что М. (назвала меня) мог так рассердиться, что велел мне приготовиться перенести нашу штаб-квартиру на Цейлон?" Это были ее первые слова, которые показывают, что она ничего определенного не знала, ей было сказано еще менее того, но она просто догадывалась из того, что я ей сказал. А я ей сказал просто то, что лучше ей приготовиться к худшему, уехать и поселиться в Цейлоне, чем делать из себя дурака и дрожать над каждым письмом, передаваемым ей для препровождения К. Х., что если она не научится лучше владеть собою, чем до сих пор, то я прекращу все это дело. Эти слова были сказаны ей не потому, что я имел какое-либо отношение к вашему или какому-нибудь письму, или вследствие какого-либо посланного письма, а потому, что мне случилось увидеть ауру (атмосферу), окружающую новое Эклектическое Общество и ее самое – черная, напитанная будущими интригами, – и я послал ее рассказать мистеру Синнету, но не мистеру Хьюму. Мое замечание и сообщение (благодаря скверному настроению и расшатанным нервам) расстроили ее до смешного, и последовала хорошо известная сцена. Не вследствие ли призрака крушения теософии, вызванного ее неуравновешенными мозгами, теперь ее обвиняют, вместе со мною, что она перепутала и неправильно поняла письмо, которое она никогда не видела? Есть ли в заявлении мистера Хьюма хоть одно единственное слово, которое можно назвать правильным, причем термин "правильный" применен мною в его действительном значении по отношению к целому предложению, не только к отдельным словам, пусть об этом судят более высокие умы, чем у азиатов. И если мне разрешается подвергнуть сомнению правильность мнения человека, столь "значительно выше стоящего меня" по образованию, уму и остроте восприятия неизменной пригодности того или другого, то почему, принимая во внимание вышеприведенное объяснение, меня считают "абсолютно не правым" за следующие слова: "Я также вижу внезапно растущую неприязнь (скажем – раздражение), зачатую из недоверия (мистер Хьюм признался в этом, причем употребил тождественное выражение в своем ответе Олькотту; пожалуйста, сравните цитаты из его письма, приведенные выше) в день, когда я послал ее с сообщением в комнату мистера Синнета". Разве это неправильно? И дальше, они знают, как она вспыльчива и неуравновешенна, и эти враждебные чувства по отношению к ней с его стороны являлись почти жестокостью. Целыми днями он едва глядел на нее, не говоря уже о том, чтобы разговаривать с нею, и причинял ее сверхчувствительной натуре сильную и ненужную боль! А когда мистер Синнет ему об этом сказал, он отрицал этот факт! Эту последнюю фразу, перенесенную на седьмую страницу вместе со многими тому подобными истинами, я вырвал вместе с остальными (как это было установлено, когда спросили Олькотта, который скажет вам, что первоначально там было 12 страниц, а не 10, и что при отправлении этого письма в нем было гораздо больше подробностей, чем в нем имеется теперь, ибо он не осведомлен о том, что я сделал и почему сделал. Не желая напоминать мистеру Хьюму давно забытые им подробности, не относящиеся к очередному делу, я вырвал эту страницу и остальное предал забвению. Его чувства к этому времени уже переменились, и я доволен).